е собралась заняться своим делом, как вдруг...
     Как вдруг что-то огромное,  страшное с шумом и свистом налетело на нее.
Гусеница почувствовала, что ее стиснули, подхватили и понесли высоко-высоко,
в самое небо...
     "Ну  что  ж,  попила,  поела -  недаром жизнь прожила",  -  мелькнуло у
Гусеницы в голове. Бедняжка решила, что пришла ее смерть...
     На  самом деле это был Скворушка,  совсем молоденький,  желторотый:  он
даже не знал, что таких гусениц не едят, и был очень горд своей добычей.
     - Мама,  мама!  Гляди,  чего я нашел! - крикнул он, усаживаясь на ветку
перед скворечником, прибитым на очень высокой елке.
     Из скворечника выглянула мама Скворчиха.
     - Брось немедленно эту гадость! - строго сказала она. - Ох уж эти дети!
Всякую дрянь тащат в рот! Брось сейчас же, а то у тебя живот заболит.
     Скворушка,  к  счастью для  себя  -  а  особенно для  Гусеницы!  -  был
послушным  ребенком.  Он  немедленно  выпустил  Гусеницу  из  клюва,  и  она
стремглав полетела вниз.
     Но,  надо отдать ей справедливость,  она не потеряла головы: падая, она
успела  выпустить шелковинку,  и  чем  длиннее  становилась шелковинка,  тем
плавнее  становилось падение.  А  вскоре  шелковинка  зацепилась  за  сучок.
Гусеница ловко  подтянулась и  наконец,  слегка помятая и  очень испуганная,
уселась на сучке и смогла перевести дух.
     Чуть-чуть отдышавшись,  она почувствовала сильный голод и  огляделась в
поисках своей любимой крапивы.
     И она увидела...
     Она увидела луг,  и речку, и лес за рекой - весь мир, большой и широкий
мир, в котором она родилась и выросла и которого никогда не замечала.
     - Сколько крапивы!  - вырвалось у нее. - Я и не знала, что на свете так
много крапивы!
     - Извините,  вы что-то сказали?  -  спросил чей-то бас у  нее над самым
ухом (хотя ушей у нее, как вы помните, не было).
     Гусеница вздрогнула и обернулась.
     Возле нее сидел Жук,  такой большой, что просто странно, как это она не
заметила,   когда  он   появился.   Он   был   весь   закован  в   блестящий
темно-коричневый панцирь,  а на голове у него торчала пара длинных,  грозных
рогов.
     - Я сказала,  как много крапивы,  -  объяснила она, против обыкновения,
довольно вежливо: уж очень внушительный вид был у Жука.
     - Крапивы? Где? - переспросил Жук удивленно.
     - Ну, всюду! - Гусеница повела головой.
     Но Жук продолжал недоумевать.
     - Если вы имеете в виду вот это, - показал он вперед, - то это вовсе не
крапива! Это речка!
     - Да нет! Вон там, наверху!
     - Наверху?  -  засмеялся Жук.  -  Это небо! Уверяю вас, там нет никакой
крапивы!
     - То-то,  я смотрю, цвет какой-то странный, - согласилась Гусеница. - А
вон там, впереди? Там все зеленое - это, уж конечно, крапива!
     - Да что вы, - удивился Жук, - это же лес! Лес!
     - Это  еще что такое?  -  буркнула Гусеница.  Ей  стало уже неинтересно
слушать.
     Но Жуку, видно, понравилось объяснять.
     - Лес -  это замечательная вещь! - с воодушевлением продолжал он. - Это
много-много деревьев, и кустов, и трав, и... и всего, чего душе угодно!..
     - Значит, там-то есть крапива? - перебила его Гусеница.
     - Еще бы!  -  ответил Жук. - Крапивы там хоть отбавляй! Но что крапива!
Там есть вещи гораздо повкусней!  Например,  ягоды! Земляника! Или листья на
березах! Объедение! Куда лучше крапивы!
     - Сомневаюсь, - сухо сказала Гусеница.
     - Уверяю вас! - горячо продолжал Жук, - Хотите, полетим туда! И вы сами
убедитесь!
     Гусеница  пробормотала  что-то  невнятное.  Ей  почему-то  было  стыдно
признаться, что она не умеет летать.
     Но  Жук ничего не  заметил.  Он был занят:  приподняв жесткие блестящие
надкрылья,   он  развернул  пару  чудесных  прозрачных  крыльев  и  загудел,
накачиваясь воздухом, - так делают все жуки, готовясь в полет.
     - Полетели! - крикнул он наконец, и Гусеница осталась одна...
     - Подумаешь,  расхвастался,  надутый!  - обиженно сказала она. - У меня
тоже будут крылья! Вот!
     - Вы были правы,  соседка, - сказала она Улитке, когда, после долгого и
трудного путешествия по  стволу елки,  добралась наконец до родной крапивы и
утолила первый голод (люди в таких случаях говорят "заморила червячка",  но,
конечно, Гусенице это выражение вряд ли бы понравилось).
     - Права?.. Я всегда права... А ты... о чем, соседка? - спросила Улитка.
     - Я поняла, что мне нужны крылья! Я очень рада, что они у меня будут! И
поскорей бы! Ведь тогда я полечу и съем весь этот вкусный... как его... ага,
лес!
     Улитка только покачала головой.  Зато Лесной Клоп,  который с интересом
прислушивался к их разговору, с довольным видом сказал:
     - Не говорил ли я? Не говорил ли я, что, когда она повидает свет, у нее
сильно расширится кругозор?
     И Тли,  хотя и не могли припомнить ничего подобного, разумеется, дружно
с ним согласились, чтобы не волновать Клопа...
     Гусеница их уже не слушала:  она принялась грызть крапиву.  Ведь теперь
ей еще больше хотелось вырасти и поскорее стать крылатой.
     Но  хотя  грызла она  свою крапиву с  прежним аппетитом и  крапивы было
по-прежнему вдоволь, не все оставалось по-прежнему.
     Одуванчики давно отцвели и  облетели;  на  лугу  появились новые цветы;
вскоре отцвели и они - ведь цветы живут так недолго.
     Изменилась и сама Гусеница.  Она очень выросла -  и не мудрено, ведь на
аппетит она никогда не могла пожаловаться!  А  главное,  она стала совершать
поступки, которых от нее никак нельзя было ожидать!
     Порой,  например,  она  переставала грызть крапиву,  поднимала голову и
озиралась,  словно чего-то  ждала.  А  иногда она  даже  всползала на  самую
верхушку куста и подолгу смотрела вдаль.
     Конечно,  она бы ни за что и никому - даже самой себе! - не призналась,
что ей хочется снова увидеть небо, и речку, и луг, и лес...
     Но  вокруг ничего не было видно,  кроме листьев крапивы -  крапива тоже
очень разрослась к этому времени!  - и Гусеница спускалась вниз и со вздохом
принималась грызть самый большой и сочный крапивный лист.
     А однажды Гусенице приснился сон.  Кто бы мог подумать!  Да,  да, самый
настоящий сон!
     ...Она  вдруг стала большая-пребольшая;  кожа на  спине у  нее лопнула,
приподнялась  -   точь-в-точь  как  у  Жука!  -  развернулись  два  огромных
перепончатых крыла, и она взлетела!
     Вот она кружит над елкой -  скворцы в ужасе прячутся в свой скворечник,
а Гусенице и нет до них дела:  мерно взмахивая могучими крыльями,  она летит
над лугом, над речкой - туда, к далекой синеющей полосе леса.
     Вот-вот она будет там...  Остается всего несколько взмахов...  Но тут с
шумом  и  свистом  налетает страшный вихрь...  крылья  обрываются...  и  она
падает... падает... падает...
     Она  проснулась,   вздрогнув,   и   от   ее   резкого  движения  что-то
полупрозрачное, легкое, как мушиное крыло, сорвалось с листа и, покачиваясь,
медленно, плавно опустилось на землю. Ее крыло!
     Но нет,  это была всего-навсего ее старая шкурка. Гусеница так выросла,
что уже не помещалась в ней, и шкурка лопнула и свалилась...
     Так, значит, она просто-напросто перелиняла во сне? А крыльев у нее все
нет? Да и будут ли они когда-нибудь? Ведь время идет и идет...
     Да,  время шло и  шло.  И  хотя лето было в  самом разгаре,  и  солнце,
казалось,  грело сильнее прежнего, и на смену отцветшим цветам приходили все
новые - что-то ушло вместе с ушедшей весной.
     Гусеница и сама не понимала,  что ей чего-то не хватает,  как однажды у
нее вдруг вырвалось:
     - Как жаль, что птицы больше не поют!
     Она тут же испуганно оглянулась - не слышал ли кто ее странных слов?
     Слава богу,  кажется,  никто не  слыхал?  Хотя  почему Лесной Клоп  так
сердито на  нее  смотрит?  И  почему  все  Тли  дружно захихикали тоненькими
голосами?
     Ну что ж,  она заслужила насмешку!  Подумать только,  что она -  она! -
могла сказать такую вещь!.. Нет, надо выкинуть все эти глупости из головы.
     И в этот самый день прилетел откуда-то первый желтый лист.
     А потом желтых листьев стало много-много, и они начали падать; все чаще
накрапывал дождь,  ветер становился все сильнее и  холоднее,  и  даже солнце
ничего не могло с этим поделать...
     И  наконец наступил роковой день:  день,  когда Гусеница почувствовала,
что она больше не хочет - не может! - есть.
     Да,  да!  Вялая,  сонная сидела она  на  листе -  на  большом,  сочном,
аппетитном листе! - и, вместо того чтобы грызть его, вяло и сонно, словно от
нечего делать, обматывала сама себя шелковинкой.
     - Смотри-ка!  -  взволнованно сказал Лесной Клоп.  -  Наша  соседка-то,
видно, помирает! Перестала есть! Ну что ж, я всегда говорил ей, что фантазии
до добра не доведут! Но кто в наши дни слушает разумные советы!
     На  этот раз Тли даже не поддакнули ему:  они только еще глубже уткнули
носы в  мякоть смородинного листа.  Да и  неудивительно:  Клоп действительно
очень разволновался!
     А Гусенице было уже все равно.  "Может быть, я и правда умираю, - сонно
подумала она.  -  Значит,  у меня так и не будет крыльев... Ну что ж... хотя
жаль... жаль..."
     Кто знает, о чем она жалела...
     Но  она не умерла.  Вяло и  сонно,  но упорно она продолжала до поздней
ночи обматываться шелковинкой.
     А когда настало утро,  Гусеницы на листе крапивы уже не было.  Зато под
листом,   крепко-накрепко  привязанный  к  толстому  стеблю,  висел  плотный
шелковистый кокон.
     Так  прочно был  он  устроен,  так надежно прикреплен,  что ему были не
страшны  ни  дожди  поздней осени,  ни  снег,  падавший вокруг,  ни  метели,
завывавшие в  голых  ветках,  ни  морозы,  от  которых порой замертво падали
голодные пташки и трещали, лопаясь, стволы деревьев.
     Прошла зима; с сосулек закапали первые слезинки - сосулькам было жалко,
что зима проходит;  набухли почки на деревьях;  на проталине выглянул первый
подснежник -  кокон  все  висел  и  висел,  неподвижный,  застывший,  словно
неживой. Может быть, и правда там не было никого живого?
     Но  едва  раскрылись одуванчики на  лугу,  с  кокона слетела верхушка и
какое-то  странное  существо неуклюже выползло наружу  и  уселось  на  сухом
листе.
     Боже, какое жалкое это было создание! Мокрое, беспомощное, все измятое,
и вдобавок на спине у него висели две сморщенные, тоже мокрые, тряпочки!
     Но солнце, доброе весеннее солнце, для которого все равны, поглядело на
него так  же  ласково,  как  на  самый прекрасный цветок;  и  под его теплым
взглядом морщинистые лоскутки расправились,  развернулись - и ослепительными
красками засияла пара чудесных крыльев!
     Да,  никто бы не узнал в этой прелестной Бабочке нашу старую знакомую -
Гусеницу!
     Да и  кому было ее узнавать?  Ведь ни Кузнечика,  ни Лесного Клопа,  ни
Тлей давно не было на свете...
     И все-таки кто-то ее узнал.
     - Ну,  что...  соседка? - прозвучал скрипучий медленный голос. - Вот...
видишь... у тебя... теперь... есть крылья...
     - Ах,  здравствуйте, милая Улитка! - отвечала Бабочка. - Да, да, у меня
теперь и правда есть крылья! Крылья!
     - И ты...  можешь...  полететь...  и сгрызть весь...  лес...  как ты...
собиралась...
     - Сгрызть?  -  удивленно приподняла крылышки Бабочка - Что это значит -
сгрызть?
     Улитка тихонько хихикнула.
     - Ах,  да! - вспомнила Бабочка. - Помню, помню! Но почему-то мне совсем
не хочется грызть! Да и нечем, по правде говоря! - смущенно засмеялась она.
     Она  говорила правду:  вместо зубастого рта  у  нее  теперь был нежный,
тоненький хоботок, пригодный разве для того, чтобы пить цветочный нектар.
     - Без...  еды...  долго...  не протянешь...  -  начала было Улитка,  но
Бабочка не дослушала ее.
     - У меня есть крылья! Крылья! - ликующе повторяла она. - Я могу лететь,
куда хочу, и любоваться всем на свете! Ведь крылья... ведь для того и даются
крылья, правда?
     И Улитка - впервые на своем долгом веку - не знала, что сказать.
     Она  еще  обдумывала свой  ответ,  когда рядом с  Бабочкой опустился на
листик молоденький Мотылек.
     Он был горд и взволнован:  ведь это был первый его полет,  и даже когда
он сел на листик, крылышки его так и ходили!
     - Полетим? - крикнул он, заметив Бабочку.
     - Полетим! - радостно откликнулась она.
     Оба  вспорхнули и  полетели  туда,  где  на  лугу  пестрели цветы,  где
ослепительно блестела речка,  где вдали синела зубчатая полоса леса,  -  оба
юные, сами прелестные, как два цветка...
     А Улитка все думала...



                             Почему рыбы молчат

     В  старину рыбы любили поговорить,  а Судак -  так тот уж даже слишком.
Добро бы он дело говорил,  а то все пустяки: то лясы точит, то ерунду мелет,
то чепуху несет, а бывало и того хуже: лишнее болтает.
     И  до  того  он  как-то  всем  рыбам  надоел,  что  ни  одна  с  ним  и
разговаривать  не   желает:   только  разлетится  он  к   какой-нибудь  рыбе
побеседовать, а она вильнет хвостом - и поминай как звали!
     Вот плавал он, плавал, молчал-молчал - до того намолчался, хоть топись!
     А язык чешется смерть как!
     Подплыл Судак с горя к берегу.  Думает:  нет ли хоть там кого, с кем бы
посудачить.
     Высунул  нос  из  воды,   смотрит  -  верно,  сидит  на  берегу  кто-то
мохнатенький, четыре лапки, пятый - хвост.
     - Эй ты, Мохнатенький, - говорит Судак. - Ты кто будешь? Рыба?
     - Да что ты,  -  говорит Мохнатенький,  -  какая же я  рыба!  Я зверь -
Выдра.
     - Вот и я думаю,  что не рыба,  -  говорит Судак.  -  Что рыбе на сухом
месте делать? Дура она, что ли?
     Сказал - и тут же язык прикусил.
     Но Выдра - ничего, не обиделась, только облизнулась.
     - Почему же это сразу - дура? - спрашивает. - Разве на бережку плохо?
     - Еще бы не плохо, - говорит Судак. - Совсем жить нельзя!
     - А в воде, выходит, можно?
     - В воде-то? Сравнила тоже! В воде знай плавай в свое удовольствие!
     - А если я плавать не умею?
     - Плавать не умеешь? - удивился Судак. - Вот смехота! Да ведь это проще
всего - плавать! Войди в воду - сразу и поплывешь!
     - А не утону?
     Судак со смеху чуть не захлебнулся. Даже пузыри пустил.
     - Да что ты,  -  говорит,  - кто же это в воде тонет? Мы вот, рыбы, всю
жизнь в воде живем, и ни одна, слава богу, не утонула!
     Вошла Выдра в  воду  осторожно-осторожно:  сперва по  грудку,  потом по
шейку... поплыла, поплыла... да вдруг как кинется на судака!
     Еле-еле он от нее ушел,  только из хвоста она ему середку вырвала:  был
хвост лопатой, а стал уголками.
     "Ой-ой-ой,  -  думает  Судак,  -  ни  за  что  не  буду  с  незнакомыми
разговаривать,  особенно со зверями!  Ты им -  слово,  а они - за хвост! Ишь
звери!"
     Сказать сказал,  а  язык-то все чешется!  Поплавал немного -  в  другом
месте к берегу подплыл. Опять нос высунул.
     Смотрит -  на большом камне Незнакомка сидит,  вся в перьях, беленькая,
хорошенькая, а сама плачет жалостно-прежалостно: "Чаю! Чаю!"
     Жалко ее стало Судаку.
     - Эй ты, - говорит, - беленькая, хорошенькая! Ты не зверь?
     - Да что ты,  - говорит Незнакомка, - я, чай, птица! Чай, знаешь, Чайка
я!
     - А чего же ты плачешь?
     - Отчего плачу? Есть хочу, оттого и плачу!
     - Есть хочешь? - удивился Судак. - Так зачем плакать? Возьми да поешь!
     - Хорошо тебе советы давать!  -  говорит Чайка.  -  Я,  чай, это и сама
знаю! А что взять-то? Взять-то нечего, кроме песка да гальки!
     Судак ну хохотать!
     - Ох,  уморила ты меня,  - говорит наконец. - Еды сколько хочешь, а она
говорит - есть нечего!
     - Где?
     - Да у нас в воде!  И ракушки вкусные, и червяки, и раки ничего себе, а
вкуснее всего...  -  Тут запнулся было Судачишка,  да язык у  него сам собой
выговорил: - ...вкуснее всего - кой-какие рыбешки!
     И  только у него эти слова вырвались -  Чайка как взлетит,  как ухватит
его за спину, за самую середину!
     Ну,  Судак -  он  тоже не  промах -  кой-как извернулся,  ушел.  Только
плавник спинной ему Чайка изорвала - он у Судаков и по сие время неровный.
     Уплыл Судак в  море,  на  глубокое место.  Еле-еле отдышался.  Сам себя
ругает ругательски!
     "Так мне,  Судаку-дураку,  и нужно,  -  думает.  - Ведь знал же, что не
годится с незнакомыми разговаривать!  Ну уж теперь хоть режьте меня -  ни за
что не буду! Зарок даю! Ни со зверями, ни с птицами! И к берегу не подплыву!
Пусть у меня плавники отсохнут!"
     И долго крепился,  терпел. Целый день почти. Только уж к вечеру душа не
вынесла - опять к берегу подобрался.
     "Хоть одним глазком погляжу, - думает, - а говорить - ни-ни!"
     Смотрит: что за чудо такое? Сидит на берегу Незнакомец, а кто он - и не
понять! Вроде бы птица: нос птичий и посвистывает, да перьев нет! Вроде бы и
зверь  -  да  нет:  на  двух  ногах и  шерсти мало!  Сидит,  вечернюю зорьку
встречает.
     Глядел,  глядел на  него Судак,  а  заговорить боится:  плавник-то  еще
саднит.
     А Незнакомец заметил Судака и говорит:
     - Добрый вечер!
     Судак молчит.
     - Что же ты не отвечаешь? - говорит Незнакомец. - Невежливо, брат.
     Молчит Судак.
     - А-а,  ты,  наверно,  говорить не умеешь,  -  догадался Незнакомец.  -
Верно, верно, рыбы ведь говорить не умеют! Забыл я, извини!
     Обидно стало Судачишке. До того обидно - мочи нет!
     - Это мы-то не умеем?  - выпалил. - Да мы, если хочешь знать, ого-го-го
как умеем! Еще и тебя научим!
     - Да ну? - удивился Незнакомец. - Так что ж ты раньше-то молчал?
     - А  потому молчал,  что я зарок дал -  ни со зверями,  ни с птицами не
разговаривать, а то больно кусаться любят! Ты-то сам что за птица?
     - Что ты, - говорит Незнакомец, - какая я тебе птица!
     - Тогда, выходит, зверь?
     - И не зверь я... Я, как бы тебе понятней объяснить... Человек я.
     - Челове-ек?  -  повторил Судак. - Первый раз слышу! Ну, если Человек -
тогда ничего.
     - Вот и я думаю - ничего, - говорит Незнакомец. - А тебя-то как звать?
     - Судак.
     - Ну,  вот и познакомились, - говорит Человек. - Можем и побеседовать с
тобой, пока я снасть налажу.
     А сам на палку нитку привязывает.
     - И для чего же такая снасть? - спрашивает Судак.
     - Это я,  -  отвечает Человек,  -  врать тебе не стану -  рыбки надумал
наловить.
     А Судак - от большого ума - как захохочет!
     - Ры-ы-ыбки? - говорит. - Да как же это ты палкой рыбку ловить будешь?
     - Там  видно будет,  -  говорит Человек,  а  сам  на  нитку тоже что-то
привязал - загогулинку какую-то.
     - Хотя верно,  -  говорит Судак,  - у нас в море-океане такая дура-рыба
есть,  что и на палку клюнет! Не поверишь, какая дура! Камни - и то хватает!
Но, - говорит, - если хорошую рыбу хочешь подманить, ты ей...
     И пошел,  и пошел выкладывать:  что какая рыба ест, да что особо любит,
где ходит, да когда спит, да когда кормится.
     Все выложил. Болтал, болтал - даже самому есть захотелось.
     И вдруг видит: перед самым его носом червячок в воде вьется-извивается,
аппетитный, толстый, словно говорит: "Съешь меня!"
     Судак его и хамкнул.
     Да только проглотить не успел - оказался на крючке.
     - Ну, - говорит Человек, - что же мы с тобой делать будем? Уху варить?
     А Судак от страха и "мама" сказать не может. Замер.
     Жалко стало его Человеку.
     - Так и быть,  -  говорит,  -  отпущу тебя для первого знакомства.  Но,
гляди, в другой раз не попадайся!
     Снял он Судачишку с крючка и в воду бросил.
     Судак как припустится -  и "спасибо" не сказал! Обеспамятел от радости,
видно.
     Но  только  с  этого  самого  дня  стало  рыбы  в  реках-морях  заметно
убавляться.
     И собрались однажды все рыбы на совет.
     - В чем, - говорят, - причина? То нас ни зверь, ни птица, ни человек не
трогали, а теперь таскают не судом! Признавайся, кто их научил!
     Пришлось Судачишке каяться.
     - Так и так,  -  говорит,  - я, дурак, проболталс