к  в
коллективе. Ну, а ты? -  Он  ткнул  пальцем  в  принца,  и  ребята  затихли,
предвкушая удовольствие. - Ну, присаживайся здесь, так вот,  рядышком.  Дыши
себе свободно, а я кое-что запишу. Стало  быть,  приступим.  Давай  с  тобой
заполним вопросы по порядку. Первый вопросик - имя, фамилия и всякое такое.
   - Дэлихьяр Сурамбук.
   - Нерусский будешь, значит? Это не суть. Повтори только для ясности...
   Принц повторил, а ребята так и дулись от разбиравшего их смеха.
   - Дэлихьяр... Интересно!  Родители-то  кто?  Ребята,  разом  посерьезнев,
наперебой принялись подсказывать шепотом:
   - У него отец с матерью умерли.
   -  Ясно,  -  сказал  ревизор.  -   Сирота,   следовательно.   Сочувствую.
Прискорбно. Значит, этот пунктик заполнили. А на  чьем  иждивении?..  Ну,  у
кого живешь, кто содержит?
   - Он у брата старшего живет, - объяснил за принца,  лукаво  озирая  всех,
Тараска.
   - А вы не подсказывайте. Ты сам  отвечай,  по-русски  ведь  разбираешься?
Вот. Он сам и без вас ответит. Кем, я говорю, брат-то работает? Где?
   - У-это... Он работает во дворце, - отвечал Дэлик.
   - Во Дворце культуры?
   - Нет, у-это, в нашем. В Джайгаданг.
   - Не совсем себе уясняю. - Ревизор почесал переносицу карандашом.  -  Это
что, местности название такое? Сперва давай уточним, кем брат работает.
   - Он король.
   - В каком, так сказать, отношении? И вообще давай серьезно отнесемся.
   Ребята уже чуть не помирали со смеху.
   А Тараска вдруг подскочил к принцу, поднял с  земли  большой  лист  вроде
лопуха:
   - Ваше высочество, разрешите обмахнуть?
   Ревизор поглядел на всех поверх очков, потом совсем снял их, снова  надел
на нос, приподнял соломенную  шляпу  над  макушкой,  помахал  на  себя,  как
веером:
   - Да, действительно жарковато сегодня. Парит что-то. Так, я  извиняюсь...
Может быть, все-таки уточним?
   Тут уже, не выдержав, ребята расхохотались и  наперебой  стали  объяснять
ревизору, что перед ним настоящий наследный принц, брат короля Джунгахоры  и
обитатель палатки номер четыре.
   У ревизора съехал с толстых колен портфель, он поднял его,  запихал  туда
тетрадь и, смущенно хлопая глазами, обратился к принцу:
   - Слушай, извиняюсь, твое высочество... Ты меня,  в  общем,  если  что  я
нарушил...  Не  был  поставлен  в  известность.  Тараска  что-то  все  время
показывал под ноги ревизору.
   - На чем стоите?! - прошипел он наконец, показывая глазами на  принца.  -
Сойдите скорей!..
   Ревизор испуганно поглядел себе под ноги и даже приподнял одну сандалию.
   - Нельзя на его тени стоять, -  заверещал  Тараска,  -  у  них  закон  не
позволяет. - И Тараска сделал страшные глаза.
   Ревизор, поспешно пятясь, отшагнул в сторону и наткнулся  на  подошедшего
начальника лагеря.
   - Что же вы меня, товарищ Кравчуков, не проинформировали,  что  у  вас  в
контингенте, так сказать, представитель зарубежной державы?
   - Вы же меня не информировали о своем  предстоящем  прибытии,  -  отрезал
Михаил Борисович, - с черного хода  решили,  с  задней  калитки.  Ну,  а  я,
признаться, полагал, что если прибудете, так с парадного крыльца. Извините.
   - Да вот, товарищ Кравчуков,  хотелось  подемократичнее,  так-сказать,  с
низов, тем более сигнальчик был о  неблагополучии.  Заезжали  тут  родители,
сигнализировали в область...
   - Ладно, потом разберемся, когда пройдем ко мне, - оборвал его начальник.
   В лагере запел голосисто и раскатисто горн, зовя на обед.
   "Бери ложку, бери хлеб..." - подхватили привычно ребята.
   - Вы бы вот больше эти сигналы  слушали,  -  сказал  Михаил  Борисович  и
повернулся к притихшим ребятам: -  Ну  что  же,  вы  тут  уже  побеседовали,
успели?
   - Бодяга это,  лабуда,  -  сказал  вдруг  принц.  Бедный  начальник  даже
приостановился, хотя совсем уже было собрался уходить вместе с ревизором.
   - Это ты по-каковски? - спросил он.
   - По-русски, как, у-это, все.
   - Хороши! - Начальник оглядел  потупившихся  ребят,  укоризненно  покачал
головой. - Вы что же это русский язык позорите? Этому надо гостя  учить?  Да
еще короля, возможно, в будущем. Доверяй вам, а вы...
   Глава IX. СЕРДЦЕ ПЯТОГО.
   Вторая встреча была совсем иной, и запомнилась она спартаковцам надолго.
   Дело шло к вечеру. Огромный огненно-оранжевый, чуть-чуть  сплющенный  шар
солнца вот-вот должен был  кануть  за  горизонт.  Пионеры  поднялись,  чтобы
проводить солнце на высокую прибрежную  скалу,  где  стоял  позеленевший  от
времени и щербатый бюст доктора Павла Зиновьевича Савельева. Это он,  старый
большевик, один из героев гражданской  войны,  когда-то  основал  здесь,  на
Черноморском берегу, лагерь "Спартак". Тяжело больной, доживал он  в  лагере
свои последние дни. Его приводили к вечеру  на  эту  скалу,  он  сидел  тут,
смотрел на море и на закат и слушал песни, которые пели для него пионеры. На
скале его и похоронили. И стоял здесь старый памятник доктору. Ребята  часто
поднимались сюда, чтобы полюбоваться красой  морского  заката,  долго  потом
стоявшей в глазах. А закат и правда выдался очень хорош в тот день.  Небо  и
море были сине-фиолетовыми, а над самой кромкой, отделяющей морскую даль  от
распахнувшихся во все стороны небесных просторов,  накалялась  широкая  алая
полоса, и в центре ее плавилось тяжелое багрово-золотое солнце. -  Ребят-ты,
смотри! - зашептал, придыхая, принц.- - У-это, совсем как у  нас  Джунгахоры
флаг.
   Услышав это, высокий  и  очень  худой  человек  в  темных  очках,  седой,
смуглый, весь в белом,  быстро  обернулся.  Он  стоял  поодаль  с  небольшой
группой пожилых курортников, поднявшихся сюда, должно  быть,  из  санатория,
что находился неподалеку от "Спартака". Это,  верно,  их  автобус  дожидался
внизу, у подножия скалы.
   Высокий человек снял темные очки, худой красивой рукой плавно отвел их от
смуглого лица, и Тониде показалось, что движением этим он  разом  впустил  в
глаза свои и всю широту далекого неба, и синь моря, и пламя горевшего заката
- так много синевы и огня ринулось в  упор  на  пионеров,  когда  незнакомец
глянул на них.
   - Джунгахори?.. Фари йо джор? - быстро спросил он у принца.
   Тот, неожиданно услышав родную речь, доверчиво заулыбался сперва, но  тут
же сдержал себя и коротко с важностью назвался.
   Высокий  незнакомец  медленно  подошел   вплотную   к   Дэлихьяру,   чуть
склонившись, поглядел ему прямо в глаза,
   - Принц Дэлихьяр? - Он коротко кивнул головой  и  добавил:  -  Ну,  давай
познакомимся. Я - Тонгаор. Тонгаор Байранг.
   Принц попятился, насупившись. Во дворце Джайгаданге  не  полагалось  даже
произносить это имя... А пионеры сразу стихли  и  обступили  говоривших.  Ну
конечно,  ребятам,  как  и  всем  у  нас,  давно  уже  было   известно   имя
неустрашимого  джунгахорского   поэта-революционера   коммуниста   Тонгаора.
Тараска так и вперился в него, стараясь бесшумно пробраться поближе. Вот  он
какой, Тонгаор Байранг! Без малого десять лет просидел  поэт  в  одиночке  в
темени страшной гибельной ямы,  куда  его  бросил  тиран  Шардайях,  прежний
король Джунгахоры. Всю жизнь  свою  боролся  Тонгаор  против  захватчиков  -
мерихьянго. Стихи и песни Тонгаора, заживо погребенные в смрадной  яме,  где
должен был погибнуть поэт, пробивались сквозь толщу тюремной охраны, гремели
по всему свету. "Слышите?! Мой тайный код!.. Я перестукиваюсь со всем миром,
со всеми, кому дороги свобода и правда, стуком наших разгневанных сердец!" -
говорилось в одной из песен Тонгаора. И отзывной стук сердец миллионов людей
стал в конце концов слышным по всей  планете  грозным  грохотом  и  заставил
правительство Шардайяха извлечь отважного  поэта-революционера  из  тюремной
ямы и выслать его за пределы страны.  Но  годы,  проведенные  в  подземелье,
отнимавшие у поэта свет и свободу, отняли  у  него  и  здоровье.  Теперь  он
лечился в одном из черноморских санаториев близ лагеря "Спартак".
   - Мне, наверное, говорить с тобой не полагается, - сказал Тонгаор принцу.
- Вернее, тебе, думаю, со мной говорить не  велено.  А?  Я  ведь  коммунист.
Всегда был и буду против вас, королей, скрывать не стану. Но тебе,  мальчик,
вернее, твоему имени я кое-чем обязан.
   Тонгаор пригнулся, чтобы заглянуть принцу в лицо.  Но  тот  отшатнулся  и
прошипел еле слышно:
   - Шарахунга ро табанг!..
   - Ух ты!.. Как проклинать меня ты выучился. - Тонгаор  вдруг  с  ласковой
хитринкой поглядел на принца и по-озорному закрутил седой головой. -  А  вот
то, что все ребята у нас в Джунгахоре знают, тебе, должно быть,  неизвестно.
А, принц? Ну-ка! - И неожиданно звучным, легким голосом он пропел: - "Банго,
банго, бангандай!.." Как дальше?
   Принц встрепенулся было, но,  спохватившись,  хмуро  глянул  на  Тонгаора
снизу и нехотя, вполголоса пробурчал:
   - Ну, у-это... "Бунджи, рунджи, джай-ярдай!" Тонгаор одобрительно кивнул.
   - Молодец! У тебя и слон ведь по этой песенке  назван  -  Бунджи.  А  вот
скажи, кто песенку эту придумал?  Не  знаешь?..  Эх  ты,  моя  эта  песенка,
мальчик. Я ее для всех джунгахорских ребят сочинил. Вот видишь, она и к тебе
во дворец пробралась безымянной, песенка моя. Песню, мальчик,  в  тюрьму  не
спрячешь, на замок не запрешь. Ну-ка, еще раз давай  споем  вместе  ребятам.
"Банго, банго, бангандай!"
   И принц, хотя и отвернувшись, послушно подхватил:
   - "Бунджи, рунджи, джай-ярдай!"
   - Видишь, как у нас складно получается. Я же вижу,  ты  вовсе  не  плохой
малый. И смотри, у каких хороших ребят мы с  тобой  встретились.  Ну,  давай
свою августейшую десницу. Проще говоря, давай лапу. Не  на  дружбу,  так  на
песню. Я хочу поблагодарить тебя, мальчик. Я уж сказал, твое имя мне однажды
на помощь пришло...
   Говорил он негромко, но голос звучал так глубоко и веско, что хотелось не
только его слушать, но и слушаться. Выговор у него был чистый, только чем-то
напоминавший уже знакомую ребятам, певучую,  с  легким  придыханием  в  нос,
манеру речи принца. Ведь недаром  еще  мальчишкой  шестнадцати  лет  Тонгаор
приезжал к нам в первые годы революции и слушал Ленина на съезде  комсомола,
а потом долго учился в Коммунистическом университете  трудящихся  Востока  в
Москве.
   И вот рассказал теперь  пионерам  Тонгаор,  что,  когда  король  Шардайях
вынужден был освободить и выслать его, все было сделано так, чтобы  мятежный
поэт, вытащенный со дна тюремной ямы, погиб бы на дне моря. С борта  корабля
его высадили в открытое море на маленькую утлую шлюпку. И  корабль  ушел,  А
погода была свежая, и волны все росли и росли, перебрасываясь друг с  другом
одинокой шлюпкой, как скорлупой  пустого  кокоса.  И  заглотил  бы  Тонгаора
океан,  если  бы  не  заметили  его  с  борта  проходившего  танкера  "Принц
Дэлихьяр". Танкер шел в Советский Союз за нефтью. Моряки увидели человека на
полузатопленной шлюпке и подобрали его.
   Боясь дохнуть, слушали Тонгаора пионеры. Тоня Пашухина  глаз  с  него  не
спускала. И только свирепо косилась, если кто невзначай шевелился.
   - Капитан стал мне за время пути верным другом, -  продолжал  Тонгаор.  -
Танкер приписан к порту Рамбай. А ты, мальчик, должно быть,  слышал,  каковы
моряки из Рамбая... Там много моих друзей.  И  капитан  "Принца  Дэлихьяра",
когда приходит к этим берегам за нефтью, всегда привозит мне  письма.  Очень
много писем. На "Принце Дэлихьяре" плавают хорошие, смелые люди.  Имя  твое,
мальчик, в верных руках. Думаю, что и ты не обманешь... Погоди! - воскликнул
вдруг Тонгаор. - Ровно через неделю твой  корабль  будет  в  порту.  Капитан
навестит меня. Хочешь  встретиться?  Нет,  лучше  я  его  привезу  к  вам  в
лагерь!..
   А солнце уже входило в море, все небо  торжественно  пылало.  И  на  фоне
этого величавого, широко разлившегося  пламени  очень  красив  был  высокий,
такой худой и смуглокожий, словно его насквозь просвечивало огнем заката, но
удивительно прямой, негнущийся белоголовый человек. Он стоял над  обрывом  и
вместе с затихшими пионерами глядел в море. А  солнце  погружалось  в  гладь
моря и вот уже совсем скрылось... Небосклон слегка повело  проступившими  по
нему вразлет прощальными лучами. Еще несколько минут калилась одна точка  на
горизонте - там, где воронкой сходились блекнувшие лучи. И казалось, туда, в
остывшую пучину, медленно втягивается уходящий свет дня. А потом и эта точка
погасла.
   Наступила минута вечернего молчания. Тонгаор бережно, но  прочно  удержав
за плечо Дэлихьяра, отвел его чуточку в сторону. И они там  некоторое  время
говорили о чем-то друг с другом на родном языке  -  наследный  принц  страны
Джунгахоры и гордый поэт-коммунист, молодость которого сглодала тюремная яма
Шардайяха. О чем они говорили, никто, конечно, не понял,  но  принц  уже  не
отводил своего  плеча  из-под  руки  Тонгаора.  Минуту  назад  еще  чужой  и
непримиримо  враждебный  человек  стал  теперь   непонятно   притягательным.
Дэлихьяр, казалось, чувствовал, что с ним говорит не  то  волшебник,  не  то
мудрец.  Но  как  не  походил  он  на  тех  мудрецов,   напыщенно-бородатых,
исполненных медлительной важности, которые во дворце Джайгаданге  долгими  и
нудными часами толковали наследнику престола о шести сутях  мира  и  четырех
опорах бытия. Нет, ни на придворных мудрецов, ни на жрецов из Храма  Луны  и
Солнца не похож был человек, имя которого было запретным в Джунгахоре!  А  в
то же время каждое слово его, произносимое на родном принцу  языке,  упруго,
как парус ветром, наливалось какой-то гордой и  властной  правдой:  хотелось
довериться ей.
   Потом оба вернулись к стоявшим в отдалении и все еще тихим пионерам.
   - А мы тоже за вас все протестовали, когда я учился во втором  классе,  -
сказал Тараска, восторженно глядя на Тонгаора.
   - Спасибо  тебе  и  твоим  товарищам,  -  отвечал  Тонгаор.  И  он  очень
уважительно и серьезно пожал руку Тараске. Поэт был высок,  ему  приходилось
смотреть на маленького Тараску сверху. Но он не гнулся, а только уважительно
наклонял голову, сам оставаясь пронзительно прямым.
   - А вы прочитайте, пожалуйста,  нам  какие-нибудь  свои  стихи,  -  вдруг
осмелела Тонида. - Я слышала, как вы по радио читали... о космонавтах.
   - Прочитайте,  правда,  просим,  прочитайте!  -  Пионеры  сгрудились  еще
теснее, нетерпеливо зааплодировали.
   - О космонавтах? - переспросил Тонгаор. - Ну, это вы, должно быть, и  так
все слышали... Разбираетесь лучше меня в этих делах.
   - А вы бы хотели сами быть космонавтом? -  спросил  Тараска,  обмирая  от
уважения.
   - Мне уже поздно мечтать об этом, да и здоровье я оставил под  землей,  и
так высоко над ней мне уже не вознестись. - Тонгаор  поднял  голову  и,  как
показалось ребятам, с завистью поглядел  в  небо.  Но  потом  вдруг  тряхнул
упрямо белыми волосами и,  чуть  прищурившись,  хитро  оглядел  ребят.  -  У
каждого, пионеры, свой путь к звездам... Я вот хотел бы  помочь  всем  людям
проложить путь к звезде, которая зовется - Правда.
   - А все-таки, - спросил, как всегда, несколько сумрачно настойчивый Слава
Несметнов, - как вот, по-вашему...  кем  интереснее  быть  -  писателем  или
космонавтом?
   Тонгаор усмехнулся:
   - Не знаю... Не знаю, пионеры. Летать в космос пока не приходилось. А вот
поэтом... Стойте-ка! Я лучше вам расскажу одну свою притчу,  если  хотите...
Да? Ну, тогда рассаживайтесь вокруг.
   Ребята мгновенно разместились: кто на уступе скалы, кто на нагроможденных
камнях и обломках. Тихонько подошли  курортники  из  санатория.  И  Тонгаор,
медленно оглядев всех, стал читать им свою "Притчу о пятерых".
   - "Сошлись раз пятеро, - начал Тонгаор. -  Один  знал,  откуда  произошла
всякая вещь, и постиг состав ее, и строение, и тайну недр  ее,  и  кромешное
вращение мельчайших частиц, все образующих. Он был Великий Физик.
   Другой смотрел на него и видел ток крови в жилах, и узлы нервов, и  всего
насквозь, и по дыханию слышал, что у  того  в  легких,  как  бьется  у  него
сердце, и распознавал срок жизни его.
   То был Знаменитый Врач.
   Третий взирал на этих двух и думал, как бренны и бесконечно  малы  они  в
сравнении с мирами, которые он разглядел в свои трубы и  расчислил.  Он  был
Прославленный Звездочет.
   Еще один, бывший тут, размышлял о том,  как  короток  шаг  этих  людей  в
сравнении с ходом истории и как ничтожен возраст их по  сличению  с  веками.
Это был Мудрый Летописец.
   А пятый думал: "Да, я, должно быть, изучил все меньше, чем  они...  Но  я
постигаю сердцем, как просторен мир, как велик ум человека, как всеобъемлюща
душа его. Я не знаю точно ее срока и состава, но могу поведать  о  ней  так,
что в нее войдут счастье и гармония, и я подвигну ее на новые дерзания, и  в
слове моем она обретет бессмертие".
   То был Поэт".
   ...Так хорош был этот вечер, такая,  не  знающая  конца  и  края,  тишина
простиралась над морем и плыла куда-то, безмолвная, за остывающий  горизонт,
чтобы объять покоем весь  вечерний  мир,  что  даже  а  захлопать  никто  не
решился.  Пожилые  курортники,  сопровождавшие   Тонгаора,   только   головы
склонили, понимающе покачав ими. Ребята хотя и не все до  конца  поняли,  но
почувствовали,  что  им  позволили  коснуться  чего-то  очень   большого   и
бесконечно дорогого для этого высокого, худого, белоголового человека. А тот
вдруг закашлялся, приложил к красивому и тонко вырезанному рту белый платок.
Отвернувшись, он долго содрогался в кашле. А когда отнял платок, то не успел
сразу скомкать его. И ребята заметили на платке красные пятна.  Он  виновато
сунул платок в карман и долго смотрел на принца.
   - Смешно и странно сходится порой многое на свете, мальчик, -  проговорил
Тонгаор. С какой-то горькой нежностью вглядывался он в лицо Дэлихьяра. -  Но
если бы ты только знал, как ты, мальчик, похож на моего сына! Он остался там
у нас... в Джунгахоре. С матерью. Не выпускают... Нет,  поразительно  похож!
Только мой сын чуть постарше... А ты скучаешь по дому... - он замялся, - ну,
по своему дворцу, что ли?
   Перед глазами принца длинной и медлительной, как караван, чередой  прошли
бесконечные  залы  Джайгаданга.  Они  были  затенены  тяжелыми   занавесами,
пустынны и гулки, как пещеры. Толстые ковры, застилавшие их, делали  вязкими
шаги одиноко слонявшегося  по  безлюдному  дворцу  Дэлихьяра.  А  окна  были
оплетены  вьющимися  растениями.  Они  начинали  медленно  колыхаться,  если
подойти к ним. И Дэлихьяр, чтобы посмотреть на  то,  что  происходит  вокруг
дворца, должен был разводить руками эти тяжко колеблющиеся зеленые  плети  и
тукаться в стекло окна, как рыба в аквариуме.
   Принц сумрачно затряс головой. Тонгаор вздохнул:
   - А я скучаю. Очень скучаю... Ведь родина,  дорогой  мой  принц,  это  не
только твой дворец и моя тюремная яма. Это все самое дорогое. Это любишь всю
жизнь. А раз любишь - значит, скучаешь. -  Он  помолчал,  насунул  вдруг  на
глаза черные очки, а потом резко сдернул  их  и  еще  раз  заглянул  в  лицо
Делихьяра.  -  Хочешь,  я  пришлю  тебе  книжку  свою?..  Только  она  вышла
по-русски, но ведь  ты  хорошо  понимаешь?  Недаром  бабка-королева  у  тебя
русская была... Бабашура? Правда?..
   Принц радостно закивал.
   - Я эту книгу сыну своему посвятил. Так  и  называется:  "Запомни,  сын!"
Хочешь?
   Принц опять закивал поспешно и согласно.
   - А скажите... - Тараска, прищурившись, поглядел на  принца.  -  Скажите,
товарищ Тонгаор, а вы тоже учите  своего  сына,  чтобы  на  его  тень  никто
становиться не смел?..
   Принца разом бросило в краску. Он метнул яростный взор на  болтуна.  Тоня
тоже нахмурилась. Но поэт, должно быть, сразу понял, в чем дело.
   - А что такое тень? Твоя тень!.. Это просто то место,  которое  ты  собой
заслонил от солнца... По-моему, надо гордиться не  тогда,  когда  ты  что-то
загородил от света, а тогда, когда ты пустил свет туда, где было темно. Надо
так в жизни держаться, чтобы никому солнца не заслонять. Чтобы след  твой  к
солнцу людей вел. Понял? Вот это топтать никому не давай, мальчик.
   Тараска хот