,  двумя  движениями  весел  в
противоположные стороны, табаня одним  и  громадя  другим,  развернув  лодку
носом в море, упруго привстала и, откидываясь, гребла. Крылатый  взмах,  еще
раз, еще! - и лодка пружинисто, в  такт  движению  тяжелых  весел,  прядала,
легонько подаваясь вперед.
   Пространство между бортом ее и берегом  росло  легкими  рывками,  как  бы
вздуваясь, отодвигая берег и словно выпрямляя его постепенно. Казалось,  что
каждый гребок накачивал туго и постепенно распирал пространство между лодкой
и берегом. А если оглянуться назад, то там,  за  носом,  горизонт  оставался
таким же недосягаемым и бесконечным.
   Тогда тщетными выглядели в сравнении с этой  неодолимой  далью  копошения
весел. И туда, к горизонту, уходил корабль.
   -  Садись  рядом,  подсобляй,  громадь!  -  скомандовала   Тоня,   слегка
отодвигаясь в сторону. - Громадь! Вот так, подавайся назад больше... Ох  ты,
горе мое... Что же ты весло-то выворачиваешь?  Ну  громадь,  громадь,  прошу
тебя...
   Но куда было ему угнаться за  широким  и  стремительным  махом  волжанки,
легко отводившей назад весло  и  сноровисто,  полуопрокидываясь,  посылавшей
длинный гребок...
   А волна колыхалась, медленная и серая, как спина огромного слона. И лодку
мерно покачивало. Вот и сбылся сон. Только не играла музыка, не слышно  было
праздничных кликов народа.  И  нестерпимо  ломило  все  тело,  зудели  руки,
вспухли, налились снова болезненные мозоли на нежных ладонях короля.
   Однако корабль, державший курс на мысок,  как  будто  бы  шел  теперь  на
сближение. Он был уже хорошо виден, хотя сумерки  все  плотнее  ложились  на
морскую гладь. Еще, еще немного, и лодка должна была встретиться с кораблем,
оказаться на его пути.
   Тоня гребла что есть сил. Она уже  задыхалась  от  усилий,  гоня  тяжелую
лодку.
   - Помаши им... покричи, - сказала она.
   - Фари йор!.. - Король вскочил и, сложив  ладони  рупором,  стал  кричать
что-то по-джунгахорски.
   Лодку качало, и он еле держался на ногах, махал и кричал.
   И там, на корабле, наконец, должно быть, заметили их.
   У трубы корабля забилось белое облачко пара,  а  потом  донесся  короткий
приветливый гудок.
   В ту же минуту корабль, круто повернув, взял курс прямо  к  горизонту,  в
открытое море. Верно, там решили, что просто кто-то на лодке вышел проводить
джунгахорцев, отплывающих на свою родину.
   И Тоня бросила грести.
   Оба долго и безнадежно смотрели на уходящий в  море  корабль.  Ветер  уже
развеял дым, крутой дугой плывший в небе, а может быть, тьма, напиравшая  на
море с гор, стерла эти дымные следы.
   Все дальше и дальше уходили огни корабля.
   И скоро уже только мерцало и чуть-чуть искрилось  там,  на  горизонте,  а
потом и вовсе стало темно и пусто.
   Глава ХVIII. В ЗОНЕ ИГЛ.
   Только тут заметили ребята, что они отплыли очень далеко от берега.  Жуть
безбрежного одиночества прокралась к ним в души. Огни порта и  города  были,
казалось, уже не многим ближе, чем горизонт,  за  которым  скрылся  корабль.
Громады гор вставали там, на оставленном берегу, да и они  выглядели  теперь
уже далекими и не столь огромными,  как  прежде.  И  оттуда,  с  гор,  вдруг
порывами задуло, понесло сыростью, мраком и  холодом.  Ветер  был  резкий  и
сильный, и с каждым  мгновением  все  чернее  становилось  небо,  все  выше,
тяжелее гряды зыби.
   Когда Тоня разворачивала лодку носом к берегу, их чуть не положило совсем
на борт. Волна захлестнула шлюпку, и ребята разом промокли.  На  дне  шлюпки
заплескало.
   - Вот попали мы с  тобой,  Дэлька,  -  сказала  Тоня.  -  Давай  обратно,
громадь,  подсобляй.  Ох,  втянула  я  тебя  в  дело  гиблое...  Нет,  брось
громадить, лучше я одна. Давай руками, ладонями черпай воду,  а  то  затопит
нас.
   И король обеими руками принялся выплескивать, загребая  ладонями  со  дна
лодки, воду. Но ее набиралось все больше и больше. И  волны  теперь  уже  не
колыхались  по-слоновьи,  а,  как  огромные  злые  псы,  мурзились,  рычали,
выгибали хребет, припадали на передние лапы, отползая немного,  чтобы  снова
кинуться, захлебываясь в ярости и пене, клыкастые,  лютые  в  своем  зияющем
оскале. Волны катили навстречу от  берега  и  отгоняли  маленькую  шлюпку  с
ребятами все дальше и дальше в море. Неслись  над  головой  сползшие  с  гор
стремительные тучи и наваливались  всей  своей  тяжестью  на  луну,  которая
пыталась  подняться  над  горизонтом  и  выбраться  из  всей  этой  страшной
катавасии. Ветер  ломил  черной  стеной,  слепил,  законопачивал  тьмой  все
окрест, всвистываясь в ноздри и уши, туго  забиваясь  в  рот...  Приходилось
каждый раз отворачиваться, чтобы хоть немножко перевести дыхание.
   Потом  от  берега,   заслонив   его   собой,   понеслась   стена   ливня.
Молниеподобные колючки струй, засверкавшие  в  отблесках  выглянувшей  луны,
прорезали темень.
   - У-это, иголыки!.. Иголыки мерихьянго! - закричал в ужасе король.
   Ему показалось, что это те самые иголки,  которые  запущены  в  космос  и
хищно опоясали землю, теперь низвергаются прямо на их лодку.  От  их  уколов
все тело начинало жгуче зудеть.
   - А солнца уже не будет никогда! - проговорил он тоскливо.
   - Чего?! - прокричала сквозь ветер и темноту Тоня.
   - Я говорю, - что есть силы крикнул король, - солнца,  у-это,  не  будет!
Утро не будет. Темно всегда будет.
   - Помолчи ты, Дэлька... В  самом  деле,  городишь...  Перестань.  Черпай,
черпай воду лучше.
   Но у короля уже не было сил выплескивать  коченевшими  руками  воду.  Еще
когда-то на побережье Джунгахоры он схватил желтую тропическую малярию,  она
чуть не убила его в раннем детстве и нет-нет да и напоминала о себе.  И  вот
сейчас, видно, у него начинался приступ. Ему  казалось,  что  тысячи  иголок
впиваются в его тело. Это кололи его иглы мерихьянго, злые иглы,  опоясавшие
мир и отгородившие от него луну, солнце, людей...
   А Тоня, выбиваясь уже из  сил,  кашляя,  сдувая  залеплявшую  лицо  воду,
продолжала грести, изредка поглядывая через плечо, не стал ли хоть  немножко
ближе берег. Но он оставался таким же далеким.
   И когда казалось, что уже нет  больше  сил  двинуть  веслом,  оттуда,  со
стороны берега, вдруг ударил в морскую мутную темень длинный и упругий  луч.
Он качнулся в одну сторону, махнул в другую, пошарил  вдали  между  гребнями
высвеченных им волн, метнулся рывком в полнеба обратно, пал на  море  совсем
рядом с лодкой. Еще мгновение - все на шлюпке вспыхнуло нестерпимым голубым,
льдистым сиянием. Засверкавшие иглы ливня стали, казалось,  хрустальными  и,
раскалываясь, посыпались в разные стороны, словно отгоняемые потоками тугого
света.  А  вскоре  затарахтел   все   ближе   и   ближе   мотор.   И   катер
моряков-пограничников, подлетев к лодке, круто обогнув ее и как  бы  отрезав
разом от всех бед, которыми кишело черное пространство до самого  горизонта,
резко застопорил. Крючья багров вцепились  в  борт  шлюпки.  Лодка  и  катер
поочередно взлетали и опускались резко вниз, как взлетали, качались брови  у
Дэлихьяра, когда он показывал ребятам свой фокус... Но сейчас он сам  уже  и
бровью двинуть не мог.
   Какие-то  фигуры  соскочили  с  борта  катера  на  лодку,  крепкие   руки
подхватили ребят и вознесли их куда-то вверх, снова качнули вниз, подбросили
мягко опять в  вышину,  где  было  много  огней,  где  раздавались  желанные
человеческие голоса и двигались сильные люди. Из темноты донеслась команда:
   - Смирно! Ваше королевское величество, катер "М-18", высланный  за  вами,
прибыл по назначению. Командир катера капитан-лейтенант Моргунов.
   Но король уже не мог ни принять рапорта, ни  сам  устоять  на  взлетевшем
борту катера.
   В маленькой  каютке  командира  человек  в  белом  халате  склонился  над
королем, уложенным на койку. И король, приоткрыв глаза, увидел близко, прямо
над собой, сверкнувшую иглу.
   - Иголыки!.. Не хочу!.. Не дам иголыки!.. -  Он  забился,  отодвигаясь  к
стене, отталкивая ладонями руку человека в белом халате.
   Но тот плотно прижал руки короля к койке.
   Это была совсем не злая игла. Она уколола лишь на какой-то миг.  А  потом
стало очень хорошо. Это была последняя игла, которую  видел  бедный  король,
впадая в забытье.
   Глава XIX. В ЭТОМ КОРОЛЬ НЕ ВЛАСТЕН.
   Утром в отдельной палате берегового госпиталя, где теперь  лежал  король,
появились приехавшие  ночью  начальник  лагеря  "Спартак"  Михаил  Борисович
Кравчуков и чрезвычайный посол Джунгахоры.
   Пыталась пробраться в палату к королю и Тоня, которую приютила у себя  на
время Майя Лазаревна Белецкая - главный врач госпиталя, румяная,  полнощекая
и очень подвижная толстуха. Но Тоню попросили обождать в коридоре. А ей надо
было тотчас же непременно свидеться с королем и сообщить ему  все,  что  она
узнала ночью в кубрике пограничного катера, спасшего вчера их обоих. А  Тоня
слышала, засыпая на рундуке, как моряки говорили друг другу о том, что новые
власти Джунгахоры схватили вернувшегося в трудный для народа час  на  родину
Тонгаора и он приговорен к смерти.
   Казнь могла состояться каждый час, надо было спешить.
   Увидев входившего в палату посла, на котором  болтался  чересчур  большой
для него белый халат, король рывком повернулся к стене и натянул  одеяло  на
голову. Всем видом своим он показывал, что не желает  иметь  дело  с  послом
Дамбиала, этого противного родственника, который вечно допекал его еще  дома
в Джунгахоре всякими замечаниями насчет хороших манер и ни за что не  хотел,
чтобы Дэлихьяр поехал в советский пионерский лагерь.
   - Ваше королевское величество... - начал было посол, но  король  задергал
лопатками, задрыгал ногами, взбивая ими одеяло, и вжался еще глубже  лбом  в
подушку, не желая ничего слушать.
   - Позвольте, господин посол,  мне...  -  вмешался  тут  Михаил  Борисович
Кравчуков.
   Услышав голос начальника "Спартака", король приподнял голову над подушкой
и недоверчиво поглядел себе за спину.
   У начальника невольно сжалось  сердце,  когда  он  увидел  эти  запухшие,
нареванные глаза под гибкими, сейчас как бы жалко обвисшими бровями.
   - Не хочу, у-это, к  нему!  Я  хочу  к  вам!  -  Король  заплакал  и,  не
оборачиваясь, пряча лицо в подушку,  стал  вслепую  хватать  рукой  за  полу
халата, который был наброшен на плечи Кравчукова.
   - Михаил Борисович! Вы ему скажите про Тонгаора, - раздался громкий шепот
от дверей палаты.
   - Цыц!  -  прикрикнул  Кравчуков.  -  Марш  отсюда  вон!  С  тобой,  дева
прекрасная, еще разговор у нас будет.
   Майя Лазаревна кинулась к дверям, молча выталкивая  просунувшуюся  в  них
Тоню.
   Но та успела крикнуть:
   - Дэлик! Они Тонгаора приговорили... Они его схватили... Казнить хотят!..
   Король вскочил на постели. Напрасно Майя Лазаревна и  Кравчуков  пытались
удержать его. Он спустил босые ноги на пол,  затопал  ими,  залился  громким
плачем, стал раздирать на себе больничную пижаму. Он сбросил все лекарства с
тумбочки, крича по-джунгахорски послу, что требует освобождения  Тонгаора  и
ни за что не поедет домой, если того казнят.
   Он бушевал, плакал, требовал, просил, кидался головой в подушку,  кричал,
что не будет принимать лекарства. Тоня, пользуясь общей сумятицей,  проникла
в палату и стала поодаль от кровати,  кусая  губы,  сердито  и  сочувственно
сдвинув и без того тесно сросшиеся брови.
   Чем бы все  это  кончилось,  неизвестно,  но  в  госпиталь  прибыл  Павел
Андреевич Щедринцев, тот самый советский посол в Джунгахоре,  который  месяц
назад встретил принца в лагере "Спартак".
   Мягкий, спокойный  голос  негромко,  но  чрезвычайно  внятно  говорившего
Щедринцева заставил всех притихнуть.
   - Простите меня, господин посол, и не сочтите это за вмешательство в ваши
дела, но если вы хотите внять доброму, дружескому совету, то я  позволил  бы
себе рекомендовать вам передать  пожелания  Его  величества  немедленно  Его
высочеству  принцу-регенту  Дамбиалу  Сурахонгу...  Все  газеты  мира  полны
сообщений из Джунгахоры, которые подтверждают, что  народ  глубоко  возмущен
репрессиями и, в частности, арестом Тонгаора. Я не берусь  подсказывать,  но
мне казалось  бы,  что  лучший  способ  уладить  дело  -  это  сослаться  на
требования нового короля, который, как я  понимаю,  предложил  амнистировать
подвергшихся репрессиям.
   Джунгахорский   посол   попробовал   было   что-то    возразить    сперва
по-джунгахорски, а потом по-русски, но король, колотя кулаками по подушке  и
с размаху бодая ее головой, закричал:
   - Не надо совсем слушать его!..  Я  его  уже  отменил...  Я  его,  у-это,
отозвал... Он уже, у-это, не посол совсем, а просто тьфу! - И король  плюнул
на пол перед койкой.
   -  Прошу  меня  извинить,  -  вкрадчиво  обратился  тогда  наш  посол   к
джунгахорскому. - Но я не думаю, господин посол, что следует обострять  этот
конфликт... Тем более, что Его величество отказывается уже признавать вас  в
данной ситуации персоной грата.
   - Не признаю, - запротестовал тот. - Он еще не вступил  на  престол.  Это
незаконно.
   - Да-а, вы правы, возражения ваши совершенно законны. Но ведь  приходится
считаться  и  с  общественным  мнением.  Не  так  ли,  господин  посол?  Вы,
разумеется, вольны поступать по своему усмотрению, однако...
   Тут улегшийся было король  приподнял  одеяло,  отгородился  им  сбоку  от
нашего посла и из-под прикрытия  показал  снятому  с  высокого  поста  послу
Джунгахоры язык, а потом и нос.  Но  это  ему  показалось  недостаточно.  Он
приставил ладонь ребром к уху и потом, сгибая и разгибая  пальцы,  несколько
раз помахал ими разжалованному послу.
   - Лопух, - сказал король, - качай отсюда.
   - Я вижу, что пребывание Его величества в Советском Союзе не  прошло  для
него бесследно, - ядовито заметил бывший посол. - Хорошеньким манерам вы его
тут обучили.
   - И совсем не они! - закричал король, сбрасывая одеяло.  -  И  совсем  не
они! Это я раньше совсем научился. Это меня мисс Лора Харт,  у-это,  которая
из Голливуда... люкс-бомба. Она танцевала  в  Джайгаданг,  когда  брат  мой,
у-это, король был. Она хотела жениться на него. А потом, когда ее пошли вон,
она у дверей обратно смотрела и вот так язык, а потом так нос сделала и  вот
так вот рукой с ухом. Честное пионерское!.. У-это, честное королевское.
   У дверей берегового госпиталя  уже  толпились  тем  временем  журналисты,
проведавшие о местонахождении короля Джунгахоры и прилетевшие из  нескольких
западноевропейских редакций. Но главный врач запретил тревожить короля.
   К подъезду больницы вышел посол Джунгахоры и с кислым видом показал текст
телеграммы, которую он, по повелению короля, посылает в  Джунгахору.  Король
требует немедленного освобождения Тонгаора.
   Зато Тоню пришлось допустить к королю, иначе  он  отказывался  прекратить
голодовку и принимать прописанные ему лекарства.
   Тоня была тоже в белом халате, в белой косынке,  которая  ей  очень  шла.
Король после бурной вспышки ослабел. Он лежал навзничь, ему было очень жалко
себя. Он смотрел на Тоню ужасно  печальными  глазами,  так  что  у  нее  все
переворачивалось  внутри.  И  даже  видавшая  виды  няня-сиделка,  принесшая
завтрак королю, уходя, обернулась в дверях и тяжело вздохнула:
   - И что только капитализм с дитями творит! Неужто уж наши заступляться не
будут?..
   Тоня стала кормить короля с ложки. Конечно,  он  бы  и  сам  мог  держать
ложку, но ему было так жалко себя, так приятно, что Тоня бережно подносит  к
его рту ложку с бульоном... Он не мог себе отказать в этом удовольствии.  Уж
на такое-то имел право король, тем более больной! Тут даже бы строгий Славка
Несметнов не заругался.
   - Ты, у-это, очень  красивая,  совсем  очень  красивая  сегодня,  -  тихо
говорил король, протягивая губы к ложке, не сводя с Тони глаз,  -  тебе  так
очень  хорошо.  Ты  совсем  как  Бабашура  была.  Ты  будешь  доктор,  когда
вырастешь? Тебе хорошо идет. Когда будешь доктор, тогда приедешь,  у-это,  в
Джунгахора, да? Будешь всех лечить. Мы будем там устроить красивые больницы.
   - Ладно, там поглядим, - строго отвечала Тоня, суя ему ложку в рот. -  Ты
помалкивай, не болтай много, опять температуру нагонишь.
   А вечером  пришел  по  телеграфу  ответ  от  регента  Сурахонга,  который
сообщал, что неблагодарный Тонгаор дерзко отклонил помилование.
   "Ваше королевское величество, - ответил Тонгаор, прося передать его слова
новому королю и всему миру, - я не могу принимать жизнь по милости  королей.
Жизнь мне может вернуть лишь закон, и единственный, кто имеет право  творить
этот закон, - народ. Я ни в чем не виновен и отказываюсь сам просить у  кого
бы то ни было милости, даже если она дарует мне жизнь. Пусть  решает  народ.
Признаю только власть самого народа и до последней минуты  буду  бороться  с
властью над народом..."
   Видно, регент тут что-то схитрил и, скрыв от Тонгаора истинное положение,
изобразил дело так, будто юный король готов даровать жизнь поэту,  если  тот
сам попросит у него помилования.
   И  опять  плакал  маленький  король,  представляя   себе,   как   томится
непреклонный  Тонгаор  в  королевской  тюрьме,  в  глубокой  смрадной   яме,
огражденной высокой стеной с гребнем, утыканным стальными  иглами,  которыми
хотят окружить весь земной шар мерихьянго.
   Посол Щедринцев объяснил, как мог, королю, который не очень понимал ответ
Тонгаора и был даже обижен на  него,  что  гордый  поэт-коммунист  не  хочет
просить милости, в то время как тысячи людей  томятся  в  ямах.  Поэтому  он
отказался,  как  предложил  ему  регент  Сурахонг,  подписать   прошение   о
помиловании. Тонгаор  требовал  суда  открытого  и  народного.  Его  и  надо
добиваться, пока не поздно.  Король  так  устал  и  наплакался,  что  совсем
обессилел и вскоре заснул.
   А к вечеру к нему, несмотря на  то  что  ее  пыталась  удержать  дежурная
сестра, ворвалась пробившаяся сквозь все заграждения,  преследуемая  главным
врачом Тоня. Она рассказала о том,  что  только  сейчас  слышала  по  радио.
Передавали, что весь народ Джунгахоры  встал  на  защиту  Тонгаора.  Десятки
тысяч людей двинулись стеной на стены королевской тюрьмы. И регент Сурахонг,
чтобы как-нибудь утишить гнев и возмущение  народа,  вынужден  был  отменить
казнь Тонгаора и объявить королевскую амнистию. Сотни людей уже выпущены  из
ямы на волю, а храбрый поэт-революционер выдворен из страны, и с ним выслана
его семья, которую до этого не выпускали из Джунгахоры.
   - Ой, Дэлька, Дэлька! - кричала Тоня и кружилась по палате.
   И король, сбросивший с себя одеяло, катался и прыгал по койке. И оба  они
вопили: "Слоны - всем! В ямы - никого! Мерихьянго - вон!",  пока  не  пришла
Майя Лазаревна, не затопала на них, крича:
   - Это еще что  за  цирк?  Вы  что,  с  ума  сошли?!  Будьте  добры,  Ваше
величество,  не  безобразничать.  Занимайтесь  этим  у  себя  во  дворце   в
Джунгахоре, если вам угодно. Скачите там у себя на троне сколько желаете,  а
сейчас вы на моей территории и режим  у  вас,  простите,  постельный,  а  не
королевский. Тихо сейчас же! Извольте подчиняться моим  законам,  уж  будьте
добры!
   - И совсем, у-это, не так говорить! Надо  не  "будьте  добры",  а  "путти
хатоу"! - не унимался король, хохоча. - А я вам тогда скажу, у-это: "Взигада
хатоу!"
   Пришлось все-таки королю послушно улечься снова в постель.
   * * *
   На другой день в кабинете главного врача госпиталя и в присутствии  посла
Щедринцева, начальника лагеря "Спартак" и доктора Майи Лазаревны король  дал
небольшую пресс-конференцию приехавшим журналистам.
   Но пусть об этом лучше расскажет один из  присутствовавших  на  беседе  с
королем западных журналистов. Вот как он  сам  написал  об  этом  у  себя  в
газете:
   "Король Дэлихьяр имел несколько болезненный  вид  после  перенесенных  им
злоключений на море, но оказался вполне  приветливым  и  хорошо  воспитанным
носителем верховной власти.  Юный  король  заявил,  что  предпочитает  вести
пресс-конференцию п