- Добрый вечер.
   - Как нога?
   - Больше не беспокоит.
   - Послали хороший материал?
   - Нет, поручил Домингесу.
   - Вот как! А мне сказали, будто вы там были.
   - Был. Но в газете с таким трудом дают нам место. Вряд ли  они  захотят
печатать пространные описания.
   - Пресная у нас стала жизнь, - сказал Уилкинс. - То ли дело во  времена
Рассела и старого "Таймса"! Депеши  посылались  на  воздушном  шаре.  Было
время расписать похудожественнее. Будьте  уверены,  Рассел  дал  бы  целую
колонку даже вот про это:  роскошный  отель,  бомбардировщики,  спустилась
тьма... Тьма в наши дни не спускается, ведь за каждое слово  на  телеграфе
берут отдельно. - Где-то высоко-высоко слышался тихий смех; кто-то  разбил
стакан, - так же, как Пайл. Звуки падали сверху,  как  льдинки.  -  "Лампы
освещали прекрасных женщин  и  отважных  мужчин",  -  желчно  процитировал
Уилкинс. - Вы сегодня свободны, Фаулер? А что если нам вместе перекусить?
   - Да я как раз еду ужинать во "Вье мулен".
   - Туда вам и дорога. Там будет  Гренджер.  Им  следовало  бы  выпускать
специальную рекламу: "Спешите! Сегодня у нас Гренджер!" Для тех, кто любит
шум и гам.
   Я пожелал ему спокойной ночи и зашел в соседнее  кино.  Эррол  Флин,  а
может Тайрон Пауэр (никогда не мог различить их в трико), раскачивался  на
веревке, прыгал с балкона и скакал без  седла  прямо  в  розовый  рассвет,
снятый на цветной пленке. Он спас возлюбленную, убил врага и был неуязвим.
Такие фильмы почему-то предназначаются для подростков, однако  вид  Эдипа,
выходящего из своего дворца в Фивах с кровоточащими глазами, был  бы  куда
лучшей подготовкой к жизни. Неуязвимых людей не бывает. Пайлу  везло  и  в
Фат-Дьеме, и когда он возвращался из  Тайниня,  но  счастье  изменчиво.  У
друзей мистера Хена было целых два часа, чтобы разрушить  чары  и  сделать
Пайла уязвимым. Рядом со мной,  положив  руку  на  колено  девушке,  сидел
французский солдат, я  позавидовал  его  неприхотливому  счастью  или  его
горести - словом, тому, что он сейчас испытывал. Я ушел до того, как фильм
кончился, и нанял велорикшу во "Вье мулен".
   Ресторан был огорожен проволокой от гранат, и у въезда на  мост  стояли
двое вооруженных  полицейских.  Хозяин  ресторана,  разжиревший  на  своей
сытной бургундской стряпне, сам провел меня через  проволочную  загородку.
Внутри пахло каплунами и растаявшим от тяжкой ночной жары маслом.
   - Вы хотите присоединиться к компании мсье Гренджера?  -  спросил  меня
хозяин.
   - Нет.
   - Столик на одного? - И тогда я впервые подумал о будущем и о вопросах,
на которые мне, может быть, придется отвечать.
   - На одного, - ответил я, словно подтверждая вслух, что Пайл мертв.
   В ресторане был только один зал, и компания Гренджера занимала  большой
стол в глубине; хозяин предложил мне маленький столик у самой проволоки. В
окнах не было стекол - боялись осколков.
   Я узнал кое-кого из гостей Гренджера и поклонился им, прежде чем сесть;
сам Гренджер отвел глаза. За  последние  несколько  месяцев  я  видел  его
только раз с той ночи, когда Пайл влюбился. Несмотря на  пьяный  угар,  до
него, видно, дошло какое-то обидное замечание, которое я отпустил  по  его
адресу в тот вечер,  -  он  сидел  насупившись,  хотя  мадам  Депре,  жена
чиновника информационного отдела, и капитан Дюпар из службы прессы  кивали
мне и подзывали меня к себе. С ними был высокий мужчина  (кажется,  хозяин
гостиницы из Пномпеня), молодая француженка, которую я никогда  прежде  не
видел, и еще два-три человека, - я встречал их в барах.  На  этот  раз,  к
удивлению, компания была не очень шумная.
   Я заказал стаканчик пастиса, - мне хотелось дать  Пайлу  время  прийти:
планы порой рушатся, и пока я не начал ужинать, можно было еще  надеяться.
А потом я подумал: на что мне надеяться? На удачу в делах ОСС  -  или  как
там зовется их банда? На успех бомб из пластмассы и  процветание  генерала
Тхе? Или же такой, как я, должен надеяться на чудо - на то, что мистер Хен
решит спор каким-нибудь более замысловатым способом, чем смерть? Все  было
бы куда проще, если бы нас обоих убили на тайниньской дороге.  Я  просидел
двадцать  минут  над  своим  пастисом,  а  потом   заказал   ужин.   Время
приближалось к половине десятого; теперь он уже не придет.
   Помимо своей воли, я все  время  прислушивался.  Чего  я  ждал?  Крика?
Выстрела? Беготни полицейских за оградой? Я все равно  ничего  не  услышу,
потому что компания Гренджера была уже под градусом. Хозяин  гостиницы,  у
которого был  приятный,  хотя  и  непоставленный  голос,  запел,  а  когда
хлопнула еще одна пробка от шампанского, другие стали ему вторить.  Молчал
только Гренджер. Он сидел, тараща на меня воспаленные глаза. Уж не  думает
ли он затеять со  мной  драку,  -  для  Гренджера  я  был  слишком  слабый
противник.
   Гости его пели чувствительную песню, и, ковыряя  без  всякого  аппетита
своего каплуна по-герцогски, я впервые с тех пор, как  узнал,  что  она  в
безопасности, думал о Фуонг.  Я  вспомнил  как,  ожидая  вьетминцев,  Пайл
сказал: "Она мне кажется свежей, как цветок", - а  я  ответил  с  деланной
небрежностью: "Бедный цветок!" Теперь  она  уже  больше  не  увидит  Новой
Англии и на познает секретов канасты. Может, ей никогда не суждено и  жить
обеспеченной жизнью. Разве я имею право дорожить ею меньше, чем мертвецами
на площади?..  Страдание  не  становится  более  мучительным  оттого,  что
страдальцев  много;  одно  тело  может  выстрадать  не  меньше,  чем   все
человечество. Я рассуждал, как журналист, заботясь только о численности, и
тем самым предал свои собственные принципы; я так же, как Пайл,  встал  на
одну из сторон в схватке, и отныне всякое решение  мне  будет  даваться  с
трудом. Поглядев на часы, я увидел, что уже  без  четверти  десять.  Может
быть, его  все-таки  задержали;  может,  тот,  в  кого  он  верил,  о  нем
позаботился, и  Пайл  сидит  теперь  у  себя  в  миссии  и  с  нетерпением
расшифровывает телеграмму, а потом, топая, взбирается по  лестнице  в  мою
комнату на улице Катина. "Если он придет, я ему все скажу", - подумал я.
   Гренджер вдруг поднялся с места и пошел ко мне. Он не заметил,  что  на
дороге у него стоит стул, споткнулся и оперся рукой о край моего столика.
   - Фаулер, - сказал он. - А ну-ка выйдем.
   Я положил на стол деньги за ужин и последовал за Гренджером. У меня  не
было желания с ним драться, но в ту минуту я  бы  не  возражал,  чтобы  он
избил меня до полусмерти. В наши дни так трудно замаливать грехи.
   Он облокотился на парила моста,  и  двое  полицейских  следили  за  ним
издалека.
   - Мне надо с вами поговорить, Фаулер.
   Я подошел к нему на расстояние удара и стал ждать,  что  будет.  Он  не
двигался. Гренджер был как бы аллегорическим  изображением  всего,  что  я
ненавижу в Америке, - так же плохо изваянным и таким же бессмысленным, как
статуя Свободы. Не шевельнувшись, он произнес:
   - Вы думаете, я налакался?. Ошибаетесь.
   - Что с вами, Гренджер?
   - Мне хочется с вами поговорить, Фаулер. Не могу  я  сегодня  сидеть  с
этими лягушатниками! Я и вас не люблю, но вы хоть  говорите  по-английски.
Или вроде  как  по-английски.  -  Он  горбился  в  полутьме  -  массивный,
бесформенный, как неразведанный материк на карте.
   - Чего вы хотите, Гренджер?
   - Не перевариваю англичан, - сказал Гренджер. -  Как  только  Пайл  вас
терпит! Наверно, оттого, что он сам из Бостона. А я - из Питтсбурга и этим
горжусь.
   - Ну и гордитесь на здоровье.
   - "Гордитесь на здоровье"! - Он  сделал  слабую  попытку  высмеять  мое
произношение. - Снобы проклятые! Будто лучше вас и нет  никого.  К  чертям
собачьим! Будто вы одни знаете все на свете!
   - Спокойной ночи. Меня ждут.
   - Не уходите, Фаулер. Вы что, каменный?. Не могу же я  разговаривать  с
этими лягушатниками!
   - Вы пьяны.
   - Выпил два бокала шампанского, вот и все. Да и вы были бы не лучше  на
моем месте. Мне надо ехать на Север.
   - Ну и что из этого?
   - Да разве я вам не говорил? Мне почему-то кажется,  что  об  этом  все
знают. Утром я получил телеграмму от жены.
   - Ну?
   - У сына полиомиелит. Ему очень плохо.
   - Как жаль...
   - Вам чего жалеть? Ребенок-то не ваш.
   - А вы не можете слетать домой?
   - Не могу. С меня требуют, чтобы я написал о  какой-то  операции  возле
Ханоя; там подчищают остатки противника. А Конноли болен (Конноли был  его
помощником).
   - Это очень обидно, Гренджер. Я охотно бы вам помог.
   - Сегодня день его рождения. В половине одиннадцатого по нашему времени
мальчику будет ровно восемь лет. Вот  я  и  затеял  эту  выпивку,  заказал
шампанское, Но я тогда  еще  ничего  не  знал.  Надо  же  мне  кому-нибудь
рассказать, Фаулер. Не могу же я разговаривать с этими лягушатниками...
   - Теперь, кажется, научились лечить полиомиелит.
   - Пусть даже будет калекой. Только бы выжил. От меня мало  толку,  если
бы я был калекой, но он у меня - умница! Знаете, что я  делал,  пока  этот
ублюдок пел? Молился. Если богу уж так нужна чья-нибудь жизнь, пусть берет
мою.
   - Вы верите в бога?
   - Рад бы верить... - Гренджер провел ладонью по  лицу,  словно  у  него
болела голова, но на самом деле он хотел скрыть, что вытирает слезы.
   - На вашем месте я бы напился, - сказал я.
   - Мне нельзя напиваться! Не хочу потом вспоминать, что в ту ночь, когда
умер мой мальчик, я был пьян, как свинья. Разве моя жена может напиться?
   - А что если вы объясните вашей газете...
   - Конноли, по правде говоря, совсем не болен. Он погнался  за  какой-то
юбкой в Сингапур. Я не могу его выдать. Если об этом узнают, его  выгонят.
- Гренджер кое-как  подобрал  свое  расплывшееся  тело.  -  Простите,  что
задержал вас, Фаулер. Мне надо было выговориться. А сейчас пойду к  ним  -
поднимать тосты. Смешно, что мне попались именно вы, Фаулер. Вы ведь  меня
ненавидите.
   - Я бы охотно написал за вас вашу корреспонденцию. Можно будет сказать,
что это - Конноли.
   - У вас не тот акцент...
   - Да я не так уж плохо к вам отношусь, Гренджер. Раньше  я  многого  не
замечал...
   - Э, мы с вами всегда будем жить, как кошка с собакой. Но спасибо,  что
посочувствовали.
   Чем же я отличаюсь от Пайла? Разве сам я чувствую,  как  людям  больно,
пока не столкнусь с мерзостью  жизни?  Гренджер  вернулся  в  ресторан,  и
оттуда послышался приветственный гул голосов. Я нанял  велорикшу,  и  меня
отвезли домой. Там никого не было, и я прождал до полуночи. Потом, уже  ни
на что не надеясь, я вышел на улицу и встретил Фуонг.



3

   - Был у тебя мсье Виго? - спросила Фуонг.
   - Да. Он ушел минут пятнадцать назад. Фильм  был  хороший?  -  Она  уже
приготовила в спальне трубку и теперь зажигала лампу.
   - Очень грустный, - сказала она. - Но  краски  такие  нежные.  А  зачем
приходил мсье Виго?
   - Задать мне кое-какие вопросы.
   - О чем?
   - О том, о сем. Не думаю, чтобы он стал меня еще тревожить.
   - Больше всего я люблю фильмы со счастливым концом, - сказала Фуонг.  -
Будешь курить?
   - Да. - Я лег на кровать, и Фуонг принялась орудовать иглой.
   - Девушке отрубили голову.
   - Странная идея! Зачем?
   - У них была французская революция.
   - А-а... исторический фильм. Понятно.
   - Все равно, он очень грустный.
   - Стоит ли огорчаться? Ведь это история.
   - Ее возлюбленный вернулся к себе на чердак в ужасном  горе  и  написал
песню, - понимаешь, он был поэт. И  скоро  те,  кто  отрубил  его  девушке
голову, стали распевать его песню. Это была Марсельеза.
   - Что-то не очень похоже на историю.
   - Он стоял в толпе, когда они пели, и у него было такое печальное лицо,
а когда он улыбался, оно становилось еще  грустнее:  он  думал  о  ней.  Я
плакала, и моя сестра тоже.
   - Твоя сестра? Вот не поверю!
   - Она очень впечатлительная. Там был этот  противный  Гренджер.  Совсем
пьяный, - он все время смеялся. Не понимаю, над чем:  в  картине  не  было
ничего смешного. Наоборот, нам было очень грустно.
   - Я его не виню. У него есть чему радоваться. Мне рассказывали  сегодня
в "Континентале", что его сын вне опасности. Я ведь тоже люблю  счастливые
концы. - Выкурив две трубки, я откинулся назад,  подперев  голову  кожаной
подушечкой, и положил руку Фуонг на колени. - Ты счастлива?
   - Конечно, - сказала она небрежно. Я  не  заслуживал  более  вдумчивого
ответа.
   - У нас все совсем как прежде, - солгал я. - Как год назад.
   - Да.
   - Ты еще не купила ни одного нового шарфа. Сходи завтра в магазин.
   - Завтра праздник.
   - Ах да, совсем забыл.
   - Распечатай свою телеграмму, - сказала Фуонг.
   - Я и о ней забыл. Мне сегодня не хочется думать о  газете.  Все  равно
уже слишком поздно посылать материал. Расскажи лучше про фильм.
   - Возлюбленный хотел спасти ее из тюрьмы. Он тайком принес туда  одежду
мальчика и мужскую шапку, такую, как у тюремщика, но когда она выходила из
ворот,  у  нее  рассыпались  волосы,  и  все   закричали:   "Аристократка!
Аристократка!" Мне кажется, что тут в фильме  неправильно.  Надо  было  ей
убежать. Тогда бы они оба заработали много денег на его песне и уехали  за
границу, в Америку или... Англию, - добавила она, как ей  казалось,  очень
хитро.
   - Пожалуй, я все-таки прочту телеграмму, - сказал я. - Дай  бог,  чтобы
мне завтра не пришлось ехать на  Север.  Мне  хочется  спокойно  побыть  с
тобой.
   Она вытащила конверт из-за банок с кремом. Я  распечатал  телеграмму  и
прочел:
   "Снова думала над твоим письмом  точка  Поступлю  неразумно  как  ты  и
надеялся точка Просила адвоката начать дело о разводе мотивируя тем что ты
меня бросил точка Да хранит тебя бог любящая Элен".
   - Тебе надо будет ехать?
   - Нет, - сказал я. - Мне не  надо  будет  ехать.  Прочти.  Вот  тебе  и
счастливый конец.
   Она спрыгнула с кровати.
   - Но это замечательно! Я сейчас же пойду к сестре. Она будет так  рада.
Знаешь, что я скажу: "Смотри - кто я, по-твоему, такая? Я - вторая  миссис
Фулэр".
   Напротив, на книжной полке, словно портрет молодого человека с короткой
стрижкой и черной собакой у ног, стояла "Миссия Запада".  Теперь  уж  Пайл
никому не причинит вреда. Я спросил Фуонг:
   - Ты очень по нем скучаешь?
   - По ком?
   - По Пайлу. - Странно, что даже теперь, даже ей я не мог назвать его по
имени.
   - Мне можно уйти?. Ну, пожалуйста. Сестра будет так рада.
   - Как-то раз ты произнесла его имя во сне.
   - Я никогда не помню снов.
   - Вы так много могли с ним успеть. Он был молод.
   - Ты тоже не стар.
   - А небоскребы? А Эмпайр стэйт билдинг?
   Она сказала, чуточку поколебавшись:
   - Я хочу поглядеть на Чеддерское ущелье.
   - Это тебе не Большой каньон. - Я притянул ее  к  себе  на  кровать.  -
Прости меня, Фуонг.
   - За что?. Такая замечательная телеграмма. Сестра...
   - Ладно, ступай к сестре. Но сначала поцелуй меня. - Ее  рот  скользнул
по моему лицу, и она исчезла.
   Я думал о том первом дне, когда Пайл сидел подле меня в "Континентале",
с тоской поглядывая на аппарат для содовой воды в кафе-молочной  напротив.
После его смерти все пошло у  меня  гладко.  Но  как  бы  я  хотел,  чтобы
существовал тот, кому я мог бы выразить всю свою горечь.