серьезный  мент  и
Кацман, бухгалтер, также доверенное  лицо  Миши  Монгольца,  ожидая  их,
баловались  дурацким  эротическим  шоу,  где  выдавали  свои  откровения
садомазохисты,  ценители  группового  секса  и   восторженные   девочки,
влюбленные в гомосексуалистов. Странно. В мире много странного.
   - Сюда? - спросил Игнат.
   - Сюда, брат, - кивнул Лютый. - Комната для переговоров.
   Игнат открыл дверь, и Лютый, чуть качнувшись, быстро прошел вперед.
   - Ну привет, Кацман, - сказал он. - По сексу вдаряешь?
   Игнат вошел следом и затворил за собой дверь. Щелкнул замок.
   - Черт, захлопнул, что ли? - тихо проговорил Игнат, оглядывая замок.
   Потом он повернул голову, осмотрелся.
   Они находились здесь. Они сидели  к  ним  спиной  в  больших  кожаных
креслах, чуть развалившись, и смотрели телевизор. На подлокотнике кресла
Кацмана стояла пепельница, и в ней тлела сигарета. Воздух  был  тяжелым,
прокуренным. Кондиционера или не было, или он не работал.
   -  Ну  и  когда  вы  наконец  легли  с  ним  в  постель,  что  же  вы
почувствовали? - спросила Елена Ханга.
   - Кацман, - позвал Лютый.
   - Что он может? - ответила телевизионная гостья программы "Про это".
   Раздался смех аудитории. Очень громкий.
   "Идиотизм, - мелькнуло в голове у Игната, но следом же все  вытеснила
совсем другая мысль:
   - У нас проблемы. И очень серьезные".
   - Может, как все? - уточнила Елена Ханга.
   Лютый двинулся к двум мужским фигурам у телевизора.
   - Даже лучше, - ответила гостья передачи "Про это".
   Снова громкий смех. Вообще огромный телевизор "Sony" работал  слишком
громко.
   Воздух был тяжелым, но... в нем стоял  запах  не  только  сигаретного
дыма. Не только его. Хотя все уже  должно  было  развеяться.  Игнат  это
почувствовал, наверное, еще прежде, чем Елена  Ханга  успела  произнести
свой первый вопрос, и уж явно прежде, чем она задала второй, но  все  же
это было недостаточно скоро. Как и  пистолет  "беретта",  появившийся  в
руке, вряд ли теперь мог исправить ситуацию.
   Лютый остановился рядом с креслом Кацмана в тот момент,  когда  Игнат
догнал его.
   Лева Кацман, бухгалтер и доверенное  лицо  Миши  Монгольца,  сидел  в
черном кожаном кресле рядом с крупным лысоватым  мужчиной,  видимо,  тем
самым "серьезным ментом", а в его правой руке дымилась сигарета. В руках
крупного лысоватого человека не было никаких сигарет. Они оба  сидели  с
открытыми глазами перед работающим телевизором, из  которого  раздавался
громкий смех, и они  оба  были  мертвы.  Рот  Кацмана  чуть  растянулся,
обнажая зубы, словно он только собирался улыбнуться, да уже  не  сделает
этого никогда; его глаза стали стеклянными, но смертельная бледность еще
не завладела полностью его лицом.
   Губы крупного лысоватого мужчины были плотно сжаты, но из уголка  рта
спускалась струйка крови. Она только начала засыхать. Все это  случилось
с ними недавно.
   Совсем недавно.
   - Черт, - глухо прозвучал голос Лютого, - да они...
   - У нас проблемы, брат, - услышал Игнат собственный голос...

***

   В этот же момент рыжему водителю показалось, что он уловил у себя  за
спиной какое-то движение.
   - Кто здесь?  -  громко  сказал  он,  оборачиваясь  и  вглядываясь  в
темноту.
   Двумя минутами  раньше  рыжий  водитель  открыл  дверцу  "линкольна",
выбрался  наружу   и,   потянувшись,   хрустнул   косточками   усталого,
засидевшегося тела. В последнее время его все серьезнее беспокоила спина
- а чего еще ждать от сидячей работы? И  от  этой  херовой  экологии?  У
половины знакомых - у кого остеохондроз, у  кого  люмбаго.  Слава  Богу,
хоть рыжая шевелюра. Рыжие и блондины почти не седеют или  седеют  очень
поздно. Вон новенький охранник - совсем еще пацан, а полно седых  волос.
Или тот же Кацман, брюнет, блин, полголовы уже  седая.  А  они  с  Рыжим
почти ровесники. Но Кацман, чего там говорить, еврей - они  вообще  рано
седеют. Порода  такая.  Народ  башковитый,  но  какие-то,  прям,  вечные
страдальцы. Бабок валом, все по кайфу, но  в  глазах  тоска,  не  могут,
грузят сами себя. Мысли, что ли, жить нормально не дают? И про  здоровье
всегда пекутся. Не так с утра пукнул - язва, чуть жирка сбросил  -  рак,
трахнул шлюху в бане - бегом тест на СПИД. Вот  Кацман  -  душа-человек,
веселый, бабок море, но вот это вот - его портрет. А Лютый раз, Владимир
Ильич, вообще заявил, что у еврейских женщин поперечное влагалище. Рыжий
водитель так и не понял, что это значит.
   Была у него вроде евреечка, называла себя Лилит, но все  с  ней  было
нормально.
   Нежная. Е...ливая, правда, как кошка, но остальное у ней как у  всех.
А насчет как кошка, так по этой части им до татарок ох как далеко. Здесь
в сравнении с татарками  все  остальные  просто  курят!  Рыжий  водитель
усмехнулся и сказал своему напарнику:
   - Пойду пройдусь... Отлить надо.
   - А ты на колесо, - посоветовал тот.
   Рыжий водитель лишь вздохнул:
   - Молодежь...
   Рыжий водитель зашел за наваленные друг на друга металлические трубы,
устроился поудобнее, чуть повернул голову на черную гладь воды. Журчание
струи не заставило себя ждать. Рыжий скорчил довольную гримасу, протянув
на выдохе:
   - О-о-у-в о-о у-у-ф, нормалды...
   Затем он вспомнил, что слово "нормалды" принадлежит  Игнату,  лепшему
корешу Лютого, и его мысль снова вернулась к теме поперечного влагалища:
   - Ч-ч-его это значит? Чего сказал?
   Потом,  когда  струя  начала  иссякать,  рыжий  водитель   пришел   к
заключению, что Лютый вообще чемпион по  части  безумных  историй,  и  с
теплом в голосе неожиданно проговорил:
   - Он просто чемпион. По любой части. Сколько ему пришлось вытерпеть.
   Именно в этот момент рыжий  водитель  резко  обернулся,  почувствовав
(или ему показалось, что он почувствовал)  у  себя  за  спиной  какое-то
движение.
   - Кто здесь? - громко произнес он.
   Какое-то нехорошее чувство холодком прошлось по его спине.
   - Мать вашу, кто здесь?!
   - Ты чего, Рыжий? - отозвался охранник, который работал у  Лютого  не
так давно. Он беседовал с водителем джипа.
   Но в следующее мгновение никто  из  них  не  задавал  больше  никаких
вопросов. И все рассуждения рыжего водителя  насчет  отсутствия  у  него
седых волос совершенно обесценились.
   Качнулся воздух, и шершавые пальцы холодного ужаса чуть не остановили
сердце рыжего водителя. Он даже не узнает, что только что приобрел прядь
седых волос. И когда к нему вернется способность соображать,  то  первой
его мыслью станет:
   "Лютый?! Что, его больше нет, да?"

***

   - У нас проблемы, брат, - произнес Игнат Воронов и сделал шаг назад.
   - Нас опередили, - глухо отозвался Лютый. - Кацман... Суки!
   Лютый извлек мобильный телефон из внутреннего кармана легкого летнего
пиджака,  раскрыл  трубку  и  только  потом  обнаружил  в  руках  Игната
"беретту".
   "Ты что? - хотел сказать он. - Внизу полно  братвы.  Вряд  ли..."  Но
вместо этого его взгляд сначала заскользил по тлеющей сигарете  Кацмана,
затем остановился на глазах Игната, показавшихся ему  сейчас  неожиданно
темными.
   Только что-то не так было в этой  густой  синеве.  Потом  Игнат  чуть
склонил голову, освещение изменилось,  и  его  глаза  стали  прежними  -
выцветшие джинсы.
   Холод. Зрачки сузились, он куда-то смотрел, лихорадочно соображая,  -
он пытался что-то увидеть.
   - Что ты там ищешь? - проговорил Лютый чуть  хриплым  голосом.  И  от
ответа Ворона Лютый вдруг почувствовал  какое-то  ледяное  дуновение  на
лице, тоненькие струйки холода.
   - Беду, - ответил Игнат. И в следующее мгновение его  рука  коснулась
плеча Лютого.
   Все остальные события произошли почти одномоментно.
   Игнат  Воронов  боковым  зрением  видел,  как  Лютый  извлек   трубку
мобильного телефона. Игнат Воронов уже знал, что на анализ ситуации  им,
быть может, отпущено всего несколько мгновений. И вполне может  статься,
что ценой решения за эти несколько мгновений будет их собственная жизнь.
   Запах отработанных пороховых газов уже развеялся.  Остался  лишь  еле
уловимый привкус  серы.  Значит,  с  момента  выстрела  прошло  максимум
несколько минут.
   Тлеющая сигарета в руках Кацмана. Кацман  и  "серьезный  мент"  перед
экраном  работающего  телевизора...  Голос   "проходите"   в   селекторе
электронного замка... Все это  мгновенно  связалось  в  какой-то  темный
клубок. Кацман, "серьезный мент", кто-то  еще...  Кто-то  увидел  их  на
мониторе, связанном с камерой  наблюдения,  кто-то  впустил  их,  открыв
электронный  замок  на  двери,  шершавый  звук  в  селекторе  и   голос:
"Проходите". Кто-то впустил их внутрь.
   Но ведь внизу действительно полно людей Лютого.
   Их впустили внутрь. Только к этому времени и  Кацман,  и  второй  уже
несколько минут были мертвы. Запах пороховых газов  почти  рассеялся,  и
сигарету, тлеющую сейчас в руках Кацмана, раскуривал их убийца.
   Он где-то рядом?
   Или происходит что-то совсем другое?
   Взгляд  Игната  бешено  впитывал  окружающую  картину:  комната   для
совещаний,   никаких    шкафов,    стеллажей,    лишь    белые    стены,
аскетично-блеклые репродукции в простых рамах, длинный стол  "под  дуб",
кресла, стулья, телевизор... Все как на ладони. Картинка.
   Окна... За окнами, метрах в десяти внизу, лишь черная гладь  воды.  И
всего одна дверь. Через  которую  они  вошли.  Лютый  раскрывает  трубку
мобильного телефона. Потом задает свой вопрос:
   - Что ты там ищешь?
   - Если б я знал, Лютый, если б я знал...
   Кто-то впустил их внутрь, убийца где-то рядом.
   Или...
   Игнат вдруг почувствовал, как на  его  спине  зашевелились  крохотные
волоски и капельки холодного пота выступили на лбу.
   Все не так! Совершенно не так!
   Внизу действительно полно  людей  Лютого,  только  здесь  уже  никого
больше нет. Давно нет. Убийца уже покинул этот дом.
   - Беду, - ответил Игнат чуть треснувшим голосом.
   Убийца покинул  этот  дом.  Сказал  им  "проходите",  открыл  защелку
электронного замка, спокойно раскурил  сигарету,  возможно,  наслаждаясь
последней затяжкой, вставил ее в руку Кацмана и покинул этот дом.
   Когда-то, много лет назад, отец брал маленького  Игната  с  собой  на
охоту. Он называл это  "подсадной  уткой".  Резиновая  игрушка,  уточка,
муляж, плавающий на воде. И манок, духовая трещалка,  имитирующая  голос
селезня.
   Кря-кря-кря... В этих безобидных  игрушках  пряталась  смерть.  Игнат
помнит день,  когда  он  осознал  это.  Было  совсем  раннее  утро.  Они
притаились на  болотах  в  зарослях  камыша.  Отец  "манил"  уток.  Одна
откликнулась. Они с отцом были рядом.
   С подсадной уткой. С тех пор правила  охоты  изменились.  Но  лишь  в
частностях. В деталях. В главном все осталось тем же. Кацман сыграл свою
последнюю роль - подсадная утка.  А  манком,  хрипучей  трещалкой,  стал
голос в селекторе "проходите".
   Убийца покинул этот дом. И смерть бродит  где-то  рядом.  Потому  что
теперь это уже не дом. Потому что теперь здесь царствует смерть.
   "...Беду, беду, Лютый, я ищу там беду".
   Только Игнат уже нашел то, что искал. Смерть,  притаившуюся  рядом  с
подсадной уткой. Она была там, в портфеле Кацмана. В уродливо  разбухшем
портфеле Кацмана, стоящем на полу между его ног. Ей просто больше  негде
было  находиться.  Великолепный  кожаный  четырехсотдолларовый  портфель
"Louis Vitton", в котором  Кацман  таскал  свою  важную  документацию  и
который сейчас уродливо деформировался, потому что охотник с манком  был
щедр. Он не пожалел для них с Лютым пластида. Если уж веселиться  -  так
веселиться, охота - так охота, если уж взрывать - так с корнем.
   Он был щедр, охотник с манком.
   Подсадная утка и черная гладь воды.
   - Блядь, - бесцветным шепотом произнес Игнат, - твою мать...
   Его рука уже лежала на плече Лютого. Лютый  успел  лишь  набрать  три
первые цифры телефона рыжего водителя, он услышал слово "беду", а  потом
пугающе-хриплый шепот Игната, поэтому он произнес глухим голосом:
   - Что?
   Сильная рука Игната увлекла  его  вперед,  почему-то  выбивая  из-под
плеча костыль. Металлический и очень легкий костыль еще падал на  темный
ковролин,  расстеленный  на  полу,  когда  Лютый   услышал   громкое   и
отчетливо-яростное:
   - Бомба! В окно!
   Еще мгновение Лютый смотрел на костыль, а потом он понял, что  бежит,
увлекаемый Игнатом, бежит к окну, за черным квадратом которого сгущалась
ночь и  была  водная  гладь,  бежит,  ступая  на  искалеченную  ногу,  и
неимоверную боль, иглами вонзающуюся в его  мозг,  заглушает  простой  и
такой же яростный смысл слова "бомба".
   У них уже не осталось времени ни на какие  другие  манипуляции,  лишь
одна надежда на прыжок, на полет сквозь границу света и ночи,  прочь  от
настигающего их огненного холода притаившейся смерти.
   - Прыгаем, мать твою! В окно!
   Последнее слово, которое они вроде бы выкрикнули вместе, смешалось со
звоном разбившегося стекла и каким-то горячим прикосновением к лицу.
   Лишь потом Лютый понял, что один из длинных осколков лезвием прошелся
по его лбу, срывая длинный лоскут кожи, повисший у виска. А потом что-то
беспощадное  и  немыслимое  толкнет  их  в  спину,  лишь  только   обдав
смертоносным дыханием, качнется воздух и кроваво-огненная вспышка  гарью
и грохотом сотрясет пространство, оставляемое где-то вверху. А они будут
лететь, крича и размахивая руками и не слыша собственного крика,  лететь
сквозь еще не нагретую взрывом прохладу ночи  к  черной  глади  воды.  А
вверху, над ровной поверхностью реки, разверзнется огненный ад.
   ...Когда они вынырнули на поверхность, эхо от взрыва уже  улеглось  и
множество обломков развороченного  здания  уже  отбомбардировали  ровную
гладь воды. Собаки подняли перепуганный лай, на берегу в  панике  бегали
люди.
   - Мать твою! - откашливаясь и выплевывая воду, сказал Игнат. - Цел?
   Живой?
   - Живой. - Лютый откинул с головы пахнущий тиной кусок  водоросли.  -
Это... это...
   - Какая же здесь гнусная вода! Полные легкие, сейчас вырвет.
   - Не боржоми. Это... это...
   - Вова, это  АПП.  -  Игнат  смотрел  на  облако  дыма,  застывшее  в
неподвижном воздухе.
   - Чего?
   - П-п - это полный пи...дец. А а-п-п - это абсолютно полный пи...дец!
   Мать твою...
   Шок проходил, но  говорили  они  все  еще  непривычно  громко.  Лютый
барахтался на поверхности  воды;  каким-то  непонятным  образом  у  него
остался зажатый в левой руке телефон.
   - Я смотрю, брат, здесь нас не очень были  рады  видеть,  -  произнес
Лютый. - Меня, по-моему, тоже сейчас вырвет.
   - Ну-ну... Звони в 9-1-1 или  куда  там,  мать  его,  -  спасение  на
водах...
   - ОСВОД.
   - Чип и Дейл спешат на помощь. Надо убираться отсюда.  Поплыли.  Мать
его... Полдома разворотило.
   - Черт, по-моему, я отбил яйца.
   - А ты руками грести не пробовал?
   - Ко дну тянут.
   - Эй, Лютый...
   - Чего?
   - Я тебе не рассказывал про меню кафе "Дом лесника"?
   - Не-а.
   - Это было давно. Еще в Домбае. Знаешь,  меню  такое,  все  там  было
"лесника". "Суп лесника" - один рубль, "салат  лесника"  -  один  рубль,
"жаркое лесника" - два рубля. А на холодную закуску  предлагалось  "яйцо
лесника под майонезом" - двадцать шесть копеек.
   - Козлы. - Лютый рассмеялся. Тоже непривычно громко.
   - Да. Я тут подумал, что пару минут назад  это  кафе  можно  было  бы
переименовать.
   - В смысле?
   - В "Дом Лютого". Представляешь?
   - Очень смешно.
   - Представляешь - "яйцо Лютого под майонезом"...
   - Всегда ненавидел майонез.
   - А у меня как перед глазами  стоит  -  собралась  вся  твоя  братва,
огромное фарфоровое блюдо...
   - Пошел ты!
   - Лучше я поплыву.
   - Игнат...
   - Что?
   - Старый ты черт.
   - Это точно. А старым чертям не пристало менять своих привычек.
   - Живы мы, братуха, живы...
   - Живы.
   Глаза Лютого заливала кровь,  порез  на  лбу  оказался  глубоким.  Он
опустил голову в воду, рану сразу же защипало, фыркнул, затем произнес:
   - По-моему, с меня сняли скальп.
   - Нет. Только половину. Чего - решил промыть мазутом?
   - Ладно. Как будем выбираться?
   Они плыли по черной, пахнущей нефтью поверхности  реки.  Игнат  искал
глазами место, где они могли  бы  выбраться.  Он  вглядывался  во  тьму,
окутавшую берег. Скорее всего там уже нет  никого,  кто  мог  бы  сулить
неприятность. Скорее всего это так - лишь люди Лютого.
   Игнат снова подумал об охоте с манком и подсадных утках. Сезон  охоты
открыт, и его теперь не закроют. Его не закроют  до  тех  пор,  пока  не
будут перебиты все утки.
   Ночь окутала берег, и охотники таились там, в темноте. Они  постоянно
опережали их, шли на шаг вперед. И кольцо Смерти вокруг  них  сжималось,
не щадя никого, кто был рядом.
   Но им пока везло. Такое могло продолжаться какое-то время,  но  такое
не могло продолжаться бесконечно. Рано  или  поздно  их  достанут.  Утки
должны быть перебиты.
   Был, правда, иной способ закрыть сезон охоты.  Единственное,  что  им
оставляли. Выйти в ночь и перебить всех охотников.

Часть вторая

ПОВОРАЧИВАЯ КАЛЕЙДОСКОП

1. Вика: Время перемен (I)

   "Обманешь меня раз - позор тебе.
   Обманешь меня два раза - позор мне".
   Так было написано в романе "Долорес Клейборн".
   "Я шел вниз. Вниз. И когда я спустился до самого дна и казалось,  что
дальше некуда, снизу мне постучали".
   Это Вика прочитала у Ежи Ленца. И еще где-то она прочитала:
   "Это тот страшный день, когда ты думаешь: что может быть хуже?
   Оказывается - может.  Может  быть  значительно  хуже.  Человеку  дано
вытерпеть многое. Лишь Бог имеет привилегию быть распятым на  кресте.  А
ты переживаешь конец своего Мира. И будешь жить дальше. Возможно  -  это
самое страшное. Или - подлинное чудо. Как посмотреть".
   Как посмотреть.

***

   Примерно через полгода после  рождения  близнецов,  когда  Вика  была
счастлива так, как может быть счастлива лишь молодая мама, и  ничто  еще
не предвещало перемен, с ней приключилось одно  забавное  событие.  Так,
одна примечательная встреча, веселая история.
   К тому времени  Вика  только-только  перестала  кормить  и  близнецов
перевели на искусственное вскармливание. У обоих малышей, как и положено
с близнецами, все было одинаковым, лишь на  корзинах  с  вещами  имелись
разноцветные таблички: розовая, с надписью "Ее", и голубенькая -  "Его".
Такие же таблички имелись на корзинах, куда отправлялось несвежее белье.
   Самыми тяжелыми оказались первые  полтора  месяца,  но  Вика  наотрез
отказалась от чьей бы то ни было помощи со стороны. Заявив, что  это  ее
дети и ее опыт материнства и она все должна  пройти  сама.  Она  здорово
похудела, под глазами начала проступать синяя  сеточка  прожилок,  и  от
постоянного недосыпания ко второму месяцу - дню рождения малюток  -  она
стала напоминать блуждающее по дому привидение. Алексей пытался помогать
ей, чем только мог, пока не убедился, что  так  дальше  продолжаться  не
может: его бессонные ночи стали отражаться и на работе. Надо  было  либо
брать отпуск, либо няню, что было бы значительно дешевле и лучше во всех
отношениях. Викино упрямство (то  самое  качество,  которое  помогло  ей
добиться многого, - Вика была очень  мягкой,  очень  доброжелательной  и
очень упрямой),  неожиданно  проявившееся  и  в  материнстве,  оказалось
сломленным.
   В доме появилась няня  -  милая  женщина,  переживающая  свой  второй
расцвет, которые случаются у многих женщин к сорока пяти годам.
   Рука, качающая колыбель. Сухие  молочные  смеси,  подгузники,  кремы,
детские пудры...
   И всем стало значительно  легче.  Вика  и  Алексей  снова  с  головой
окунулись  в  работу.  А  время  бежало,  и  два  маленьких  "лягушонка"
превратились в  крепких  розовых  полугодовалых  младенцев.  Загадочный,
изумрудно-бирюзовый цвет глаз, который был у близнецов первые  несколько
месяцев жизни, изменился: оба  стали  кареглазками,  и  у  обоих  начали
пробиваться изумительные светлые кудри  пепельног