льные
джентльмены,   когда   я  вопреки   их   ухищрениям   продемонстрирую   свою
неосведомленность?  Крайне  сомнительно,  что,  переломав  мне  пальцы,  они
вежливо извинятся и отвезут  меня в  ближайший травмпункт. Но  даже  если  я
ошибаюсь и возвожу напраслину на хороших людей, мысль о сломанных пальцах не
представлялась  мне особенно  соблазнительной. А посему,  решив  оставить до
лучших времен вопросы, кто мои похитители и что  им  от меня понадобилось, я
сосредоточилась на проблеме обретения свободы.
     Упершись  ладонью в шершавую доску стены,  я осторожно встала и сделала
два шага по направлению к люку. Перед глазами  все поплыло,  и мне  пришлось
ухватиться  за  стропилину.  Несколько  минут  я стояла,  покачиваясь, точно
былинка на ветру, потом справилась с головокружением и сделала еще два шага.
На ноги  в  носках  холодно было даже  смотреть,  но  зато отсутствие  обуви
позволяло двигаться бесшумно. Добротные толстые и, по-видимому, нестарые еще
доски пола почти не скрипели.
     Как  и  следовало ожидать,  люк оказался запертым  снаружи. Я  медленно
вернулась на продавленный пружинный матрац, служивший  мне штаб-квартирой, и
устроила военный совет  сама с  собой. Я не знала, сколько у меня времени до
возвращения похитителей, но, несмотря на сковавшее мозг оцепенение, ощущение
опасности росло с каждой минутой. Оно посылало в кровь адреналин, который не
только усиливал дрожь, но и возвращал к жизни застывшие мышцы и извилины.
     "Раз люк заперт, остается только  один путь на свободу,  - думала я.  -
Окошко. Эти сволочи не приняли его в расчет, полагая, что взрослому человеку
в такое отверстие не  просочиться. Но они не учли мою комплекцию. Если сумею
протиснуть голову, остальное уж как-нибудь пролезет".
     Я огляделась в  поисках  веревки,  но заметила только  кусок  провода с
лампочкой  в патроне, которая болталась  недалеко от меня под самой  крышей.
"Наверняка под напряжением, - решила я, смерив его неприязненным взглядом. -
А даже если и нет, все равно нечем его отрезать". Похитители сняли с меня не
только сапоги, но и  куртку, где в кармане были ключи с небольшим перочинным
ножом  в  качестве брелока. Стуча зубами, я завернулась в одеяло и  случайно
уронила взгляд на матрац. Поверх него была постелена какая-то древняя тряпка
- то ли штора, то ли тонкое  покрывало.  Впрочем, прошлое тряпки значения не
имело, имело значение  ее  состояние  -  весьма  плачевное, надо сказать.  В
некоторых  местах  рисунок   почти  стерся,  и  сквозь  крупное  сито  ниток
проглядывали  пожелтевшие  бледно-голубые и белые  полосы  матраца.  "Должно
быть, порвать ее будет нетрудно", - с надеждой подумала я и взялась за дело.
     Спустя полчаса  я,  мокрая от пота  и  дрожащая от  непомерных  усилий,
держала  в  руках  полосу  ткани шириной сантиметров пятнадцать.  "Если дело
пойдет  так  и  дальше, похитители  застанут  меня  в разгар  работы",  -  с
запозданием  сообразила  я. Такой расклад  меня совершенно не устраивал. Я в
который  раз  оглядела  место своего заточения. Обычно  на чердаках хранится
хлам, но этот был пуст. Лишь мой пружинный матрац, ватное одеяло и несколько
досок, сваленных  в углу.  Возможно,  мне  и удалось  бы найти  какую-нибудь
бесхозную  железяку  в одном из  темных  углов,  но до угла  еще нужно  было
дойти... Мне предстояло пробираться через весь чердак к окошку, и уже только
мысль об этом вызывала смертную тоску.
     От безысходности я начала шарить в очевидно пустых карманах джинсов и -
о чудо! - в одном из них нашла широкое стальное перо для  туши. Обломив  его
на  сгибе, я соорудила  вполне  приличный в  данных обстоятельствах  режущий
инструмент  и   с  его  помощью  разделалась  со  старой  тряпкой  всего  за
каких-нибудь  сорок минут.  Теперь  в  моем  распоряжении были четыре тканые
полосы общей длиной примерно в пять с  половиной метров. Я  связала их между
собой и заставила себя встать.
     Путь к  окну был  ужасен. Меня  колотило, словно  в  приступе  падучей,
каждый  шаг казался преддверием глубокого обморока.  Необходимость двигаться
бесшумно доводила меня до отчаяния. Переступая массивную балку, я зацепилась
ногой  и  только чудом  не грохнулась,  в последний  миг снова уцепившись за
стропилину. Но несмотря ни  на что  я преодолела  дистанцию, хотя  на финише
пришлось опуститься на пол и привалиться спиной к стене. Через  пять минут я
сумела встать на карачки и, перебирая по стене руками, принять  вертикальное
положение. Импровизированная веревка, которую  я на  старте обмотала  вокруг
себя,  по дороге  частично размоталась  и собрала половину пыли,  устилавшей
чердачный  пол. Сейчас мое движение спровоцировало  выброс части этой пыли в
воздух, и один Бог  знает,  чего  мне  стоило не расчихаться. Зажимая обеими
руками  рот и нос, я гримасничала и моргала, смахивая слезы. Но вот  слезные
железы утихомирились, и мне удалось осмотреть окошко.
     На мое счастье,  рамы не было и стекло держалось на нескольких загнутых
гвоздиках. С помощью обломанного перышка я отвернула эти гвоздики в сторону.
Стекло  упало мне на руки  и едва не выскользнуло. В маленькое прямоугольное
отверстие  ворвались  солнечный свет и  морозный  ветер.  Мне  казалось, что
замерзнуть сильнее, чем я уже замерзла, невозможно,  но я  ошибалась. Дрожь,
сотрясавшая  тело, перешла  в конвульсии. Пришлось  изо  всех  сил  стиснуть
челюсти, не то привлекла бы внимание похитителей дробным клацаньем зубов.
     Даже в нормальном состоянии  мне было бы трудновато просунуть  голову в
узкую дыру чердачного окна, а  учитывая дрожь, этот трюк запросто можно было
показывать в цирке вместо  номера с тигром,  облизывающим голову укротителя.
Царапины, оставшиеся  на  моей  физиономии  после  смертельного аттракциона,
наверняка выглядели не  менее устрашающе, чем следы тигриных  клыков.  Когда
голова оказалась снаружи, на меня напал новый приступ  рвоты, только на этот
раз рвать было нечем, и судороги, терзавшие желудок, облегчения не принесли.
     Я посмотрела вниз, на снежно-ледяной пятачок под окошком, и поняла, что
старалась напрасно.  Мне отсюда  не выбраться.  Во-первых, физическая немощь
абсолютно  исключала альпинистский спуск с высоты  двух с  половиной  этажей
(дом оказался двухэтажным). Во-вторых, я определенно застряну  в  этой дыре,
когда  попытаюсь протащить  в нее  плечи - а если плечи все-таки пройдут, то
наверняка застрянут бедра. В третьих, я уже полумертва от холода, а  что  со
мной станет, когда придется брести босиком по  снегу невесть сколько верст в
неизвестном направлении?
     Добавив  к старым царапинам  несколько новых, я втянула голову обратно,
сползла  на  пол,  подтянула  колени  к груди и  закрыла  глаза.  Дурнота  и
чудовищная  усталость  притупили чувство  страха,  и  сил на борьбу  уже  не
осталось. "Ну  и пусть ломают пальцы, - подумала я вяло. - Вряд ли мне будет
хуже,  чем  теперь.  А  если   повезет,   я  замерзну  насмерть  еще  до  их
возвращения".
     Если  бы  не мороз, я бы,  наверное, сдалась окончательно.  Но  колотун
мешал  мне  забыться,  и мозг потихоньку  продолжал трудиться  над  решением
задачи. И оно пришло - ясное, блестящее, простое, как все гениальное.
     "А ведь эти гады не могут знать наверняка ни о моей беспомощности, ни о
соотношении  моих габаритов и этого окошка! Конечно, сейчас им и в голову не
приходит, будто я в состоянии  отсюда выбраться, но  если, придя  сюда,  они
вместо   меня  найдут  вынутое   стекло  и   привязанную  к  балке  тряпицу,
спускающуюся до  земли, им останется только поверить своим глазам.  Ведь  на
чердаке,  не  считая матраца да  нескольких досок, ничего нет,  и на  первый
взгляд  спрятаться  тут невозможно. А второго  взгляда  не будет: похитители
бросятся  вон из  дома ловить беглянку. Итак,  мне остается лишь оставить на
сцене убедительную декорацию и найти убежище".
     Где  искать  тайник,  я  догадывалась.  В  детстве   в   компании  моих
сверстников любимой игрой были  прятки, и  мы облазили все укромные закоулки
дачного поселка, где летом жили с родителями. Дачи там старые и добротные, и
чердаки на них очень похожи на мою теперешнюю темницу.  А значит, здесь тоже
должна быть узкая щель  на  стыке  пола и ската крыши. Обычно  к  потолочным
балкам  пришивают слой досок, потом  стелят  что-нибудь теплоизоляционное  и
сверху  кладут  новый  слой  досок. Но  с  краю, под  самыми  скатами  крыши
прибивать доски неудобно, поэтому их просто кладут поверх щели, дном которой
служит потолок комнаты. Глубина тайника  невелика - сантиметров тридцать, но
ребенок поместится там без труда. А в мою одежду, например, влезет не всякий
ребенок, хотя из детского возраста я давно вышла.
     Встав  на  четвереньки,  я  осторожно  поползла   к  наклонной  стенке.
Возможно,  шуму  от  такого способа передвижения было  больше, но на ногах я
боялась не удержаться. Предположение  оказалось верным: крайняя в ряду доска
не  была  прибита,  и  под  ней  действительно  обнаружилось  длинное  узкое
углубление, достаточно  вместительное,  чтобы можно  было втиснуть  туда мое
тщедушное тело.
     Я снова поползла к окну. Пришлось опять просунуть в него голову и плечо
с одной рукой, чтобы нитки и шерстинки моего свитера остались на гвоздиках и
шероховатых  краях  оконного  проема. Благополучно  избежав  застревания,  я
втащила верхнюю часть туловища обратно и принялась за "веревку", сотворенную
из  бывшего покрывала.  Привязав один  конец к балке, я  скрутила  связанные
полосы  материи  в жгут,  пропуская его  через сжатые ладони  и изо всех сил
растягивая.  Необходимо  было  создать  впечатление,  будто   по   "веревке"
спускались,  а для этого она  должна выглядеть несколько иначе, чем  широкая
бахромчатая лента с узлами.  Лучше всего было  бы повиснуть  на ней, но  для
таких  упражнений  я  чувствовала  себя  недостаточно  окрепшей.  По  правде
сказать, мне  и растягивание давалось с немалым трудом, да и  вряд ли бы она
выдержала мой вес.
     Но вот вид пыльного тряпочного жгута меня удовлетворил. Я выбросила его
конец из окошка, убедилась, что он не дотягивает  до земли совсем немного, и
поползла  к тайнику. Труднее всего было беззвучно приподнять  конец  тяжелой
доски  и, удерживая ее  одной рукой, залезть  в  щель.  Когда  туловище  уже
оказалось внутри и перестало подпирать  доску, ослабевшая рука не  выдержала
тяжести и  подогнулась.  Грохота не  было,  поскольку удар  пришелся  мне по
предплечью, зато от боли потемнело в глазах, и я снова вырубилась.

x x x

     Должно  быть, мой  ангел-хранитель  все-таки  не самое  ленивое  в мире
существо.  Во  всяком  случае,  когда  лязг  отпираемого  замка  возвестил о
прибытии похитителей на  чердак, он не поленился махнуть надо мной крылом. Я
очнулась  и, скрипя  зубами от  боли,  успела  втянуть  ушибленную руку  под
прикрытие коварной доски.  Острота боли  затмила  все остальные  ощущения: и
дурноту, и  страх  быть  обнаруженной, и муки  вконец  окоченевшего тела. Но
пальцы на руке шевелились, стало быть, кости остались целы.
     Оцинкованная  крышка  люка  с  грохотом  стукнулась о  доски.  Один  из
тюремщиков, пыхтя, влез в мою темницу. Минуту-другую он  не  издавал никаких
звуков, потом раздался тяжелый топот и исступленный вопль:
     - Кушак! Дуй скорее сюда, туды твою растуды! Ее здесь нет!
     Бегущие шаги, скрип перекладин приставной лестницы и новый голос:
     - Ты что, пьян? Как это - нет?
     - А вот так! Давай-давай, залезай! Сам полюбуйся.
     Сообщник принял приглашение.  Через несколько  секунд  он с проклятиями
пересек чердак и остановился у окна.
     -  Зараза! Этого  не  может быть! Не  могла она  сюда  пролезть! Тут  и
младенец застрянет.
     -  Тогда  где  же  она?  -  с  издевкой поинтересовался другой  и пьяно
завопил: - Ку-ку, детка! Выходи, мы так не играем!
     Его голос показался мне знакомым. Где-то я слышала этот жирный баритон,
причем совсем недавно.
     Тот,  кого  он  назвал  Кушаком,  сделал три  быстрых шага  и  загремел
досками, сваленными в углу.
     - Ну что, умник,  - продолжал  глумиться обладатель сочного баритона. -
Птичка-то  тю-тю?  Предупреждал  я,  что  она  не  по  твоим  когтям,  сокол
спецназовский!
     - Это невозможно... - твердил ошеломленный Кушак. - Чудо уже то, что ей
удалось  так скоро прочухаться. Сначала девку шандарахнули по черепу,  потом
она надышалась  эфиром,  потом  ты  вкатил ей полный  шприц, рассчитанный на
здорового  жлоба,  а  у  нее  вес  недокормленного  подростка.  Видишь  лужу
блевотины,  Акопян?  Представляешь, какое у  малышки сейчас  самочувствие? У
тебя  после недельного  запоя  бывает  лучше!  Она не  то  что спуститься по
веревке, она на ногах стоять не должна.
     - Хватит  лепить  горбатого! -  возмутился названный  Акопяном.  - Тебе
просто не хочется  признаваться, что ты прокололся  второй раз.  Ну как же -
такая фитюлька - и обвела вокруг пальца матерого профи! Только ты забыл, что
ее послали серьезные люди, а они не пользуются услугами дилетантов.
     Кушак  в  ответ  разразился  длинной  многоэтажной   инвективой,  потом
скомандовал:
     - Одеваемся и идем на  поиски!  После  зелья ей далеко не  убежать, тем
более босиком. Здесь только одна дорога. Даже если малышка решит идти лесом,
чтобы не попасться  нам на глаза, все равно не станет углубляться - побоится
заплутать.  А в лесу  снег во время оттепели  тает  не так сильно, значит, в
мороз там нет такого льда. Найдем следы и догоним.
     С этими  словами  он скатился по лестнице. Его  более грузный  сообщник
осторожно спустился следом.  Минут через пять где-то внизу хлопнула дверь, и
все  стихло,  но  оставить  свое  убежище  я решилась  далеко не  сразу.  Не
исключено,  что  кто-то остался  в  доме, и  тогда пропадут все мои  усилия.
Однако  перспектива замерзнуть насмерть тоже не радовала. Минут пятнадцать я
лежала и прислушивалась, потом, неловко орудуя одной рукой, отодвинула доску
и выбралась из своей щели.
     Моим похитителям не пришло в голову снова запереть крышку люка. Путь на
свободу был открыт.
     Дрожа  и постанывая, я  дотащилась до  приставной  лестницы, сползла на
второй этаж и попала в темный коридор, куда выходили четыре двери - по две с
каждой  стороны.  Я прошла его до  конца,  по дороге толкнув каждую. Все они
были  заперты.  Как  и следовало ожидать,  коридор  оканчивался лестницей на
первый этаж.  Спустившись  по  ней,  я  попала в небольшое  помещение  вроде
прихожей. Дверей  здесь  было три. Одна  -  обитая клеенкой  -  вела в жилые
помещения первого  этажа.  За второй -  из цельного куска  толстой  фанеры -
находился чулан. Третья - деревянная - открывала путь в сени. Первым делом я
вышла туда и  убедилась, что входная дверь  не  заперта.  Потом наведалась в
чулан,  который, по-видимому,  заменял  владельцам  дома склад.  Чего  здесь
только не было -  начиная  от инструментов  и хозяйственных мелочей и кончая
ворохом старой одежды и обуви!
     Порывшись в этих залежах, я нашла детские валенки и мужскую телогрейку.
Валенки были мне тесноваты, а телогрейка непомерно велика, но остальные вещи
совершенно не подходили для длительной  пешей прогулки в морозный день. Судя
по  обилию  стоптанных босоножек, резиновых сапог и  демисезонного  барахла,
хозяева использовали этот  дом  как дачу и  в основном наведывались  сюда  в
сезон сельскохозяйственных работ.
     Покончив с  выбором экипировки,  я поспешила  в  жилую часть дома.  Она
состояла из двух просторных комнат, отапливаемых большой  общей печью. Попав
в  блаженное тепло, я едва не разрыдалась от счастья. На низкой скамье перед
печью  стояло ведро с водой. Увидев  его,  я поняла,  что  умираю от  жажды,
схватила плавающий на поверхности ковш и влила в себя едва ли не целый литр.
Теперь пришла пора осмотреться.
     Идеальный  порядок  и заметный слой пыли на  мебели в дальней из комнат
наводил  на  мысль о том,  что в ней давно  никто  не живет. Мои  похитители
оккупировали  ближнюю.  Обстановка  здесь  была простой и удобной.  В уголке
около печи  хозяева  обустроили что-то вроде  маленькой зимней кухоньки: там
висели рукомойник, полка для посуды,  стояли рабочий стол  с двухконфорочной
электроплиткой и ребристой подставкой-сушилкой для  тарелок. Остальная часть
комнаты представляла  собой  нечто среднее между столовой  и гостиной. Здесь
стояли  диван,  небольшая кушетка, сервант, тумбочка с  телевизором, круглый
обеденный стол и три стула. На диване валялась  свернутая в трубочку газета.
Рядом с кушеткой стояли две одинаковые синие аэрофлотские сумки.
     Решив,  что   имею  несомненное  моральное  право  поинтересоваться  их
содержимым,  я  открыла  молнию  первой   и  вытряхнула  вещи   на  кушетку.
Тренировочный  костюм,  белье,  рубашки,  носки, электробритва  -  все  было
новеньким,  только  что  из  магазина,  даже  с  не  сорванными  этикетками.
Содержимое второй  сумки мало  чем  отличалось от  первой.  Такие  же  новые
шмотки,  только  немного  другой  ассортимент.  Ни документов,  ни  записной
книжки, ни единого клочка исписанной от руки бумаги...
     Я переключила внимание на стол. Он был завален деликатесами в вакуумной
упаковке  с  нарезанной  осетриной,  ветчиной и  бужениной,  тут  же  лежала
небольшая  красная головка  сыра с насыщенно-желтым срезом, остатки копченой
курицы,  вскрытая баночка  черной икры, банка дорогого растворимого  кофе и,
наконец, хлеб. Довершали картину чревоугоднического разврата початая бутылка
"Реми Мартена".
     Поскольку я никак не  могла согреться, глоток горячительного был весьма
кстати.  Я  поскорее  приложилась  к  бутылке   и  разом   выхлебала  добрых
полстакана. В первое мгновение  меня едва не вывернуло, зато желудок обожгло
теплом,  которое быстро  разлилось  по  всему  телу.  Конечно,  пить дорогой
французский коньяк  залпом из горла - неслыханное кощунство, но к смакованию
напитка не располагала обстановка. Так или иначе,  но своей цели я добилась:
озноб  наконец  прекратился.  Неожиданным,  но  приятным  побочным  эффектом
лечебной процедуры  было облегчение боли в  ушибленной руке,  которая к тому
времени покраснела и довольно заметно увеличилась в объеме.
     Я  поглядела  на  яства. Есть  совершенно не  хотелось, но я  не знала,
сколько  придется добираться  до цивилизации,  а потому  взяла нож, нарезала
хлеба и соорудила себе пяток бутербродов.
     Когда  с приготовлениями в дорогу было покончено, меня  вдруг  охватила
такая  истома,  что  сама  мысль  о  длительном  пешем  переходе  показалась
абсурдной.
     - Ты,  пьяна, Варвара!  -  обвинила я самое себя нетрезвым  голосом,  с
тоской  глядя  на диван -  точную  копию  родительского,  стоявшего у  нас в
квартире на  заре моей юности.  Эх,  сейчас  бы вздремнуть часок-другой!  Но
нельзя. Субъектов, невесть откуда свалившихся на  мою голову, в любую минуту
может покинуть азарт погони, их  потянет назад, в тепло, и к этому времени я
должна быть уже далеко.
     Прикрыв  осоловевшие  глазки,  я  позволила  себе   пять  минут  покоя,
необходимых,  чтобы собраться с духом. Пять минут затянулись  до получаса и,
возможно,  продлились бы еще дольше, если бы,  задремав, я не уронила голову
на стол.  Разбуженная чувствительным  ударом  в  лоб,  я  подняла  голову  и
недовольно посмотрела на продукты, которые, как выяснилось, на роль  подушки
совершенно не годились. Тут меня посетила счастливая мысль: зачем  оставлять
запасы продовольствия врагу? Они ничем  не заслужили такой любезности с моей
стороны. "Фиг вам, а не еда!  - злорадно подумала я. - Заберу с собой все до
крошки. А надоест нести - выброшу в лесу, зверушки будут рады".
     Я   поискала   глазами  какой-нибудь  пакет,  но  увидела   только  две
выпотрошенные  мной   сумки.  Слегка  покачиваясь  на  непослушных  ногах  и
мстительно хихикая, я взяла сумку, смахнула туда все, что лежало на столе, и
двинулась к двери. В эту  минуту за