с
чего-то, о чем в журнале не упоминается.
   - Мы не знали этого.
   - А он знает.
   - Но сейчас ночь - что он сможет?
   - Взгляните в окно! - сказал Адриан. В  небе  уже  забрезжил  рассвет.  -
Расскажите мне о том торговце. О Ляйнкраусе.
   - Ляйнкраусе?
   - Да. Какое он имел отношение к ларцу?
   - Ответ на этот вопрос он унес в могилу. Даже Франческа не знает.
   - Франческа?
   - Моя  сестра.  Когда  все  мои  братья  умерли,  она  оказалась  старшим
ребенком. И конверт передали ей.
   - Конверт? Какой конверт?
   - С инструкциями вашего деда.
   "...Поэтому,  если  окажется,  что  Альфредо  не  самый  старший,   ищите
сестру..."
   Адриан снова развернул листки отцовских воспоминаний. Если  даже  крупицы
истины дошли сквозь десятилетия с такой точностью,  то  надо  повнимательнее
отнестись к этим разрозненным воспоминаниям отца.
   - Моя сестра всю жизнь прожила в  Шамполюке,  с  тех  пор  как  вышла  за
Капомонти. Она лучше всех нас знала семью Ляйнкрауса. Старик Ляйнкраус  умер
в  своем  магазине.  Там  случился  пожар.  Многие  считали,  что   это   не
случайность.
   - Не понимаю.
   - Ляйнкраусы - евреи.
   - Ясно. Продолжайте. - Адриан перевернул страницу.
   "...Торговца недолюбливали. Он был еврей... А для Савароне, который резко
осуждал погромы  в  царской  России...  доброе  отношение  к  представителям
гонимой нации было естественным..."
   Гольдони продолжал свой рассказ. Человеку, который придет  в  Шамполюк  и
заговорит о железном ларце, о позабытом путешествии в горы, о  вырубке  близ
железной дороги, надо было передать конверт, унаследованный старшим ребенком
Гольдони.
   - Поймите, синьор, - говорил безногий. - Мы теперь одна семья.  Капомонти
и Гольдони. Столько лет прошло, никто не приходил, и мы все  это  уже  давно
обсуждаем вместе.
   - Вы забегаете вперед...
   - Да. Так вот, конверт  направлял  человека,  который  должен  был  здесь
появиться, к Капомонти.
   Адриан пролистал назад ксерокопированный текст:
   "...Если бы ему понадобилось доверить  кому-то  тайну  в  Шамполюке,  то,
несомненно, старику Капомонти... надежен как скала".
   - Когда Капомонти умирал, он обо всем рассказал своему зятю, Лефраку.
   - Значит, и Лефрак знает!
   - Только одно слово. Имя. Ляйнкраус.
   Фонтин нетерпеливо подался вперед. Он  был  поражен.  В  мозгу  вспыхнула
слабая догадка. Так после долгого и  запутанного  допроса  между  отдельными
фразами и словами наконец складывается некая взаимосвязь,  объясняющая  все,
что прежде казалось совершенно бессмысленным.
   Слова. Нужно положиться на слова, как его брат полагался на насилие.
   Он стал быстро пробегать глазами текст. И наконец нашел то, что искал.
   "Я смутно припоминаю малоприятный эпизод... Я уж и не помню,  что  именно
произошло... но что-то серьезное, это  вызвало  у  отца...  гнев...  гнев  и
печаль...  складывается  впечатление,  что  тогда  он  утаил...  подробности
происшествия., " "Утаил", "гнев", "печаль", "вызвало у отца...".
   - Гольдони, послушайте. Постарайтесь вспомнить. Что-то произошло.  Что-то
неприятное, печальное, возмутительное. И это касалось семьи Ляйнкраусов...
   - Нет.
   Адриан удивился. Безногий Гольдони прервал его, не дав договорить.
   - Что значит "нет"? - спросил он тихо.
   - Я же вам сказал. Я их едва знал. Мы даже и не разговаривали.
   - Потому что они были евреи? Потому что в те времена сюда дошли веяния  с
севера?
   - Я вас не понимаю.
   - Думаю, понимаете! - Адриан  не  спускал  с  него  глаз.  Альпиец  отвел
взгляд. Фонтин тихо продолжал:
   - Вы могли их и не знать. Но вы мне в первый раз за  все  время  солгали.
Почему?
   - Не солгал. Они не были друзьями Гольдони.
   - А Капомонти?
   - И Капомонти.
   - Вы их не любили?
   - Мы их не знали! Они всегда держались особняком. Здесь  селились  другие
евреи, и они тоже жили сами по себе. Неужели не понятно?
   - Нет! - Адриан чувствовал, что  разгадка  совсем  рядом.  Возможно,  сам
Гольдони и не знал  этого.  -  Что-то  произошло  в  июле  тысяча  девятьсот
двадцатого года. Что?
   Гольдони тяжело вздохнул:
   - Не помню.
   - Четырнадцатого июля тысяча девятьсот двадцатого года. Что произошло?
   Гольдони тяжело дышал, стиснув челюсти. Массивные обрубки некогда сильных
бедер нервно задвигались в инвалидной коляске.
   - Это не важно, - прошептал он.
   - Уж позвольте мне об этом судить! - мягко возразил Адриан.
   - Теперь-то времена другие. Многое изменилось в нашей жизни, - проговорил
альпиец срывающимся голосом. - Но тогда так думали многие.
   - Четырнадцатое июля двадцатого года! - Адриан бил в одну точку.
   - Я же вам сказал! Это не важно!
   - Черт бы вас побрал! - Адриан вскочил  со  стула.  Он  был  почти  готов
ударить беспомощного человека. И тут слова были произнесены:
   - Избили еврея. Молодого еврейчика, который пришел в  церковную  школу...
Избили. Через три дня он умер.
   Альпиец сказал. Но не все. Фонтин отошел от инвалидного кресла.
   - Сына Ляйнкрауса? - спросил он.
   - Да.
   - В церковной школе?
   - Он не мог поступить в государственную школу. А там можно было  учиться.
Священники приняли его. Фонтин сел, глядя на Гольдони.
   - Вы не сказали... Кто участвовал в избиении?
   - Четверо подростков из Шамполюка. Они сами не понимали, что делают.  Так
потом все говорили.
   - Не сомневаюсь. Это самое простое. Глупые дети, которых надо оградить от
наказания. Чего стоит жизнь какого-то еврея!
   В глазах Альфредо Гольдони стояли слезы.
   - Да...
   - Вы были одним из тех четверых мальчишек? Гольдони молча кивнул.
   - Пожалуй, я сам вам скажу, что тогда произошло, -  продолжал  Адриан.  -
Ляйнкраусу стали угрожать. Ему, его жене, остальным детям.  И  они  молчали,
никуда не стали жаловаться. Умер еврейский мальчик - вот и все.
   - Давно это было, - прошептал Гольдони.  Слезы  текли  по  его  щекам.  -
Теперь уже так больше никто не думает. А мы жили с этим грехом  на  душе.  В
конце жизни бремя еще тяжелее. До могилы ведь недалеко.
   У Адриана перехватило дыхание.  Его  изумили  последние  слова  Гольдони.
"Могила... недалеко". Могила. О Господи! Неужели - это? Его так и  подмывало
вскочить, проорать старику свой вопрос прямо в ухо и  кричать  до  тех  пор,
пока безногий не вспомнит. Точно. Но так нельзя. Не повышая голоса, он резко
спросил:
   - И что же произошло потом? Что сделал Ляйнкраус?
   - Что сделал? - Гольдони печально пожал плечами. А что  он  мог  сделать?
Молчал как рыба.
   - Похороны состоялись?
   - Если и состоялись, мы об этом ничего не знали.
   - Но ведь сына Ляйнкрауса надо  было  похоронить.  Ни  одно  христианское
кладбище, конечно, не приняло бы покойника-еврея. Где  у  вас  тут  хоронили
евреев?
   - Сейчас есть кладбище. А тогда не было.
   - А тогда - где? Где? Где его похоронили?  Где  похоронили  убитого  сына
Ляйнкрауса?
   Гольдони отшатнулся, точно его ударили по лицу.
   - Поговаривали, что взрослые - отец и сыновья -  отнесли  тело  высоко  в
горы. Там и похоронили, чтобы над телом мальчика больше никто не измывался.
   Адриан вскочил на ноги. Вот и разгадка.
   Могила еврея. Ларец из Салоник.
   Савароне Фонтини-Кристи узрел вечную истину  в  трагедии,  случившейся  в
альпийском городишке. И использовал ее. Чтобы и святые отцы не забывали.
   Паулю Ляйнкраусу было под пятьдесят, внук торговца  и  сам  торговец,  но
живущий в другое время. Он не многое мог поведать  о  своем  деде,  которого
едва помнил, или об эпохе унижений и страха, которую и вовсе не знал. Но это
был энергичный, толковый коммерсант, которому удалось значительно  расширить
семейное дело. И он сразу понял, что  внезапное  появление  Адриана  вызвано
событиями чрезвычайной важности.
   Ляйнкраус отвел Фонтина в библиотеку, подальше от жены и детей, и снял  с
полки фамильную Тору. На фронтисписе книги был изображен  подробный  план  с
указанием маршрута к горной могиле сына Ройвена Ляйнкрауса, похороненного 17
июля 1920 года.
   Адриан тщательно срисовал план и сверил свой рисунок  с  оригиналом.  Все
точно. Теперь путь к месту, где покоится неведомое, открыт.
   У него  осталась  последняя  просьба.  Ему  надо  позвонить  в  Лондон  -
разумеется, он оплатит этот звонок.
   - Наша семья, - ответил торговец, - в неоплатном долгу перед вашим дедом.
Так что звоните, пожалуйста.
   - Не уходите! Я хочу, чтобы вы присутствовали при разговоре.
   Он позвонил  в  отель  "Савой".  Поручение  было  несложным.  Как  только
начнется рабочий день в американском посольстве, пусть портье позвонит  туда
и  оставит  записку  для  полковника  Таркингтона,  сотрудника   Генеральной
инспекции вооруженных сил. Если его нет в Лондоне, в посольстве  знают,  как
его разыскать.
   Полковнику Таркингтону следует незамедлительно выехать в городок Шамполюк
в итальянских Альпах и найти Пауля Ляйнкрауса.
   Итак, он отправляется в горы на охоту. Но он не питал иллюзий. С  майором
ему, конечно, не тягаться. Его попытка может оказаться бесплодной. А может -
и смертельной. Это он тоже хорошо понимал.
   Мир не осиротеет без него. Он ничем особенным не  замечателен,  хотя  ему
хотелось думать, что он не совсем бесталанен. Но что  будет  с  миром,  если
Эндрю вернется из Альп с содержимым железного ларца, доставленного  сюда  из
Салоник более трех десятилетий назад?
   Если  из  Альп  суждено  выйти  только  одному  из  братьев  и  им  будет
предводитель "Корпуса наблюдения", то его нужно обезвредить.
   Положив трубку, Адриан взглянул на Пауля Ляйнкрауса.
   - Когда с вами свяжется полковник Таркингтон, расскажите ему  в  точности
обо всем, что произошло здесь утром.
   Фонтин открыл дверцу своего "фиата", сел и только сейчас заметил, что  от
волнения оставил ключи в замке зажигания - непростительная оплошность!
   Подумав об этом, Адриан перегнулся вправо и открыл "бардачок". Сунул руку
внутрь и нашарил там тяжелый черный  пистолет.  Альфредо  Гольдони  объяснил
ему, как обращаться с этой штукой.
   Он повернул ключ зажигания и  опустил  стекло.  Ему  вдруг  стало  трудно
дышать. Сердце заколотилось в груди: он вспомнил.
   Ему довелось стрелять из пистолета лишь однажды в жизни. Много лет  назад
в спортивном лагере в Нью-Хэмпшире. Вожатые возили их на стрельбище местного
полицейского управления. С ним был и его  брат-близнец.  Они  тогда  здорово
повеселились.
   Где оно, то веселье?
   Где его брат?
   Адриан ехал по дороге, обсаженной деревьями с обеих  сторон,  и,  свернув
налево, вырулил на шоссе, которое вело на  север,  в  горы.  Высоко  в  небе
утреннее солнце скрылось под покрывалом нависших туч.

Глава 32

   Девочка вскрикнула, поскользнувшись на тропе. Брат схватил ее за  руку  и
удержал. Обрыв был неглубокий, не более двадцати футов, и майор подумал:  не
лучше ли ударить мальчишку по руке, чтобы девчонка сорвалась вниз? Если  она
подвернет или даже сломает ногу, с места ей уже не сдвинуться. И конечно, не
спуститься вниз по горным кручам на дорогу. Они ведь уже покрыли  двенадцать
миль за время ночного марша.
   На тропах, по которым ходили путешественники пятьдесят лет назад,  делать
нечего. Другой на его месте этого бы не понял. А он понял.  Он  читал  карты
так,  как  простые  люди  читают  книжки.  Глядя  на  черточки,  циферки   и
разноцветные пятна, он мог представить себе местность, словно на фотографии.
Никто не сравнится с ним в умении ориентироваться по карте. В этом  деле  он
ас!
   На подробной туристической карте, которой пользовались альпинисты в горах
близ Шамполюка, была отмечена железная дорога из Церматта:  у  горной  гряды
она делает  поворот  к  западу,  огибая  горный  массив.  Перед  станцией  в
Шамполюке миль пять бежит прямо. К  востоку  от  полотна  местность  ровная,
здесь круглый год полным-полно людей. Эти тропы описаны в журнале  Гольдони.
Если надо спрятать в горах что-то ценное, никто не станет прятать здесь
   Но зато дальше, севернее, там, где железнодорожное полотно  изгибается  к
западу, одна за другой идут старые вырубки. От них начинаются многочисленные
маршруты в горы, упоминаемые в вырванных им страницах из журнала.  Страницах
за 14 и 15 июля 1920 года. Любая из этих троп может оказаться искомой.  Надо
только осмотреть их при дневном свете -  тогда  он  сразу  определит,  какую
выбрать.
   Его выбор будет основан на фактах.  Факт  первый:  размеры  и  вес  ларца
таковы, что требовалась его перевозка на  машине  или  гужевым  транспортом.
Факт второй: поезд из Салоник отправился в путь в декабре - в это время года
здесь стоят лютые холода и все горные перевалы завалены снегом. Факт третий:
весенние оттепели, летнее таяние снегов, талые воды, эрозия почвы - с учетом
всех этих обстоятельств требовалось найти такое место в высокогорном районе,
где ларец был бы неуязвим, его нужно было спрятать в каменный  тайник.  Факт
четвертый: этот тайник должен находиться вдали  от  исхоженных  троп,  много
выше обычных маршрутов, но там, куда можно легко добраться на машине или  на
запряженной повозке. Факт пятый: эта тропа непременно  должна  начинаться  в
непосредственной близости  от  железнодорожного  полотна,  у  места  стоянки
поезда, то есть там, где местность по обе стороны колеи ровная. Факт шестой:
от вырубки, ныне  заброшенной,  должен  начинаться  путь  к  горным  тропам,
упомянутым в журнале Гольдони. Проследив по карте  каждую  из  этих  троп  и
оценив возможность продвижения по ним от железной дороги - зимой,  во  время
снегопада, на машине или на гужевой повозке, - можно будет свести количество
вероятных троп до минимума, пока он не обнаружит ту единственную; которая  и
выведет его к тайнику.
   Время есть. Много времени. Если понадобится  -  дни.  В  рюкзаке  у  него
провизии на неделю. Это обрубок Гольдони и старуха Капомонти, как и  Лефрак,
слишком напуганы и не станут рыпаться. Он блестяще обеспечил себе  поле  для
маневра. В боевых условиях невидимые преграды всегда надежнее видимых глазу.
Он сказал перепуганным швейцарцам, что в Шамполюке у него помощники. Что  за
ними  будет  постоянно  вестись  наблюдение.  И  ему  тотчас  доложат,  едва
кто-нибудь из Капомонти или Лефрак вызовет полицию. Солдатам ведь ничего  не
стоит организовать надежную связь. И как только ему станет  известно  об  их
попытках сообщить о случившемся, он убьет заложников - мальчишку и девчонку.
   Он  представил  себе,  что  с  ним  "Корпус  наблюдения".  Такой  "Корпус
наблюдения", каким он был - действенный, сильный, маневренный.  Когда-нибудь
он создаст новый "корпус",  еще  более  сильный,  еще  более  маневренный  -
неуязвимый. Он найдет ларец, завладеет рукописями, вызовет святых  отцов  и,
глядя им прямо в глаза, объявит им о мировом крахе их церквей.
   "Содержимое этого ларца  представляет  смертельную  опасность  для  всего
цивилизованного мира..."
   Что ж, об этом приятно думать. Документы попадут в верные руки.
   Они выбрались на плоскогорье. В миле от них возвышалась  первая  вершина.
Девчонка, рыдая, упала на колени. Мальчишка смотрел на него:  в  его  глазах
застыл ужас, ненависть, мольба.  Эндрю  пристрелит  их,  но  не  сейчас.  От
заложников надо избавляться, когда они уже бесполезны.
   Только идиоты убивают без разбора. Смерть - инструмент, средство, которое
надо использовать для достижения цели или выполнения задачи, и все.
   Адриан свернул с шоссе в поля. В дно  "фиата"  стучали  камешки,  летящие
из-под колес. Дальше ехать было  невозможно:  он  достиг  горы,  за  которой
начиналось первое плато, помеченное на  карте  Ляйнкрауса.  Он  находится  в
восьми с половиной милях от Шамполюка. А могила -  ровно  в  пяти  милях  от
этого плато, первой вехи маршрута к месту захоронения.
   Адриан вышел из машины и зашагал по высокой траве. Задрал  голову.  Прямо
перед ним, точно из-под земли, вырос утес.  Сюрприз  природы:  голая  скала,
кое-где поросшая зеленью. Он поискал глазами тропу, ведущую к вершине. Тропы
не было. Он опустился на колени и потуже  зашнуровал  ботинки  на  резиновом
ходу. Карман дождевика тяжело оттягивал пистолет Гольдони.
   На мгновение он прикрыл глаза. Только бы не думать! О  Господи!  Дай  мне
силы не думать.
   Теперь надо только идти вперед. Он встал с колен и начал восхождение.
   Первые  две  вырубки  оказались,  по  его  прикидкам,  непригодными.   Ни
запряженная повозка, ни машина не  могли  бы  двигаться  по  этим  тропам  к
востоку от Церматтской ветки. Оставалось еще  две.  На  старой  шамполюкской
карте они были помечены, как  "Ошибка  охотников"  и  "Воробьиная  ветка"  -
ястреб не упоминался. И все же это одна из них!
   Эндрю взглянул на своих заложников. Брат и сестра сидели на земле и  тихо
переговаривались испуганным шепотом, поглядывая на него. Вих  глазах  теперь
не было ненависти - только испуг и мольба. Мерзкие создания, подумал  майор.
Он не сразу понял, что именно вызывало у  него  омерзение.  В  Юго-Восточной
Азии дети их возраста уже участвовали р войне наравне со  взрослыми,  носили
оружие поверх военной формы, похожей на пижаму. Они были его врагами, но  он
уважал их.
   А к этим детям он не испытывал никакого уважения.  В  их  лицах  не  было
силы. Только страх, а страх вызывал у майора омерзение.
   - Встать! - Он не сдержался и заорал, глядя на эту перепуганную  мелюзгу,
в чьих глазах не было и следа достоинства.
   Господи, как же он презирает этих бесхребетных слабаков!
   Он прикончит их - обязательно!

***

   Адриан взглянул на виднеющееся вдалеке  за  хребтом  плато.  Хорошо,  что
старик Гольдони дал ему перчатки. Сейчас, в теплое время года,  они  спасали
его не от холода, а от острых камней и уступов в скалах. Без перчаток он тут
же изодрал бы себе ладони и пальцы в кровь. Для человека, привыкшего хоть  к
маломальской физической нагрузке, восхождение на эту гору не представляло бы
труда. Но он бывал в горах только как лыжник и поднимался на вершины сидя  в
кабинке фуникулера. В жизни ему редко приходилось полагаться на  мускулы,  и
он не был уверен в своем чувстве равновесия.
   Самыми трудными оказались  последние  несколько  сотен  ярдов.  На  карте
Ляйнкрауса  это  место  было  помечено:  скопление  серых  скал  у  подножия
сланцевых гор, которых, как знает каждый  скалолаз,  надо  избегать,  ибо  в
таких местах  порода  очень  ломкая.  Кристаллическая  сланцевая  гора  выше
переходила в крутой утес, вздымающийся на высоту в сотню футов над сланцевой
горой. Левее слоистых  гор  сразу  начинался  непроходимый  альпийский  лес:
деревья поднимались вертикально из  каменистой  почвы  склона.  Невесть  как
выросшая зеленая стена, обрамленная голыми  горами.  Тропа  Ляйнкрауса  была
отмечена в пятидесяти футах от сланцевых гор. Она вела на вершину  лесистого
склона, заканчивающегося еще одним плато: тут  завершался  второй  этап  его
путешествия.
   Адриан потерял тропу из виду. Ею  не  пользовались  многие  годы,  и  она
заросла. Однако за деревьями ясно виднелся хребет. Раз  он  его  видит,  там
есть подъ„м.
   Он вошел в густой альпийский лес и стал карабкаться  по  крутому  склону,
продираясь сквозь колючий кустарник и острую хвою.
   Добравшись до хребта, он сел и перевел дыхание. Печи ныли от  постоянного
напряжения. По его подсчетам, расстояние  от  того  плато  до  этого  хребта
составляло три мили. Он добрался сюда за три часа. Миля в час - через  скалы
и миниатюрные долины, через холодные  горные  ручьи,  все  выше  и  выше  по
бесконечным горным склонам. Только три  мили.  Он  взглянул  вверх.  Тучевая
завеса продержалась все утро. И день будет хмурым. Небо  здесь  походило  на
небо над Норт-Шором перед штормом.
   Когда-то  они  вместе  плавали  на  яхте  в  шторм.  Смеясь,  вступали  в
единоборство со стихией. Уверенные, что им под силу  справиться  с  волнами,
они бесстрашно летели навстречу дождю и ураганным ветрам в открытое море.
   Нет, не надо об этом вспоминать. Он встал и посмотрел на план Ляйнкрауса,
срис