раницы.
Зачем понадобилось господину Комарову писать такие  вещи?  Да  еще  о  таких
людях, какой была его  приемная  мать,  которую  он  любил?  Он  чего-то  не
понимал, и это взволновало его. Может  быть,  посоветоваться  с  охранниками
внизу? Но они стукнут его по голове и велят работать дальше.
   Прошел час. Охранники должны были идти в обход, но не могли оторваться от
телевизора, по которому в расширенной программе новостей сообщалось  народу,
что, согласно статье 59 Конституции России, премьер-министр принял  на  себя
исполнение обязанностей президента, временно, на предусмотренные законом три
месяца.
   Заяц вновь и вновь перечитывал одни и те же строки, пока наконец не понял
их смысла. Но он не  мог  уловить  всей  значимости  прочитанного.  Господин
Комаров - великий человек. Он собирается  стать  новым  Президентом  России,
ведь так? Так почему же он пишет такое о приемной матери Зайца и подобных ей
людях, тем более что она давно умерла?
   В два часа Заяц закончил работу, сунул  папку  под  рубашку  и  попросил,
чтобы его выпустили. Охранники неохотно оторвались  от  телевизора,  открыли
вход в туннель, и Заяц ушел в ночь. Он вышел немного раньше, чем обычно,  но
охранники не обратили на это внимания.
   Зайцев собирался было пойти  домой,  но  решил,  что  еще  слишком  рано.
Автобусы и трамваи еще не ходят, метро не работает.  Он  всегда  возвращался
домой пешком, иногда даже под дождем, но ему надо на что-то жить, поэтому он
намерен работать. До дома ему  идти  час.  Если  он  отправится  сейчас,  то
разбудит дочь и  ее  сына.  Ей  это  не  понравится.  Поэтому  Зайцев  решил
побродить по улицам и подумать, как ему поступить.
   К половине четвертого он оказался у южных стен Кремля. Вдоль  Кремлевской
набережной на скамьях спали бомжи, но он нашел место, сел и стал смотреть на
противоположный берег.

***

   Когда они  приблизились  к  острову,  море,  как  всегда  после  полудня,
успокоилось,  словно  говоря  рыбакам  и  морякам,  что  борьба  на  сегодня
закончена и водная стихия объявляет перемирие  до  завтра.  Справа  и  слева
шкипер видел другие суда, направляющиеся в Виланд-Кат, узкий проход в  рифах
на северо-западе, через который можно войти в тихую лагуну. Справа промчался
Артур Дин, делая на своей "Силвер дип" на восемь узлов  больше,  чем  "Фокси
леди". Островитянин приветственно помахал рукой, и  американец  ответил  тем
же. Он заметил двоих ныряльщиков на корме "Силвер дип" и  подумал,  что  они
обследовали коралловые рифы у северо-восточного мыса.  Вечером  на  столе  в
доме Динов будет омар.
   Вводя "Фокси леди" в пролив, он замедлил ход, ибо по  обе  стороны  всего
лишь в нескольких дюймах от поверхности торчали острые как  бритва  верхушки
кораллов. После того как яхта пройдет  через  пролив,  она  за  какие-нибудь
десять минут доберется до Черепашьей бухты.
   Шкипер обожал свою яхту, она была для него  одновременно  и  средством  к
существованию, и возлюбленной.  Она  имела  в  длину  тридцать  один  фут  и
называлась прежде "Бертрам Морри" - в честь жены конструктора Дика Бертрама,
и, не будучи самым большим или самым роскошным  рыболовным  судном,  которое
можно было  зафрахтовать  в  Черепашьей  бухте,  она,  по  убеждению  своего
хозяина, могла справиться с любым морем и с  любой  рыбой.  Судно  было  уже
подержанным, когда он купил его пять лет назад  на  одной  из  верфей  Южной
Флориды. Тогда он только  что  перебрался  на  острова,  увидев  коротенькое
объявление в "Боут трейдер", и с тех пор возился с яхтой день и  ночь,  пока
она не превратилась в самую дерзкую девицу всех островов, хотя этой  барышне
было уже десять лет от роду. Он не жалел на нее денег, несмотря  на  то  что
все еще продолжал выплачивать долг финансовой компании.
   Войдя в гавань, он поставил яхту на ее стоянку через  несколько  мест  от
"Сакитуми", принадлежащей тоже американцу. Бобу Коллинсу, выключил  мотор  и
спустился на нижнюю палубу спросить своих клиентов, хорошо  ли  они  провели
время. Те оказались довольными и заплатили, добавив щедрые чаевые для него и
Джулиуса. Когда они ушли, шкипер подмигнул Джулиусу, оставил ему все  чаевые
и рыбу и, сняв фуражку, запустил пальцы в спутанные волосы.
   Затем он оставил улыбающегося островитянина прибирать яхту,  мыть  чистой
водой удочки и катушки, чтобы "Фокси леди" отошла ко сну в  полном  порядке.
Перед тем как идти домой, он вернется  сюда,  чтобы  запереть  ее.  А  пока,
предвкушая крепкий дайкири, он зашагал по  широкому  тротуару  к  "Банановой
лодке", здороваясь с каждым встречным, и каждый встречный здоровался с ним.

Глава 2

   Прошло два часа, а Леонид Зайцев все еще сидел на скамье у реки, так и не
решив свою проблему. Теперь он жалел о том, что взял этот  документ.  Он  не
мог объяснить себе, почему он это сделал. Если они узнают, то его накажут, а
жизнь и без того постоянно наказывала его, и он не понимал за что.
   Родился Заяц в маленькой бедной деревушке к западу от  Смоленска  в  1936
году. Деревня ничем не выделялась среди других и походила на  десятки  тысяч
деревень, разбросанных по стране. Единственная с  глубокими  колеями  улица:
летом - пыльная, осенью - утопавшая в грязи, а зимой -  твердая  от  мороза,
как камень. Тридцать или  чуть  больше  домов,  сараи  и  бывшие  крестьяне,
загнанные, как стадо, в сталинские колхозы. Его отец тоже  был  колхозником.
Жили они в лачуге чуть в стороне от дороги.
   Дальше по дороге, в квартирке над  маленькой  лавочкой,  жил  деревенский
пекарь. Отец говорил ему, что не следует водить знакомство с пекарем, потому
что тот - еврей. Мальчик не понимал, что  это  значит,  но,  очевидно,  быть
"евреем" нехорошо. Однако мать покупала у него хлеб, и хлеб этот  был  очень
вкусным.
   Он недоумевал, почему нельзя разговаривать с пекарем, ведь  этот  веселый
человек иногда стоял в дверях своей лавки и, увидев Леонида, подмигивал  ему
и бросал булочку, горячую булочку только что из печи. Опасаясь  недовольства
отца, Леонид убегал за коровник и там съедал эту булку. Пекарь жил с женой и
двумя дочерьми, которых Леонид иногда видел, когда они выглядывали из дверей
лавки; казалось, они никогда не выходили из дома и не играли на улице.
   Однажды, в конце июля 1941 года, в  деревню  пришла  смерть.  Но  мальчик
тогда еще не знал, что это смерть. Услышав  грохот  и  скрежет  металла,  он
выбежал из амбара.  Громадные  железные  чудовища  двигались  к  деревне  со
стороны  большой  дороги.  Первое  резко  остановилось  как  раз  посередине
деревни. Леонид вышел на улицу, чтобы лучше его рассмотреть.
   Оно казалось огромным, не меньше дома, и двигалось на гусеницах:  впереди
торчала длинная пушка. На самом верху, над пушкой, высунувшись наполовину из
люка, стоял человек. Он снял толстый стеганый шлем и  положил  его  рядом  с
собой. В тот день было очень жарко. Затем  человек  повернулся  и  посмотрел
вниз на Леонида.
   Ребенок увидел, что у человека светлые, почти белые волосы, а глаза такие
бледно-голубые, что казалось, сквозь его череп просвечивает  светлое  летнее
небо. Эти глаза ничего не выражали, в них не было ни  любви,  ни  ненависти,
просто какая-то скука. Не спеша человек опустил руку и  вытащил  из  кармана
пистолет.
   Какое-то чувство подсказало  Леониду:  происходит  что-то  нехорошее.  Он
услышал взрывы гранат, брошенных в окна, и крики ужаса. Ему  стало  страшно,
он повернулся и бросился бежать.  Раздался  щелчок,  и  что-то  просвистело,
коснувшись  его  волос.  Завернув  за  коровник,  он  расплакался,   но   не
остановился. Позади он слышал непрерывный треск и чувствовал запах гари, уже
доносившийся от охваченных пламенем домов. Впереди виднелся лес,  и  мальчик
побежал туда.
   Очутившись в лесу, Леонид не знал, что ему делать  дальше.  Он  продолжал
плакать и звать родителей. Но они не пришли. Он вообще их больше никогда  не
видел.
   Он набрел на женщину, оплакивавшую мужа и дочерей, и  узнал  в  ней  жену
пекаря, Давыдову. Женщина прижала его к груди, а он не понимал,  почему  она
обнимает его, и что  бы  подумал,  увидев  это.  его  отец,  ведь  она  была
"еврейка"!
   Деревня была полностью стерта с лица земли, и танковое  подразделение  СС
развернулось и покинуло это место. В лесу спаслись  еще  несколько  человек.
Потом они встретили партизан, суровых бородатых людей с ружьями. Один из них
указал им дорогу, и они долго шли на восток.
   Когда Леонид уставал, Давыдова несла его, пока  наконец  через  несколько
недель они  не  добрались  до  Москвы.  У  Давыдовой,  оказалось,  были  там
знакомые, которые приютили, обогрели и накормили их. Эти люди были  добры  к
нему и походили на пекаря Давыдова своими вьющимися от висков  длинными,  до
подбородка, прядями волос и широкополыми шляпами. Несмотря на то что  он  не
был "евреем", Давыдова усыновила его и растила несколько лет.
   После войны власти обнаружили, что он ей не родной сын, и  разлучили  их,
отправив мальчика в детский дом. Расставаясь, они оба горько плакали. Леонид
больше никогда ее не видел.  В  детском  доме  ему  объяснили,  что  "еврей"
означает национальность.
   Заяц сидел на скамье и думал о документе, спрятанном под рубашкой. Он  не
могло конца понять значение таких  слов,  как  "тотальное  уничтожение"  или
"полная аннигиляция", но он не думал, что это хорошие слова. Он не  понимал,
почему господин Комаров хочет так поступить с людьми одной национальности  с
его приемной матерью.
   На востоке засветилась чуть заметная розовая полоска. На  противоположном
берегу реки, на Софийской набережной, в большом особняке морской пехотинец с
флагом в руках стал подниматься по лестнице на крышу.

***

   Шкипер взял свой  стакан  с  дайкири,  встал  из-за  стола  и  подошел  к
деревянному поручню. Он посмотрел вниз, на воду,  затем  перевел  взгляд  на
другую сторону потемневшей бухты.
   "Сорок девять, - думал он, - сорок девять, и все еще заложник  в  резерве
своей конторы. Джейсон Монк, ты стареешь и уже  никуда  не  годишься.  -  Он
сделал большой глоток и почувствовал, как ром  "лег"  на  отведенное  ему  в
желудке место. - Черт возьми, это все же  была  неплохая  жизнь.  Во  всяком
случае, не скучная".
   Но не так все начиналось. Начало было  положено  в  маленьком  деревянном
домике в небольшом городке Крозете  на  юге  Центральной  Виргинии,  чуть  к
востоку  от  Шенандоа,  в  пяти  милях  от  шоссе,  идущего  от  Уинсборо  к
Шарлотсвиллу.
   Округ Олбемарль  -  земля  фермеров,  вошедшая  в  летопись  войны  между
штатами, ибо восемьдесят процентов сражений происходили на полях Виргинии, и
каждый виргинец помнил об этом.
   В местной начальной школе,  где  он  учился,  у  большинства  детей  отцы
занимались разведением и выращиванием табака, соевых бобов или свиней.
   Отец Джейсона Монка в отличие от других был лесником в Национальном парке
Шенандоа. Никто еще не стал  миллионером,  работая  в  лесничестве,  но  для
мальчика это была хорошая жизнь, даже если долларов не хватало.  В  каникулы
не приходилось слоняться без дела - надо было браться за любую работу, чтобы
помочь семье.
   Он помнил, как еще ребенком ездил с отцом в парк, расположенный  в  горах
Блу-Маунтин, и тот объяснял ему различие между елью, березой, пихтой,  дубом
и ладанной сосной.  Иногда  они  встречали  егерей,  и  тогда  он  с  широко
раскрытыми глазами слушал их рассказы о черном медведе и оленях, об охоте на
диких индеек, тетеревов и фазанов.
   Позднее Джейсон научился стрелять со снайперской точностью, читать  следы
и выслеживать по ним зверя, разбивать стоянку  и  наутро  собирать  ее  так,
чтобы не осталось никаких примет, а когда  он  вырос  достаточно  большим  и
сильным, то в каникулы стал работать в лагерях лесорубов.
   Джейсон посещал местную начальную школу с пяти до двенадцати лет, но, как
только ему исполнилось тринадцать, записался  в  окружную  среднюю  школу  в
Шарлотсвилле, и ему приходилось каждое  утро  вставать  до  рассвета,  чтобы
добраться из Крозета в город. И в  этой  средней  школе  произошло  то,  что
изменило его жизнь.
   В далеком 1944 году некоего сержанта американской армии с тысячами других
переправили с Омаха-Бич в глубину Нормандии. Где-то в окрестностях  Сент-Ло,
отставший от своего отряда,  он  попал  в  прицел  немецкого  снайпера.  Ему
повезло: пуля лишь оцарапала плечо. Двадцатитрехлетний  американец  добрался
до ближайшего дома, где его перевязали и приютили.  Когда  шестнадцатилетняя
дочка хозяев приложила к ране холодный компресс, а он посмотрел ей в  глаза,
то понял, что получил удар, не сравнимый ни с какой немецкой пулей.
   Год спустя он вернулся в Нормандию из Берлина, сделал  предложение,  и  в
саду, возле дома ее отца, их обвенчал  капеллан  армии  Соединенных  Штатов.
Затем, поскольку у французов не принято  венчаться  в  садах,  то  же  самое
проделал и местный католический священник уже в  деревенской  церкви.  После
этого сержант увез молодую жену в Виргинию.
   Двадцать лет спустя он был помощником директора окружной средней школы  в
Шарлотсвилле, к этому времени их дети уже выросли, и жена стала  преподавать
в школе  французский  язык.  Миссис  Жозефина  Брейди  отличалась  красотой,
обаянием, к тому же была француженкой, и  благодаря  всему  этому  ее  уроки
очень скоро стали пользоваться большим успехом.
   Осенью 1965 года в  ее  классе  для  начинающих  появился  новый  ученик,
несколько  стеснительный  подросток  с  буйной  копной  белокурых  волос   и
обезоруживающей улыбкой. Его звали Джейсон Монк. Через  год  Жозефина  могла
утверждать, что никогда не слышала, чтобы иностранец  говорил  по-французски
так хорошо, как Джейсон. Такой дар мог быть дан только природой.  Тем  более
что мальчик не только прекрасно владел грамматикой и  синтаксисом,  но  и  в
совершенстве воспроизводил произношение.
   Когда Джейсон учился в последнем классе, он часто бывал у нее дома и  они
читали Мальро,  Пруста,  Жида  и  Сартра,  который  считался  в  те  времена
невероятно эротичным, однако предпочтение оба отдавали ранней  романтической
поэзии Рембо, Малларме, Верлену и де Виньи. Этого не должно было  случиться,
но случилось. Возможно, виноваты поэты, но, несмотря на разницу в  возрасте,
у них завязался короткий роман.
   К восемнадцати годам Джейсон Монк умел делать  две  вещи,  несвойственные
подросткам Южной  Виргинии:  он  мог  говорить  по-французски  и  заниматься
любовью, причем и то и другое делал с большим искусством. В восемнадцать лет
он пошел в армию.
   В 1968 году война во  Вьетнаме  была  в  самом  разгаре.  Многие  молодые
американцы старались избежать военной службы, чтобы не попасть туда. И  тех,
кто приходил как доброволец и подписывал контракт на три года,  принимали  с
раскрытыми объятиями.
   Монк проходил основной курс обучения и где-то в середине занятий заполнил
анкету. В графе "иностранные языки" он написал "французский". Его вызвали  к
начальнику отдела по личному составу.
   - Вы в самом деле говорите по-французски? - спросил офицер.
   Монк  объяснил.  Начальник  позвонил  в  среднюю  школу  Шарлотсвилла   и
поговорил со школьным  секретарем.  Та  связалась  с  миссис  Брейди,  затем
перезвонила. На это ушел день. Монку приказали явиться снова.  На  этот  раз
присутствовал майор из Джи-2 - армейской разведки.
   Кроме вьетнамского, в этой бывшей колонии многие говорили  по-французски.
Монка на самолете отправили в Сайгон. Он летал  туда  дважды,  в  промежутке
побывав в Штатах.
   В день увольнения  его  вызвали  к  начальству.  В  кабинете  сидели  два
человека в штатском. Полковник вышел.
   - Садитесь, пожалуйста, сержант, - сказал старший и более симпатичный  из
них.
   Он вертел в руках  трубку,  в  то  время  как  второй,  более  серьезный,
разразился потоком французской речи.  Монк  отвечал  без  запинки.  Разговор
продолжался десять минут. Потом говоривший по-французски широко улыбнулся  и
обратился к своему коллеге:
   - Хорошо, Кэри, чертовски хорошо, - и тоже ушел.
   - Итак, что вы  думаете  о  Вьетнаме?  -  спросил  оставшийся.  Тогда  он
выглядел лет на сорок, а лицо с глубокими  морщинами  выражало  любопытство.
Шел 1971 год.
   - Это карточный домик, сэр, - ответил Монк. - И он разваливается. Еще два
года, и мы будем вынуждены уйти оттуда.
   Кэри, казалось, соглашался с ним - он несколько раз кивнул.
   - Вы правы, но не говорите этого  в  армии.  Что  вы  теперь  собираетесь
делать? - Я еще не решил, сэр.
   - Ну, я не могу решать за вас. Но у вас есть дар. Даже у меня такого нет.
Мой друг, что вышел, такой же американец, как вы и я, но он двадцать лет жил
и учился во Франции. Если он сказал, что вы говорите  хорошо,  то  для  меня
этого достаточно. Так почему бы не продолжить?
   - Вы имеете в виду колледж, сэр?
   - Да. По закону о военнослужащих правительство  большую  часть  платы  за
обучение  берет  на  себя.  Дядя  Сэм  считает,  что   вы   заслужили   это.
Воспользуйтесь случаем.
   Во время службы в армии Монк посылал остававшиеся у него  деньги  матери,
чтобы помочь ей растить детей.
   - Даже по закону о военнослужащих требуется тысяча долларов наличными,  -
сказал он.
   Кэри пожал плечами:
   - Думаю, тысяча долларов найдется. Если вы будете  специализироваться  по
русскому языку.
   - И если я решу...
   - Тогда позвоните мне. Контора, на которую я работаю, может быть,  сумеет
кое-что вам предложить.
   - На это может уйти четыре года, сэр.
   - О, там, где я работаю, люди очень терпеливы.
   - Как вы узнали обо мне, сэр?
   - Наши люди, работавшие  во  Вьетнаме  по  программе  "Феникс",  обратили
внимание на вас и вашу работу. Вы добыли ценные сведения о Вьетконге. Им это
понравилось.
   - Так это Лэнгли, не так ли, сэр? Вы из ЦРУ?
   - О, не совсем... Так, мелкая сошка.
   В действительности Кэри Джордан был далеко не "мелкой сошкой". Он  дойдет
до поста заместителя директора по оперативной работе, то  есть  главы  целой
шпионской ветви ЦРУ.
   Монк прислушался к совету и поступил  в  университет  в  Виргинии,  снова
оказавшись в Шарлотсвилле. Они с миссис Брейди опять вместе пили чай, но  на
этот раз только как друзья. Он  изучал  славянские  языки,  главным  образом
русский, и достиг в этом таких успехов, что его старший куратор, русский  по
происхождению, называл его "двуязычным". Он окончил университет в 1975 году,
когда ему исполнилось двадцать пять лет, и сразу после своего  дня  рождения
был принят на работу в ЦРУ. После обычной подготовки в  Форте-Пэри,  который
называли в управлении просто "Ферма", его назначили в Лэнгли, потом перевели
в Нью-Йорк, а затем опять в Лэнгли.
   И прошло еще  пять  лет,  заполненных  множеством  различных  спецкурсов,
прежде чем он получил свое первое назначение за границу. Тогда его направили
в Найроби, в Кению.

***

   В то ясное июльское утро, шестнадцатого числа, дежурил капрал  Мидоуз  из
королевской морской пехоты. Он прикрепил флаг к шнуру и подтянул полотнище к
верхушке  шеста.  Развернувшийся  флаг  подхватил  утренний  ветерок,  и  он
затрепетал, сообщая всему миру, над чьим домом установлен.
   Британское правительство купило этот красивый старинный  особняк  еще  до
революции у его тогдашнего владельца,  сахарного  магната,  заняло  его  под
посольство и с тех пор упорно сохраняло это здание.
   Иосиф Сталин, последний диктатор, живший в правительственных апартаментах
Кремля,  просыпаясь  по  утрам,  обычно   отдергивал   занавеску   и   видел
развевающийся напротив, за  рекой,  британский  флаг.  Это  его  чрезвычайно
сердило. Сотрудники МИДа неоднократно пытались оказать давление на  англичан
и заставить их переехать. Британцы отказывались.
   Со  временем  особняк  стал  тесен  для  всех  отделов,  необходимых  для
выполнения миссии в Москве, поэтому отделы посольства  оказались  разбросаны
по всему городу. Но несмотря на предложения русских объединить все службы  в
одном зд