ев  в  потолок.  -  Силенки
маловато.
   - Я, я, - тихо отозвался немец. Он также с сожалением оглядел потолок и
неожиданно для Ивана произнес: - Мале силы.
   Иван  повел  запыленными  бровями,  удивленно  посмотрел  на  немца   -
понимает, черт!
   - Что, форштей по-русски?
   - Мале, мале, - сказал немец и улыбнулся. -  Русска  фрау...  гражданка
мале-мале училь.
   - Гляди ты! Вот так фокус!
   Иван спустился с кирпичной кучи, устало присел на конец согнутой  балки
и полез в карман - захотелось курить, "прояснить мозги". Автомат он все же
держал меж колен. Немец, словно ожидал этой передышки, также с готовностью
сел, где стоял, под самым лучом вверху.  Раненую  ногу  осторожно  вытянул
перед собой.
   - Фокус, фокус... Не знай, что есть такой, -  говорил  он,  кривясь  от
боли.
   - Эге! - впервые улыбнулся Волока. - Это, брат, не сразу и поймешь...
   Заскорузлыми пальцами боец развязал расшитый  петушками  кисет,  достал
сложенную гармошкой  бумагу,  оторвал  на  цигарку,  насыпал  и  разровнял
махорку.  Потом  крутнул  раза  два  тесемкой-завязкой,  но   остановился,
исподлобья взглянул на немца и бросил ему кисет:
   - Лови!
   Немец, видно, не понял смысла  слова,  но  все  же  возле  самых  сапог
подхватил кисет.
   - О, рус махорка! - сказал он  и  поочередно  одной  и  второй  ноздрей
понюхал это  незамысловатое  солдатское  курево.  Потом  неумело  разобрал
тесемки и как-то неуклюже свернул цигарку.
   Прикуривали каждый в отдельности - Иван от спички,  которая  нашлась  в
его помятой, расплющенной коробке, немец - от зажигалки, искусно сделанной
наподобие маленького блестящего пистолетика. Насладившись первой затяжкой,
Иван внимательно посмотрел на немца.
   - Так что же делать будем? Как выбираться?
   - Я, я, - согласился немец. - Иди. Надо иди. Туда, навэрх, - показал он
пальцем в надломленный, но еще прочный потолок.
   - Чудак! - удивился Волока. - Конечно,  наверх.  Не  вниз  же.  Но  как
вылезешь?
   Неизвестно, что немец понял из этой фразы, но с какой-то особой заботой
обвел взглядом стены, темный закуток за ступеньками, осмотрел потолок.
   - Арбайт надо, - кивнул он головой в  самый  мрачный  угол,  заваленный
кирпичным хламом. - Арбайт... Мнега арбайт.
   - Арбайт, конечно... А ты кто? Рабочий  или  это...  бауэр?  -  спросил
Волока.
   - Я, я, - поняв вопрос, радостно откликнулся немец. - Арбайт!  Как  ето
русски?.. Тышлер.
   Не припомнив нужного русского слова,  он  обеими  руками  сделал  такое
движение, будто строгал доску, и Волока удивился.
   - Столяр?
   - Я, я, - подтвердил немец.
   - Вот так фокус! И я тоже столяр! Я - столяр! -  тыча  себе  пальцем  в
грудь, крикнул Иван, будто громко сказанные слова можно было лучше понять.
   И все же немец, видно, понял, коротко улыбнулся сквозь дым  и  экономно
дососал цигарку.
   - Их хауз дом арбайт. Мнего, мнего хауз, - говорил он,  делая  какие-то
движения в воздухе.
   - И я это, хаузы строил, - сказал Иван и, показывая, положил ладонь  на
ладонь. - Срубы ставил. Русский угол. И немецкий рубили. Знаю...
   - Гут, гут, - довольно закивал головой немец.
   - Все знаю, да. Это еще ригель, рейсмус, наверно, ваши названия?
   - Я, я. Ригель, рейсмус, - как эхо повторил немец знакомые слова. Потом
он задумался и, выждав, пока Иван докурит цигарку, встал. -  Надо  иди!  -
подняв вверх палец, сказал он.
   Иван тоже поднялся, взял в  руки  автомат,  недоумевающе  посмотрел  на
него, не зная, куда пристроить оружие, и, подумав, закинул его за спину.
   Немец взобрался на самый верх завала, съежился там в  темноте  и  начал
бросать вниз обломки. Во всем его облике Иван  не  видел  теперь  ни  тени
былой враждебности, немец был  прост,  деятелен,  по  каким-то  неуловимым
признакам в нем чувствовался открытый, незлой человек, и это  успокаивало.
Иван тоже влез на завал и, подавляя в себе остатки недоверия, спросил:
   - Тебя как зовут?
   Немец, не прерывая работу, повернул к нему  запыленное  лицо  -  он  не
понял вопроса.
   - Зовут как? - громче повторил Иван. - Меня, например,  Иван.  А  тебя?
Ганс? Фриц?
   - Фриц! Я,  я,  Фриц  Хагеман,  обер-ефрайтор,  -  обрадовавшись  своей
догадке, охотно объяснил немец и заулыбался. - Их Фриц, ду - Иван. Гут!  -
И он снова засмеялся, собрав в мелкие морщинки немолодое лицо.
   - Гут-то гут, - не поддаваясь его веселому настроению, сказал  Иван.  -
Только не очень. Вот вылезем, а тогда что?
   На  немца  эти  слова  Ивана,  однако,  не  произвели  впечатления.  Он
по-прежнему старательно выдирал из груды куски потрескавшейся, разломанной
стены и бросал их вниз. Иван пристроился рядом  и,  неловко  согнувшись  в
темноте, принялся за то же самое.



        "4"

   Неизвестно, сколько времени прошло за этим их занятием. Они перебросали
немало кирпичных обломков, под потолком можно было уже выпрямиться  -  там
оказалась проломила, идущая куда-то вверх и в сторону,  только  ее  сильно
завалило кирпичным ломом. Яркий солнечный  лучик  из  щели  исчез,  теперь
оттуда робко проникало только  маленькое  пятнышко  уличного  света,  и  в
подземелье царил полумрак. Постепенно привыкшие к темноте  две  пары  глаз
кое-что различали вблизи, и люди работали. Немец то и дело чихал,  а  Иван
тяжело, удушливо кашлял. То,  что  они  все  же  нащупали  выход,  немного
обнадеживало Ивана, и он уже не думал, что погибнет так  глупо.  Однако  в
этой успокоенности появилась новая  забота,  которая  все  сильнее  начала
донимать его.
   "Какая нечистая сила свела меня с этим?" - думал Иван. Правда, пока они
находились тут и вместе выкарабкивались, Иван кое-как мог  согласиться  на
какое-то товарищество, но как ему поступить, когда они выберутся наверх? И
кто там сейчас - свои или немцы? Если свои, то еще  полбеды:  немца  можно
будет передать в плен. А если фашисты? Опять  драться?  Так  не  лучше  ли
застрелить его тут?
   Но, думая так, Иван неясно ощущал в душе, что застрелить  теперь  этого
человека уже вряд ли сможет. Как стрелять в него, если между ними рушилось
главное для этого - взаимная ненависть, если вдруг  во  вражеском  мундире
предстал перед ним самый обыкновенный человек, который и к Ивану относился
уже не как враг, а как сообщник и друг? Кажется, это был  совсем  неплохой
немец, и Иван даже ощутил душевную неловкость оттого, что недавно едва  не
задушил его. Все это было странно, непривычно. Порою  Иван  даже  забывал,
что они враги, и ему хотелось  подробнее  расспросить  Фрица  о  столярном
деле, хотелось сесть, покурить, мирно, по-хорошему поговорить.
   Но тут же Волока опять начинал сомневаться. С  виду-то  немец  вроде  и
неплохой человек, трудолюбивый, но кто знает, что у него на  душе?  Видно,
все они хороши в плену или убитые, но кто же  тогда  принес  столько  горя
людям, кто столько поубивал, пожег, разграбил, кто залил кровью весь  мир?
Да и что скажут хлопцы и начальство, если узнают, как он  тут  раскуривает
моршанскую махорочку  с  этим  фрицем?  А  если  узнает  капитан  Воронов,
полковой контрразведчик - молчаливый загадочный человек  со  скрытыми  под
бровями  глазами?  Как  он  отнесется  к  такому  братанию,   Волока   мог
предположить определенно, кое-что он уже слышал за полгода службы в полку.
   Снова, порядком устав, они сели на кирпичную  глыбу  в  углу  и  начали
отплевываться.  Волока  достал  кисет,  насыпал  в  бумажку   махорки   и,
придерживая ее пальцем, передал кисет немцу. Тот охотно взял. Когда Волока
послюнявил цигарку, немец услужливо щелкнул зажигалкой, дал прикурить ему,
затем прикурил сам. Дрожащий, маленький,  как  искорка,  огонек  зажигалки
постепенно рассеял мрак, осветил покореженный потолок,  щели  в  кирпичной
стене и два запыленных, усталых лица. При свете стало веселее, и  Фриц  не
стал гасить  зажигалку,  а  попытался  приспособить  ее  в  изломе  стены.
Зажигалка плохо держалась в щели, и Волока поднял с полу кусок кирпича.
   - На вот, прищеми.
   Немец взял обломок, но вдруг светлые брови на его лице дрогнули,  и  он
со страхом в глазах прислушался. Иван тоже поднял голову  -  там,  наверху
над ними послышались шаги: "топ... топ...  топ..."  Сквозь  бетон  донесся
близкий, но глухой, невыразительный голос, что-то над ступеньками стукнуло
и затихло: человек, видно, остановился или, возможно, отошел дальше.  Иван
вскочил - первым его желанием было крикнуть, отозваться, но в тот  же  миг
он поймал на себе напряженно умоляющий взгляд немца и сдержался.
   "Кто?" - такой вопрос промелькнул в сознании обоих и,  конечно,  каждый
из них в эту минуту хотел своего. Эта минутная разобщенность желаний снова
прежней враждебностью захлестнула Ивана. Однако усилием  воли  он  подавил
ее. Сразу, как только заглохли  шаги,  угасло  и  желание  откликнуться  -
рассудок подсказывал, что надо молчать и выбираться из подземелья самим.
   Они  еще  немного  повслушивались  в  тишину,  мертвея  от  чрезмерного
внимания,  затем  немец  вздохнул,  как-то  обмяк  и  начал  не   торопясь
закреплять в стене зажигалку. Иван  закашлялся,  закрыв  рот  ладонями,  -
шагов больше не было слышно.
   - Вот влипли так влипли, - не столько немцу, сколько самому себе сказал
Иван, выдыхая  в  темноту  табачный  дым.  Немец  сидел,  свесив  с  колен
натруженные руки. Его недавнее оживление исчезло - видно, от  работы  или,
может, от этой тревожной озабоченности.
   - Война никс гут! - вдруг приглушенно,  но  с  наболевшей  уверенностью
отозвался он, и Иван даже удивился: откуда  такая  перемена  в  настроении
врага? - Война - шайза!
   Немец сказал это с каким-то напряженным отчаянием в глазах, которые при
низком косом  свете  зажигалки  таинственно  и  угрожающе  блеснули.  Иван
удивленно полураскрыл рот, со скрытой иронией посмотрел на соседа.
   - Вот как: не гут! А где же вы раньше были? В сорок первом?  Почему  не
турнули под задницу вашего фюрера? Вот и был бы гут.
   - Фюрер - шайза! - строго объявил немец,  видно  только  одно  слово  и
поняв из длинной фразы Ивана. -  Фюрер  своляч!  Фюрер  эйнфахерменш  никс
надо, - сказал он и стукнул себя кулаком в грудь. - Фриц Хагеман никс надо
война. Хагеман надо фриден, надо киндер ауфциген, арбайт надо, хауз  надо!
Шайза - война.
   Иван понял не все, но догадался,  что  возмущало  этого  немца,  только
сочувствия к нему он не испытывал. Немец же, излив  свой  гнев,  с  минуту
молчал. Иван тем временем докурил цигарку, бросил в угол окурок и  наконец
решился сказать о том, что все время его беспокоило.
   - Слушай, Фриц. Вылезем туда, - он показал пальцем вверх, - давай плен.
Рус плен. А?
   Немец внимательно выслушал, что-то понял, но  с  убежденной  твердостью
покачал головой.
   - Никс плен. Плехо плен, Рус - энкеведэ, дойч - Сибирь. Пуф-пуф дойч.
   - Никто тебя не будет пуф-пуф. Чего ты боишься? - загорячился  Иван.  -
Ты знаешь, сколько у нас ваших камарадов? Много-много камарадов плен.
   Фриц  снова  вздохнул,   невесело   уставясь   на   огонек   зажигалки,
пристроенной в разломе стены. Появившись сначала в глазах,  все  его  лицо
омрачила печаль  человека,  который,  сколько  ни  прикидывается,  как  ни
обнадеживает себя, все же не  может  избавиться  от  точащей  его  заботы.
Задумавшись о чем-то, он помолчал, затем расстегнул карман кителя и  вынул
оттуда бумажки. Перебрав их, нашел надорванный конверт с потертыми  краями
и достал из него фотографию.
   - Майн фрау унд киндер. Дрезден, - сказал он, передавая карточку Ивану.
Тот бережно поднес ее к бледному свету из щели.
   С карточки улыбчиво глядели на него женщина и трое малышей. Старший  из
них - босоногий парень в коротких штанишках, - стоял возле стула,  девочка
сидела  на  коленях  у  матери,  средний,  мальчик  лет  десяти  с  высоко
подстриженным затылком, стоял  возле  старшего,  зажав  под  мышкой  тугой
волейбольный  мяч.  На  заднем  плане  был  виден  угол   небольшого,   но
аккуратного домика с верандой  под  черепичной  крышей,  пышно  одетого  в
густую листву виноградника. На минуту Иван впился взглядом в этот семейный
снимок,  вспомнил  свое  жилище  в  деревне,  под  соломенной  стрехой,  с
прохудившимися стенами.
   - Ничего, ладная постройка, - вздохнув, заключил Волока, вспомнив своих
дома - жену и двух дочерей, работавших теперь в колхозе.  Писали  недавно,
младшая приболела, простудившись на пахоте в поле, как она там теперь?.. С
горечью в душе он вернул карточку немцу.
   - Драй киндер, - сказал Фриц, пряча в  китель  бумаги.  -  Плехо  плен.
Фрау, киндер - концлагер. Плехо плен...
   Иван все  понял.  Конечно,  немцы  не  очень  нянчатся  со  своими,  не
угодившими власти, за плен по головке  не  гладят.  Но  что  же  тогда  им
делать? Поудобнее усевшись на кирпиче и помогая себе руками,  немец  начал
что-то объяснять.
   - Фриц никс буржуй, Фриц арбайт. Марки мале,  киндер  мнего.  Пролетар.
Иван пролетар, Фриц пролетар. Цвай бедно человек.
   - Ну  почему  бедный?  Я  не  бедный,  -  обиделся  Волока.  -  Что  я,
безработный какой? Я колхозник.
   - Я, я, - согласился немец. - Плехо кольхоз. Кольхоз бедно.
   "Что он тут меня агитирует? -  начал  мысленно  злиться  Иван.  -  Куда
гнет?" Ему захотелось сказать что-то такое, что бы разом  поставило  этого
немца на место, он не хотел поддаваться  ему  в  споре,  как  не  поддался
недавно в схватке на  полу  этого  подвала.  Слово  "бедно"  теперь  почти
оскорбляло его, и он возразил с решимостью:
   - Не знаю, где как, а наш колхоз был богатый. Миллионер был. Дома у нас
еще лучше ваших! Что ваша черепица! Мы свои шифером  крыли  вот.  И  хлеба
было завались.
   Фриц внимательно выслушал Ивана и то ли не понял, то ли  не  поверил  и
упрямо твердил свое:
   - Плехо рус кольхоз. Бедно...
   Иван промолчал.  Конечно,  не  просто  было  переубедить  этого  немца,
наверное прошедшего пол-России и навидавшегося всякого. Но и согласиться с
ним Иван не хотел.
   - Есть и  плохие,  -  признал  он.  -  Это  там,  где  вы  побывали  да
поразграбили.
   Немец загасил в глазах недоверие и почесал затылок.
   - Все было. До войны. Радио было. Лисапед. - Иван  повертел  в  воздухе
подобранными ногами.
   - Рад, - догадался немец.
   - Этот самый. Что ездят...
   - Их имель крафтрад, мотоцикль, - объявил Фриц.
   - Мотоцикл что,  мотоцикл  ерунда.  Жена  вот  машину  имела,  "Зингер"
называется.
   - "Зингер"...
   Немец вроде задумался, с новым смыслом поглядывая на  Ивана,  и  тот  с
надеждой подумал: "Наверно, поверил. Пусть..."
   - Фашизм никс гут, плехо фашизм, кольхоз  мале-мале  гут,  -  по-своему
рассудил Фриц.
   Недолго посидев молча, они снова принялись разбирать завал, вытаскивать
крупные обломки, чтобы подобраться к пролому. Конца этой  работе,  однако,
не было видно. За  проломом  оказалась  другая  стена,  похоже,  фундамент
соседнего дома и перед ней до самого потолка  все  было  забито  бетонными
обломками. Оба вконец изнемогли от усталости, наглотались пыли,  и  Волока
зло выругался.
   - Не там копаем. Надо еще где попробовать.
   - Я, я, - согласился Фриц.
   Передохнув  внизу,  Волока  пошел  ощупывать  дальние  закоулки   этого
подземелья. Зажигалка светила слабо, вокруг громоздились тени, и он ощупью
наткнулся на какой-то обломок, косо торчавший с потолка. Это было  чуть  в
стороне  от  того  места,  где  днем  пробивался  лучик.  Наверно,  стоило
попробовать здесь.  Иван  окликнул  немца,  и  тот  перенес  поближе  свой
крохотный светильник. Блеклый свет его тускло блуждал по неровному излому,
Иван поднажал снизу, напрягся,  -  обломок  тяжело  подался.  Светя  одной
рукой, Фриц другой тоже вперся в край обломка.
   - Ахтунг, ахтунг! - вдруг предостерег он, и  Иван  ощутил  его  горячее
дыхание возле уха. Там, сзади за спиной,  висел  его  автомат,  немец  мог
ухватить его, однако Иван уже  не  думал  о  том,  все  его  мысли  теперь
занимали поиски выхода.
   - Что там "ахтунг!". А ну двигай сильнее! Раз, два - взяли...
   Тяжелый обломок сделал несколько ходов вверх и вниз, руки их начали его
расшатывать больше, казалось им, на этот  раз  выход  из  подвала  найден.
Вдруг немец испуганно вскрикнул что-то, и  серая  глыба  с  шумом  рухнула
вниз. Зажигалка сразу погасла, и  Волока,  не  сообразив,  что  случилось,
свалился наземь, оглушенный ударом, разом погасившим все его чувства...



        "5"

   Нет, он не погиб - он жил, но окружающий мир доходил  до  его  сознания
через мучительный кошмар видений.  Сначала  казалось,  будто  он  зажат  в
какой-то зубастой пасти, и оттого острая боль пронизывает его тело. Болела
голова. Где-то там, в  самой  середине  мозга,  дергало,  кололо,  резало;
шевельнуться не было силы, и было очень обидно. Что-то жгло в спину, Ивану
казалось, что он голый по пояс лежит на колючем жнивье, и осот  со  свежей
стерней впиваются в его тело. Он хочет крикнуть, позвать  соседа  Трофима,
который на лобогрейке жнет рядом, но крикнуть не  может,  у  него  отнялся
голос. Через минуту, однако, оказывается, что это  и  не  сосед  вовсе,  а
немец Фриц Хагеман и у него в руках автомат. Он ездит вокруг Ивана,  круги
лобогрейки сужаются, и Волока знает, как только все будет  скошено,  немец
пристрелит Ивана. Предчувствие  скорой  погибели  наполняет  его  сознание
смертной  тоской.  Но  он  беспомощен,  хочет  пить,  внутри  у  него  все
пересохло, и губы его пытаются шептать: "Пить..."  Но  его  тут  никто  не
слышит, с неба печет знойное солнце,  которое  затем  начинает  снижаться,
приближаться к нему, и вот оно почему-то  делается  маленьким,  не  больше
огонька зажигалки,  этот  огонек  плывет  куда-то  в  темноте,  ничего  не
освещая,   удаляется,   временами   исчезая   вовсе.   Ивана    охватывает
беспокойство, он не хочет терять огонек, который тем временем превращается
в светлое пятнышко вдали. И вот в том месте грохает одиночный выстрел, его
красный отблеск ослепляет Ивана, тот находит  в  себе  силы  вскрикнуть  -
очень обидно ему умереть в такой темноте, в одиночестве. Спустя  несколько
минут его слух,  однако,  начинает  различать  посторонние  звуки,  чье-то
присутствие неподалеку и размеренный перестук водяных капель  -  словно  в
мартовскую капель под крышей. Иван уже  видит  в  темноте  тусклый  отсвет
воды, это обнадеживает, и он выдавливает из себя тихий стон.
   Следующим его ощущением становится тихое касание чего-то прохладного  к
губам и к шее, вроде что-то живое скатывается за воротник, но  губы  вдруг
оживают, во рту становится  приятно,  и  он  делает  первый  глоток.  Иван
поднимает веки, в глаза ударяет колючее сияние искр,  мерцающих  у  самого
лица.
   - Тринкен, Иван, тринкен...
   Ну конечно, это Хагеман, он поил  его  невесть  откуда  добытой  водой,
которая сразу вернула ему сознание. Иван перевел взгляд вверх и  увидел  в
мерцающем свете зажигалки несколько  странное,  освещенное  снизу  лицо  с
волосатыми  ноздрями,  бровастым  лбом,  под   которым   мигали   выпуклые
желтоватые  белки  глаз.  Взгляд  их,  однако,  таил  в  себе  добродушное
сочувствие, и это успокоило Ивана.
   - Тринкен, Иван, тринкен...
   Вода  прибавила  бойцу  силы,  несносная  жара  внутри  спала,   только
по-прежнему болела голова - словно раздувалась от тупой, идущей  откуда-то
из глубины боли. Иван снова  закрыл  глаза,  отдаваясь  этой  непроходящей
боли, как вдруг спохватился: где автомат? Обеспокоенно рванулся с пола, но
руки немца тут же придержали его, настойчиво  уложили  обратно,  и  Волока
подумал: наверно, теперь ни к чему беспокоиться, он в полной власти  этого
немца, который уже имел столько возможностей его убить. Но ведь  не  убил.
Значит, ему можно довериться. Иван рукой дотянулся до колена немца и слабо
пожал его. Фриц живо откликнулся, деликатно подобрал его руку и  осторожно
переложил на прежнее место.
   Вскоре, однако, Иван заснул или, может, впал в забытье.  Похоже,  такое
его состояние продолжалось долго, кошмарные видения терзали ег