человек сто останется, может быть, в живых...
     - Нет. Я думал... Идите.
     - Но почему же нет?
     -  В  одну  минуту...  четыре  пулемета  выбрасывают...  четыре  тысячи
восемьсот пуль... Восемь пуль на каждого... Всего нужно  перелезть  тридцать
метров проволоки...  Каждый  метр  -  три  ступеньки...  В  минуту  -  шесть
ступенек... значит - пятнадцать минут... Следовательно, сто двадцать пуль...
на каждого. Идите...
     Как-то вечером, перед тем как должны  были  закрыть  на  замок  бараки,
Ванюшка подсел к Сергею радостный и возбужденный.
     - Мы теперь живем, - зашептал он, - вот, глядите! - И опасливо, чтоб не
заметили  другие,  вытащил  из  кармана  пучок  ботвы  сахарной  свеклы.   -
Ассенизатор мой земляк оказался... возит бочки за  лагерь.  Каждый  день  он
будет давать нам по столько!..
     По ночам Сергей и Ванюшка спали по очереди. Один должен  был  сидеть  у
окна и следить за светом. Бывало, что фонари гасли  на  несколько  минут,  и
этого было достаточно,  чтобы  выскочить  в  незарешеченное  окно  барака  и
броситься на проволоку. Шли  дни.  Силы  таяли  с  каждым  часом.  В  минуты
отчаяния грезилась смерть...

     ...Шуршат гонимые  ветром  скрюченные  листья  тополей.  Сучат  в  небо
черными  ветвями  мрачные  дерева,   словно   посылая   кому-то   неведомому
молчаливое,  но  грозное  проклятье.  Мерзнет  в  первых   числах   сентября
бескровное тело, нижет его иголками прохлада  вечеров.  Редко  выползают  из
бараков обреченные. Сидят они на нарах, не проронив ни звука. Люди молчат  и
не двигаются. Они экономят силы!
     - Ты хочешь умереть, лежа на нарах? - спросил Сергей Ванюшку.
     - Как все, - тихо ответил тот.
     - Но можно иначе... Хочешь?
     - Да.
     - Завтра, когда придет немец конвоировать ассенизаторов, мы убьем его в
уборной. Я переоденусь и выведу вас...
     - Но лицо у тебя... и борода.
     - Все равно ведь!..
     На второй день утром, положив увесистые камни в карманы брюк, Сергей  и
Ванюшка сидели в уборной. Прошел томительный час рокового ожидания. Два.
     -  Все  бараки,  за  исключением  пятого,  -  строиться!  -   прокричал
полицейский.
     Обхватив друг друга за шею, начали выходить люди из бараков.  Строились
все вместе на широкой поляне, окруженной бараками и тополями. Пришли немцы с
пачкой  именных  карточек.  Вызываемый  ими  пленный  выходил  из  строя   и
становился в сторону.
     - Капитан Андреев!
     - Я.
     - Подполковник Полуянов!
     - Умер вчера.
     - Старший лейтенант Михайлюк!
     - В пятом... умирает.
     - Лейтенант Костров!
     - Я.
     - Воентехник Рябцев!
     - Я, - отозвался Ванюшка...
     - Умер.
     - В пятом.
     - Умер.
     - Умер...
     А под вечер  двести  командиров  грузились  в  вагоны,  чтобы  ехать  в
Германию...
     Сергей и Ванюшка заняли  место  у  окна,  забитого  сеткой  из  колючей
проволоки. Вокруг лежали и  сидели  беспомощные  люди,  ничем  на  свете  не
интересовавшиеся. Да, им было теперь все равно, решительно все! Но -  хлеба,
ради бога, один кусок хлеба! Начальник конвоя, гауптфельдфебель, внушительно
говорил что-то пленному, вызвавшемуся перевести его слова всем.
     - ...и будь в вагоне хоть маленькая дырка, проковырянная гвоздем, - все
из вагона будут расстреляны.
     Под  локтем  у  переводчика  торчала  буханка  хлеба.  Говоря,  он   не
переставал гладить ее рукой, и Сергей был уверен, что многое он еще хотел бы
прибавить от себя, желая заработать вторую буханку...
     Заскрежетав, закрылись  двери.  Темнота  наполнила  вагон.  Лишь  луна,
любопытствуя, заглядывала в окно, и, наколовшись на колючую решетку, лучи ее
испуганно разбегались по противоположной стене вагона.
     - У нас должны быть два котелка,  нож  и  одна  обмотка,  -  под  скрип
двинувшегося поезда шепнул Сергей Ванюшке. - Больше в мешке ничего не должно
быть!
     - Понятно! - ответил тот.
     Скрипели, покачивались вагоны, аукал паровоз, испуганно вбегая в лесок,
пересекая проселочную дорогу. Сняв тяжелые колодки с ног, Сергей надел их на
руки и, ступив к окну, начал изо всех сил колотить  ими  по  сетке.  Ванюшка
торопливо просовывал руки в лямки вещевого мешка.
     - Гра-аждане, да што же это вы заду-умали? -  послышался  вдруг  слабый
стон. - Нельзя этого делать, расстреляют всех...
     В вагоне поднялся испуганный шепот: угрозы, просьбы, одобрения.
     - Хоть один останется в живых!
     - Давай, давай, товарищ!
     Вдруг к Сергею прыгнул кто-то из угла  и,  цепко  ухватив  за  запястье
правой руки, начал ее выворачивать, силясь отнять  колодку.  Давно  знакомый
Сергею холодок отчаянной злобы или безрассудной решимости залил его тело. Во
рту стало сухо и горько. Мотнул головой - и помутневшие глаза встретились  с
бледным, где-то уже виденным лицом.
     - А-а, дрянь! - короткий удар колодкой в  голову  отбросил  на  прежнее
место нелепо дернувшееся тело переводчика.  Тяжело  дыша,  Сергей  заговорил
прерывистым голосом:
     - Кто помешает - убью!.. Открою дверь  -  уйдете  все...  кто  хочет  и
может!
     Колотили колодки дребезжащую сетку. Рвалась кожа на пальцах,  и  темные
струйки крови теплыми червячками ползли по ладоням.
     - Обмотку дай! - бросил Сергей Ванюшке.
     За  петлю  над  окном  быстро  привязал  обмотку.  Потянул,   испытывая
прочность. Проталкивая в узкую дыру Ванюшку, Сергей шептал:
     - Одной рукой держись... Открывай вагон...
     Раскачивается крохотное тело повисшего на обмотке Ивана. Лапает  ржавый
шкворень двери обессиленная рука.
     - Никак! - слышится его голос, срываемый встречным ветром. -  Тяжело...
упаду сейчас!..
     - Отталкивайся ногами! Сильней, ну! - кричит ему Сергей.
     Мелькнул сереньким  комочком  Иван  по  стенке  вагона,  черным  языком
чудовища затрепетала выпущенная им  обмотка.  С  угрожающим  шипеньем  бегут
назад мимо поезда  телеграфные  столбы,  мелькают  торчащие  у  концов  шпал
обеленные камни.
     "Погиб или нет?" - думает Сергей, вбирая в вагон обмотку и подтягиваясь
на ней. Царапает спину острая железная рамка окна, с трудом пролезает в него
долговязое тело Сергея.
     - Давай, давай, парень, не задерживай! - слышит он голоса из  вагона  и
чувствует, как несколько рук уперлись ему в спину.
     - Даю, ребята! - кричит Сергей, вываливаясь  из  вагона  и  повисая  на
обмотке.
     Упругим резиновым животом навалился ветер на Сергея. Отталкивает его от
двери, баюкает-качает по стене. Пальцы ног  впиваются  в  ребристую  обшивку
досок, мертвой хваткой вросла рука в обмотку, другая  судорожно  рвет  запор
двери. Удивленно пялится видавший виды месяц на змеей извивающийся несущийся
состав. До подробностей освещает он старенькие,  собранные  со  всего  света
вагоны. Спят, наверное, конвоиры, едущие в отдельном вагоне.  Не  видят  они
того, что видит месяц... Торопят Сергея люди, столпившиеся  у  окна  вагона,
кричат:
     - Не надо! В окно вылезем!..
     Цапнул Сергей второй рукой  обмотку,  лягнул  пружинистыми  ногами  бок
вагона и, взмахнув руками, закувыркался под откос...

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

     Сергей долго лежал не шевелясь. Он не ощущал присутствия  своего  тела.
Кромешная темнота и тишь сжали его со всех сторон. Попробовал открыть  глаза
- войлок потемок не исчез. До слуха не доносился ни малейший шорох и звук.
     "Может быть, это жизнь мертвого?"
     Резко дернулся всем телом. В  левом  боку  ежиком  зашевелилась  острая
боль. Глаза и уши по-прежнему ничего не  ощущали.  Потянул  руку  к  лицу  -
скребанул ею сыпучее, корявистое.
     "В земле я... зарыт!.."
     Сидя выковыривал песок из ушей, носа, рта. Глаза еле различали молочный
разлив лунного света. На оголенный от кожи лоб прилип песок, кровь запеклась
в ресницах, мешая открыть глаза. И вдруг вскочил на ноги, охнул  от  боли  в
боку.
     "Да ведь прыгнул из вагона!.. Пленный я!.."
     Лег на песок и пополз в зелень обочины дороги. Пальцы рук ломали что-то
сочное и знакомо пахнущее.
     "А-а, ботва сахарной свеклы!"
     Набивая ею рот, полз дальше  к  гряде  чернеющих  сосен  и  кустарника.
Сердце колотило по костям груди, то ли  торопя,  то  ли  просясь  на  отдых.
Нырнул в развесистый ивовый куст и несколько минут лежал, только дыша.  Тело
израсходовало все силы. Наступила депрессия.
     Через  несколько  минут  Сергей  решительно   поднялся   на   ноги   и,
потянувшись, беспомощно опустился на колени. Знакомая  боль  в  боку  зажала
дыхание, отняла всю волю.
     "Я должен идти... где-то Ванюшка?.."
     Медленно переставляя ноги по одеялу опавших листьев и засыхающей травы,
пошел Сергей по опушке рощицы вдоль железной дороги к "Долине смерти". Через
двадцать, тридцать шагов ложился на живот, выползал к  откосу  и  глядел  на
полосы  блестящих  рельсов  в  надежде  увидать  темнеющий  бугорок   Ивана.
Казалось, прошло уже несколько часов. Около трех  километров  прошел-прополз
Сергей. Ведь договорились: ранее прыгнувший Ванюшка пойдет вслед за  поездом
по левой стороне дороги; Сергей же - ему навстречу.
     "Где же Иван? Может быть, зацепился мешком за вагон... но  тогда  будут
пятна крови на шпалах и песке..."
     Выполз Сергей на полотно дороги и, медленно переставляя колени и локти,
до рези в глазах вглядывался в запесчаненные спины шпал.
     "Где же Иван?!"
     Вновь вернулся в кустарник и тигриной поступью  двинулся  вперед.  Тихо
вокруг. Где-то далеко лишь лаяла собака, в злобе  сбиваясь  на  визг,  да  в
лунной полутьме трепыхались звуки незнакомой гортанной песни.
     "Где же Иван?.."
     Осыпает ночь пеплом легкой изморози придорожные огороды.  Сверкают  при
лунном свете плешивые головы кочанов капусты, увесистые  шиши  кажут  из-под
листьев ботвы перезрелые бураки.  И  на  синем  разливе  брюквенного  засева
увидел Сергей копошащееся мутное пятно.
     "А хороша, должно быть, свинина?.. И брюква тоже..." Сергей  решительно
направился из кустов  и,  прыгнув  через  слежку  изгороди  огорода,  увидел
сидящего Ивана.
     Не переставая жевать брюкву, тот вдруг заплакал, ткнувшись головой  под
мышку Сергея.
     - Я... я не слабенький, Сергей... Это  я...  ну  потому  что...  Ты  же
знаешь!..
     - Ничего! От радости плакать можно... И больше одной  брюквы  есть  еще
нельзя, товарищ воентехник! - успокоение произнес Сергей.
     ...Шли вот уже несколько часов. Далеко обходили отдельные, разбросанные
друг от друга домики, озираясь, проходили поляны, опасливо раздвигая  кусты,
пробирались лесом. Нужно было в  первую  очередь  дальше  уйти  от  железной
дороги, а там сориентировать свой путь на восток.
     Уже близилась ночь к рассвету, когда Сергей и Ванюшка вошли в  стройный
сосновый и березовый лес.  Метрах  в  ста  от  опушки  спала  погруженная  в
мертвенную  мглу  усадьба.  Колодезный  журавель,  вытягивая  шею  в   небо,
казалось, вот-вот крикнет песню утра. Было  решено  попросить  в  этом  доме
хлеба. Близившийся день загонял беглецов до ночи в густые кусты.  Надо  было
не только экономить силы, но усиленно растить их.  Где-то  за  сотни  верст,
отгороженная кручами сосен  и  широкими  топями  непроходимых  прибалтийских
болот, раскинулась их большая Родина...
     Спит усадьба. Лениво жуют  жвачку  десяток  коров,  лежащих  во  дворе.
Гроздьями свисают  с  сосен  сидящие  на  нижних  ветвях  индюшки.  Медленно
крадутся две неравномерные тени к дому. В  откинутых  руках  белеют  голыши.
Знают  Сергей  и  Ванюшка:  в  доме  может  жить  полицейский,  занимающийся
убийством советских военнопленных. При попытке задержать их - защищаться  до
смерти. Вот и нужны голыши... А тут еще усадьба помещика! О, знают  бежавшие
пленные, что тут нужны увесистые голыши!..
     Тихо. Горят отсветом месяца подслеповатые окна дома. Блестит у  колодца
пятиведерный бидон. В нем оставляется на ночь молоко,  чтоб  не  прокисло  в
тепле. Подпирают северную стену дома связанные в  пучки  головки  созревшего
мака, звенят они при прикосновении, вызывая поток слюны.
     - Сорвать бы головочку, а? - шепчет Ванюшка.
     - Попросим. Не  дадут  -  тогда!..  Самое  крайнее  окно  полуотворено.
Колыхается на нем серая дерюжка-занавеска.
     - Тук-тук-тук! Тихо.
     - Тук-тук-тук-тук!
     - Кае тен? {Кто там? (лит.)} - доносится голос  женщины  на  непонятном
языке.
     - Будьте любезны, - стараясь еще более онежить  и  без  того  тоненький
голос, негромко говорит Ванюшка, - вы понимаете по-русски?
     В комнате завозились, скрипнула половица.
     - Кае ира? {Кто это?}
     - По-русски, по-русски понимаете?
     - Немного.
     Дерюжка откинулась, и в окне показалось лицо молодой девушки.
     - ...Как... что... вы? - испуганным  шепотом  спросила  она,  прикрывая
грудь ладонями.
     - Дайте, пожалуйста, нам хлеба... немного.
     - Вы... пленчики? Только  тише...  хозяин  там,  -  указала  она  рукой
куда-то в темноту и вновь положила руку на грудь.
     - Да.
     - Как же вам... Я не хозяйка. Работаю у них...
     - Как жаль!
     - Обождите, - оживилась девушка, - видите там... ну,  я  не  знаю,  как
по-русски... вон она!..
     - Кадка?! - подсказал Сергей.
     -  Да-да,  она.  Там  сыр.  Весь  только  возьмите.  А  ее...  каткю...
опрокиньте - и в сторону...
     - Есть!
     Приоткрыв крышку кадки, Сергей увидел большую  холщевую  сумку.  В  ней
лежали лепешки домашнего сыра, туго завернутые в отдельные белые тряпки.  Не
понимая, зачем это нужно девушке, он пнул ногой  перевернутую  набок  кадку.
Шурша и вихляясь, покатилась она по двору и остановилась у колодца.
     -  Спасибо,  милая  девушка!  Дай  бог  тебе   советского   жениха!   -
обрадованный тяжелой сумкой, пошутил Сергей.
     Лес был  большой,  девственный.  Сухой  валежник  орехами  щелкает  под
ступнями босых ног, колючий кустарник загораживает  проходы  между  стройных
сосновых кряжей. Перед утром поблек месяц. Стало темней. Но  с  востока  уже
загораживалось небо дымчатым платком наступающего дня. Беглецы расположились
в густом крушиновом кусте. Царствовали вокруг тишина и безмолвие, нарушаемые
изредка щебетаньем торопящихся к отлету птиц. Съев по  одной  лепешке  сыра,
Сергей и Ванюшка принялись обсуждать свой путь.
     - Надо идти по ночам. Будет еще долго светить луна. Это плохо. Но  луна
наш проводник. Она должна быть все время справа, - говорил Сергей.
     Самое страшное в лесу  -  встретить  человека.  Охотились  эсэсовцы  на
беглецов, терпеливо выслеживали их. Получали бандиты по сто марок за  буйную
голову бежавшего. Там, где подали беглецу стакан воды, вешали поголовно  всю
семью и все сжигали дотла.

     ...Как только сумрак ночи повис над  лесом,  осторожно  вышли  из  чащи
Сергей и Ванюшка и, мысленно прочертив прямую, двинулись в путь. Вторая ночь
надежд и свободы! Ведь другими кажутся это бездонное черное небо  и  голубой
пламень тлеющих в нем звезд!  Совсем  иначе,  чем  в  лагере,  гладит  сырой
сентябрьский ветер сухие, горящие от возбуждения щеки и  непокрытую  голову,
полную вшей. Не чувствует озноба сотни раз  избитое,  истерзанное  тело  при
переходе вброд илистой реки... Без гримасы в лице  вырывают  пальцы  рук  из
босой ступни вершковый осколок бутылки... Уютной и мягкой кажется постель из
мокрых ольховых листьев в затхлом, тинистом болоте.
     К полуночи Сергей и  Ванюшка  вышли  из  гряды  леса.  Путь  пересекала
шоссейная дорога, за которой расстилалось поле с темнеющими на  нем  точками
домов. Под ногами шуршало жнивье, нелепые тени двигались неотступно с  левой
стороны. Не любил Сергей собак и по-собачьи  злился  на  них.  Услышит  шаги
лохматка, вылезет из конуры и заведет со скуки  волынку-хныканье  на  долгие
часы. Километра три  пройдут  беглецы,  а  жестянкой  дребезжащий  брех  все
катится за ними. Поле вскоре кончилось. Ноги  стали  чокать  по  водянистому
лугу. Где-то  впереди  всхрапывали  испуганные  приближением  людей  лошади,
отчетливо звякали вязавшие их цепи. Затем показались силуэты двух  пасущихся
коней, и послышалось короткое "тппрру". Ноги сами вросли в землю, но лишь на
секунду.
     - Останавливаться не надо, - прошептал Сергей. - Это  крестьянин  пасет
лошадей...
     Из-за крупа ближней лошади боязливо вышел человек  в  белых  портках  и
рубахе. Видно было, что он только что покинул дом.
     - Здравствуй, хозяин! - приветствовали его беглецы.
     - Аш не  супранту  русишкай.  Мано  жмона  шек  тэк...  {Я  не  понимаю
по-русски. Моя жена немного говорит (лит.).}
     Ни Сергей, ни Ванюшка не  понимали,  что  говорит  литовец.  Но  когда,
осмелев, тот взял за локоть Ванюшку и повернул его к дому,  поняли,  что  он
приглашает их к себе.
     - А ты, дядя, не полицейский? - серьезно спросил Сергей.
     - О, Езус Мария, не, не! - поняв,  замотал  головой  крестьянин.  -  На
эйнаме! - настаивал он.
     - Можно пойти, - сказал, подумав, Сергей. - Ведь в доме не  знают,  что
он встретил нас... не ждут, следовательно. Захожу первым я, потом хозяин,  и
сзади - ты. В случае чего - вот! - мигнул на карманы с голышами...
     Щелкнув задвижкой, хозяин пропустил Сергея. Стукнувшись лбом  о  косяк,
тот вошел в темную, пахнущую табаком избу. Хозяин долго  чиркал  зажигалкой.
Метнувшись, свет озарил его обитель, сплошь увешанную листьями  самосада.  В
углу стояла грубо сколоченная из  досок  кровать;  подвешенная  на  веревке,
болталась зыбка, и, повернувшись спиной  к  вошедшим,  застегивала  кофточку
женщина.
     - Тут, знаешь ли, свои, - буркнул  Сергей,  и  Ванюшка  вынул  руку  из
кармана.
     - Русские товарищи? - улыбнулась женщина.
     - Вы нас извините, пожалуйста, - любезно проговорил Сергей и  вдруг  на
минуту увидел свое отражение в висящем старом зеркальце. Но это  же  был  не
он, не Сергей! Коричневый от засохшей грязи и  крови  лоб,  чугунного  цвета
пятна под глазами и на щеках, всклокоченная, давным-давно не бритая борода и
спутанные волосы на голове с прилипшими к ним листьями крушины.
     "Как же они не боятся меня? - взглянул он  на  хозяина.  -  Это  же  не
лицо!.."
     - Иезас не понимает по-русски, - кивнула женщина в сторону мужа.  -  Да
вы садитесь, - продолжала она, - тут никто не видит...
     В сумку из-под сыра была всунута коврига хлеба, два куска  сала,  пучок
самосаду и спички. Женщина вышла  проводить  беглецов,  указала,  где  живут
полицейские и как обойти их, где нужно перейти речушку,  которая  течет  вон
там, кивнула она. Женщина сокрушенно качала головой,  глядя  на  босые  ноги
несчастных. Сердечно простившись с  гостеприимными  хозяевами  бедной  избы,
Сергей и Ванюшка растаяли во мраке...
     После этого три ночи не заходили в дома. На четвертую, пересекая лесную
лужайку, увидели пасущуюся корову, привязанную за веревку, и под  животом  у
нее крохотного теленка.
     - Тпружиня, тпружиня! - негромко позвал Ванюшка.
     Корова ответила доверчивым мычанием.
     - Ручная! Подоим немного, - обрадовался Иван.
     Сергей с котелком  в  руках  начал  подкрадываться  к  вымени.  Ванюшка
опасливо заходил спереди. Вымя  было  влажное  и  горячее:  видать,  теленок
только что сосал молоко. Сергей потянул  издали  сосок,  и  упругая  струйка
цвикнула к его ногам. В ту же  минуту  корова  решительно  отодвинулась,  не
переставая мычать.
     - Дай ей хлеба! - предложил Сергей. Жуя хлеб  из  рук  Ванюшки,  корова
позволяла Сергею манипулировать у вымени.
     - Скорей, хлеб конч... - и, поднятый за штаны на рога, Ванюшка  отлетел
в сторону. Задетый копытом, жалобно звякнул  котелок,  перевернувшись  вверх
дном. Плюнув на требухастый живот коровы, Сергей поспешил к Ивану...
     ...Дни конца сентября стояли погожие, солнечные.
     Светлые тихие ночи позволяли беглецам проходить по двадцать -  двадцать
пять километров. Где-то  позади  остался  крупный  литовский  город  Шяуляй.
Лежали на пути Паневежис, Даугавпилс, а затем - родная земля.
     От Паневежиса почти  до  Даугавпилса  тянется  гу