чу  розовые
очки.  И в простом  платье  великопольской крестьянки была  она великолепна.
Капрал встал и в первый раз в жизни поцеловал руку женщине.
 - О!  Невежа  из  Лондона  скоро станет светским  львом,  -  насмешливо
улыбнулась Зося. Ее темные брови скрылись под светлой челкой. В серо-голубых
глазах с удлиненным разрезом плясали чертенята.
 За ужином больше всех говорил пан майор. Капрал Вудсток поймал  себя на
том, что  плохо слушает майора и почти не спускает глаз с панны Зоей. Капрал
чувствовал  себя  неловко: он  плохо представлял себе, как ему следует вести
себя  за  столом;  нужно  ли  ему,  например,  подливать  вина  панне  Зосе,
предлагать  закуску.  Понятие  о  застольном этикете  он  имел самое слабое,
поскольку  специально  этикет он  не  изучал; оставалось надеяться  лишь  на
врожденный такт. Все эти условности разведчик  может, конечно, презирать, но
он не имеет права их не знать.
 В  голову  капрала  Вудстока  лезли  какие-то   банальные   красивости,
отчего-то щемило сердце, и, странное дело, почему-то он ощущал себя сильнее,
чем когда-либо  в  другое  время, истинным  капралом Вудстоком... В столовую
кто-то негромко постучал.
 - Войдите!  -  сказал граф с таким величавым спокойствием, словно сидел
не на явочной квартире, а в своем родовом замке.
 В дверях появился знакомый Вудстоку рыжий поручник.
 - Пшепрашем, пане майоже! - сказал поручник,  козыряя.  -  Вам  срочная
депеша из штаба дивизии! Извините, пан капрал!
 Он протянул какой-то конверт  пану майору. Тот, утерев губы  салфеткой,
встал и, надрывая конверт, сказал:
 - Прошу простить меня, дети мои.  Мне необходимо срочно ответить на эту
депешу от делегатуры. Думаю, вы не будете скучать без третьего лишнего...
 От капрала Вудстока не ускользнуло, что при этих словах майор бросил на
панну Зосю многозначительный взгляд, но его  больше встревожило упоминание о
"делегатуре"  -  представительстве  польского эмигрантского правительства  в
Лондоне. Неужели у майора появилась связь с Лондоном?!
 -  Не выйти  ли нам  в сад?  -  сказала панна  Зося,  когда за  майором
закрылась дверь. - Здесь так душно.
 Они гуляли в сумерках под облетевшими каштанами, ступая по земле, почти
целиком закрытой ковром из уже пожухлых листьев.
 - В это время года, - говорила панна Зося, поеживаясь в зеленом плаще с
капюшоном, - я люблю бывать на нашем  кладбище под Варшавой. Жаль, что у нас
нет времени дойти с вами до ближайшего погоста. Вы никогда не  видели ничего
подобного в  своей Англии:  могилы немецкие, могилы польские, русские могилы
царских времен. И все лежат отдельно в своих границах, порознь, как в жизни,
так и после смерти. Идешь  аллеями, читаешь надписи на надгробных  камнях, и
перед тобой оживает вся история нашей родины. Польские  уланы наполеоновских
войн, повстанцы, католики,  лютеране, православные униаты... Могилы, могилы,
могилы... И больше всего польских могил... Вы любите ходить на кладбище?
 Капрал Вудсток вынужден был признаться, что избирает для  прогулок иные
места. Впрочем,  он процитировал несколько печальных строк из хрестоматийной
поэмы Томаса Грея "Элегия, написанная на сельском кладбище".  Ему захотелось
рассказать  панне  Зосе, что  Жуковский дважды  переводил  "Элегию" Грея, во
второй раз после посещения Англии и того кладбища,  на котором была написана
"Элегия", но он тут же вспомнил, что капрал Вудсток ничего не знает о  поэте
Жуковском.
 В  саду  стояла  какая-то  приглушенная, преддождевая тишина.  Сад, как
чаша, был до краев наполнен этой  тишиной. В обманчивом, сторожком покое под
каштанами  разливается  неуловимая  грусть.  Может  быть,  капралу  Вудстоку
грустно  оттого, что вспомнил он чеховский рассказ о недоступных красавицах,
проносящихся в  освещенных  окнах ночных поездов. Вот и  Зося, недоступная и
недосягаемая,   как  Аэлита,   промелькнет   ярким  метеором  в  его  жизни,
промелькнет и исчезнет бесследно...
 А  может быть, вспомнил капрал Вудсток  своего  наставника, неречистого
подполковника Орлова,  который, непрерывно  конфузясь,  растеряв  всегдашнюю
свою самоуверенность,  говорил грубовато и смущенно:  "Женский вопрос у нас,
значит, разведчиков, еще это самое...  недостаточно разработан. Женщина, она
может  тебе  быть  верным товарищем  и  самым  коварным  врагом.  Не надейся
использовать для нашей работы это самое... чувство женщины: для этого ты еще
слишком молод  и неопытен,  сам запутаешься в  сетях.  Главное, не увлекайся
никем, не влюбляйся ни в кого. Считай, что ты  запер сердце на замок, а ключ
мне отдал до возвращения с задания",
 А рядом щебетала панна Зося:
 -  До войны я  не  знала  жизнь,  была  пятнадцатилетней  гимназисткой,
зачитывалась Габриэлой  Запольской-Снежко,  мечтала  стать  польской  Жанной
д'Арк...
 В  конце аллеи, упиравшейся в закрытые  ржавые железные  ворота,  панна
Зося вдруг повернулась к нему и, волнуясь, решительно проговорила:
 - Не верьте графу! Это страшный человек!
 - Я не понимаю вас, мисс Зося! - прошептал капрал,  глядя в потемневшие
глаза девушки. - О чем вы говорите?
 Эти слова Зоей вернули его с небес на землю.
 - Я не должна вам это говорить,  Юджин, но я не могу иначе.  Я ненавижу
его. Это он и  ему  подобные погубили моего отца. Бек, Рыдз-Смиглы, Славек -
они правили страной и  презирали ее, уверяли, что  Польша - страна  дураков,
годится только на растопку.  А я люблю Польшу. До войны я  только и слышала:
"Честь!  Честь! Честь!"  На оборотной стороне креста, которым граф  гордится
больше всего на свете, выгравировано: "Честь  и  Отчизна".  А сколько раз он
торговал своей честью и продавал родину! Не верьте ему...
 - Панна Зося! - взволнованно заговорил капрал. - Это очень серьезно. Не
хотите ли вы сказать, что граф собирается провести меня, обмануть британскую
разведку,  армию  Его  Королевского   Величества,  подсунуть  нам  негодный,
фальшивый товар за такие деньги?
 -  Нет,  Юджин.  Это настоящие документы.  Документы,  как  я  слышала,
огромной важности. Но они их украли как мародеры, совершив еще одно страшное
преступление.  Теперь капитан  боится,  что граф проведет его, улетит один в
Англию  с  деньгами.  Я слышала,  как  они  грызлись, ссорились...  А  немца
никакого  нет...  Граф - актер  в  жизни,  эгоцентрик, тщеславная  дрянь.  В
двадцать  лет он стал  офицером-героем, и это его погубило!.. Идемте, стоять
нельзя, граф наверняка следит за нами. Это  он подослал меня к вам, приказал
пойти с вами в сад.
 - Зачем, мисс Зося?
 - Чтобы  влюбить вас в себя,  чтобы  вы сделали все от  вас  зависящее:
устроили ему  эти  деньги  и  вылет в  Англию.  Да,  да, мне  поручена  роль
женщины-вамп. Мой опекун  с радостью бы отдал  меня  вам в  наложницы.  Граф
всегда был азартным игроком: все свое состояние он растранжирил перед войной
в игорных домах Монте-Карло, потом принялся за мое состояние и его промотал,
хотя валит все на войну. Став нищим,  он  не мог бежать  из Польши,  как это
сделали почти все люди его круга. И теперь он играет ва-банк - ставит на эти
документы...  Возьмите  меня  под руку. Вот так... Запомните:  эти документы
вывез из концлагеря какой-то военнопленный русский летчик, настоящий  герой.
Немцы его сбили, а граф и капитан добили...
 Только тогда начал капрал  смутно догадываться о той долгой, кровавой и
героической эстафете,  которая  вырвала  у  Гитлера  и уже  почти  доставила
Красной Армии секретные документы о самом грозном оружии фашистов.
 -  Я читала о бесценных,  всемирно известных бриллиантах,  - продолжала
панна Зося. - Их история - это история подвига и измены, интриг  и  убийств,
любви  и ненависти.  Так и эти документы... Забирайте  их, Юджин,  и  скорей
улетайте с ними в Англию. Но ни в чем, ни в чем не доверяйтесь графу...
 А что, если  чутье, интуиция, шестое чувство разведчика обманывает его,
и документы  и  эта  сцена, разыгранная Зосей, - липа? Не приказал ли ей сам
майор разыграть этот спектакль, не  выдумал ли он легенду о русском летчике,
чтобы он, капрал,  окончательно поверил в подлинность фальшивых,  ничего  не
стоящих, никому не нужных бумаг?
 - И вы полетите с нами в Англию, мисс Зося?
 - Не  знаю, Юджин, не  знаю... Я полюбила вашу страну, читая Шекспира и
Шелли, Байрона и Вальтера Скотта.  Но у  нас,  поляков,  есть свой  Байрон -
Мицкевич, свой Шелли - Словацкий... Граф хотел  бы,  чтобы я полетела с ним:
на меня мой опекун тоже  смотрит как на товар...  Только смотрите, Юджин, не
выдавайте меня графу. Вон он идет!..
 Навстречу им  по  темной аллее, накинув на плечи  шинель, со всегдашней
своей броской элегантностью шел майор граф Велепольский.
 - Я приношу вам мои извинения,  - еще издали начал  майор, - неотложные
дела, знаете ли... Но я  не  ошибусь, если скажу, что наш молодой английский
друг вряд ли заметил мое отсутствие в обществе очаровательной панны  Зоей. О
молодость,  молодость!  Я не  стал бы  вам  мешать,  но  мы  не смеем  далее
задерживать пана капрала. Ему ведь нужно успеть связаться с Лондоном. Машина
ждет  нас. А  погода летная, капрал. Может быть, самолет из  Англии прилетит
этой ночью? Мой контрагент начинает не на шутку беспокоиться...
 На обратном пути капрал  Вудсток и майор Велепольский договорились, что
встретятся  на том  же месте  у Бялоблот и в тот  же  час, как только  будут
получены  деньги из  Лондона. Майор будет вновь каждый  вечер  приходить  на
место явки.  Договорились  и о порядке  передачи из рук в руки документов  и
денег. На встречу  явятся  только  двое: майор Велепольский с документами  в
офицерской черной полевой сумке и капрал Вудсток с валютой в чемодане.
 В  "братской могиле"  Евгению устроили,  как пишут  в  газетах,  теплую
дружескую  встречу, хотя только Констант Домбровский представлял себе, пусть
и не в полной мере, ту опасность, которой подвергал себя Евгений Кульчицкий,
он же капрал Вудсток.
 Только Петрович не подошел к Евгению, не подал ему руки.
 - Что это с бородачом? - шепотом спросил Евгений у Константа.
 - Так, в  мерихлюндию впал, неважно себя чувствует, - ответил Констант,
отводя глаза. - Давай выйдем, расскажешь все по порядку.
 Насупившись,  Петрович молча  проводил  взглядом  Константа  и Евгения.
Взгляд его не предвещал ничего хорошего.

6. Из записей Старшого

 "Во главе экспедиции на Марс летит немецкий полковник. Первая остановка
после прощания с землей - искусственный спутник Земли -  Лунетта. От Лунетты
- двести шестьдесят дней до спутника Марса - космический корабль выведен  на
орбиту, пролегающую в  620 милях от таинственной планеты. На Марсе оберста и
его  спутников встречают человеческие существа с высокоразвитым интеллектом,
стройные,  белолицые,  белокурые,  с  римскими чертами  лица, словом, вполне
арийского вида.  Ходят они в  белых туниках,  всегда  спокойны  и выдержаны.
Особенно  поразил  оберста  внушительный  размер головы  у этих  сверхлюдей.
Полковник занимается всесторонней разведкой Марса.
 Он  узнает,  что  некогда  пригодная для  дыхания  атмосфера постепенно
исчезла на Марсе и марсиане перебрались в недра планеты. Оберет путешествует
по   подземке,  приезжает  в   столицу   Марса  -  Алу,  которая  снабжается
кондиционированным  воздухом.   Полковник  знакомится  с   Орейзом,  ведущим
астрономом и философом Марса. Он и другие земляне обучают  марсиан немецкому
языку,  удивляются  тому,  что  марсиане  едят  синтетическую  пищу,  однако
пользуются ножами, вилками, ложками и даже салфетками.
 Со своей стороны,  ученые-марсиане составляют довольно невысокое мнение
об умственных способностях землян. Астронавты удивляются, почему марсиане не
посетили  Землю.   Орейз  объясняет  им,  что  это  связано   с  ослаблением
религиозного чувства марсиан, что  они не хотят  заниматься штурмом космоса,
потому что забыли  бога, а тяга к  богу и тяга к звездам - одно  и то же.  В
этом, очевидно,  заключается кредо и  самого фон  Брауна. К богу  он  всегда
готов  был  идти  по трупам тех,  кто  забыл  брауновского  бога. По  Орейзу
выходит, что марсиан погубили их технические достижения, долгие века ленивой
и сытой жизни.
 "Вы  рассказали мне, -  говорит Орейз,  -  что несколько  передовых рас
создали цивилизацию на вашем земном  шаре несколько веков назад. То же самое
произошло здесь десятки тысячелетий назад.  Нынешнему прочному правительству
планеты предшествовали войны и революции. Условия жизни улучшались, несмотря
на  эрозию почвы и засуху. Изящные искусства достигли неслыханного расцвета.
Массовое  производство товаров широкого потребления почти совершенно  стерло
различия между бедными и богатыми. Когда  пять тысяч лет назад  нам пришлось
уйти  под  землю, наша техника уже  достигла уровня,  при котором она  могла
обеспечить все эти  чудеса, которые вы видели.  Но когда этот  подземный рай
был  достроен,   основной  источник   марсианского   предпринимательства   -
божественная неудовлетворенность - стал сохнуть. Умер дух приключенчества, и
теперь мы являем собой планету людей, ищущих лишь мира и покоя, почивших  на
лаврах наших предков. Дух приключенчества потонул в море Организации.
 От  законов  природы никуда не убежишь, - продолжал он после задумчивой
паузы. -  Потребности миллионов существ могут быть  удовлетворены лишь путем
производства миллионов  предметов, отлитых в одной и той же форме. Требуется
стандартизация  и еще раз  стандартизация.  В конечном  счете  это  ведет  к
стандартизации вкусов и желаний - и да, даже  взглядов...  Наша одежда, наша
обувь, наши привычки - все  одинаково. В этом главная трагедия  нашей жизни.
Она  давит на нас как  ужасный кошмар. Внутренне мы постоянно боремся против
унылого, серого однообразия, навязанного нам нашей цивилизацией".
 Орейз предсказывает  столь же конформистское будущее и людям Земли. Там
тоже исчезает дух приключенчества.
 Немцы узнают, что вся промышленность Марса работает на атомной энергии.
Венец  марсианской техники - неограниченная электроэнергия. Деньги на  Марсе
обеспечиваются не  золотым запасом,  а  количеством вырабатываемой  энергии.
Физического труда практически нет, зато популярен спорт.
 В тон Орейзу говорит с немцами и Ардри, глава марсианской супердержавы:
"Господь бог  пожелал, чтобы люди,  созданные  им  по  собственному образу и
подобию и  рассеянные  по  всей  вселенной,  установили  связь  и  научились
трудиться вместе  во  славу  божию. История  этой планеты  научила  нас, что
обожествление  технических достижений  -  худшее  из зол...  Человек  должен
поклоняться лишь господу, если он хочет исполнить свою миссию в жизни. Это и
только это послужит этическим основанием для технологической цивилизации..."
 Вдохновленные  визитом пришельцев из  космоса,  марсиане  предпринимают
свой первый шаг в космос: запускают первый спутник.
 Марсианская  утопия  фон  Брауна  предельно  прозрачна  по  смыслу: его
общество  будущего  -  это все тот  же  наскоро перелицованный "тысячелетний
рейх". Космические фантазии  обер-ракетчика Гитлера преследуют  гитлеровские
же земные цели.
 Нет, роман  фон Брауна,  пересказанный  доктором Лейтером Старшому, был
интересен лишь как иллюстрация философских взглядов самого фон Брауна.
 -  Оставим  литературные   опыты   Брауна.   Вы  говорили  о   бомбежке
Пенемюнде..."

7. Загадка Боров Тухольских

 Медленно тянется время на посту. Зевая вопреки уставу караульной службы
во  весь  рот, Пупок нежился на полуденном солнце. Небо  имперской провинции
Вартеланд впервые за неделю было безоблачным, от края до  края заливала  его
прозрачная  берлинская  лазурь, но стылое ноябрьское солнце не грело спину и
поясницу Пупка.  Поясницу  здорово ломило. Уже месяц назад Пупок "поздравил"
себя и всех друзей по "братской  могиле" с  радикулитом. Прострелом мучились
все  в  развед-группе  "Феликс"  -  сказывались  долгие часы,  дни,  недели,
проведенные лежа  на  сыром песке нар,  прикрытых лишь парашютным перкалем и
одеялами.  Верочка  завязывала теплые  платки  вокруг  талии, но  и  это  не
помогало. Хуже всего доставалось  Петровичу: по лесу он ходил,  согнувшись в
поясе под прямым углом, и долго не мог разогнуться.
 Вдруг остроглазый Пупок  застыл  с открытым в  зевке  ртом. В  небе его
внимание   привлек  почти  бесформенный,  быстро   увеличивавшийся  предмет.
Совершенно беззвучно, словно пикируя из космоса,  прямо,  казалось, на Пупка
летела добела раскаленная  точка с коротким бело-газовым шлейфом, ярким, как
молния. В следующее мгновение над лесом взметнулось полотнище синего пламени
с алыми языками, почти сразу потонувшее в громадном клубящемся облаке дыма и
пыли,  и  только тогда  по ушам ударил колоссальной силы  взрыв.  Земля  под
Пупком заходила как при землетрясении. Воздушная волна смерчем промчалась по
лесу. Пупка отшвырнуло на сосны...
 Сразу же  приподнялся прямоугольник  дерна  с  сосенкой,  и из землянки
выскочил Олег. За ним из  люка высунулась  всклокоченная  голова человека  с
завязанными глазами. Димка  Попов, застревая в  узком туннеле, кое-как помог
пленнику выбраться  из люка. Теперь стало видно,  что  одет он  в коричневую
форму роттенфюрера СА  с матово-серебряными пуговицами, синими  петлицами  и
витым  желтым погоном.  И Олег  и  Димка  Попов  вновь  облачились  в  форму
фельджандармов. Дождевик на Димке трещал по всем швам.
 - Шнеллер! Шнеллер! - торопил штурмовика Попов.
 - Ни  пуха  вам,  фараоны!  -  сказал  им  вслед  Пупок,  поднимаясь  и
отряхиваясь.  Он  едва  услышал  собственный голос,  так оглушил  его  взрыв
ракеты. - Не смейте возвращаться с этим Фрицем - в "братской могиле" у нас и
так из-за тебя, Димка, не хватает жизненного пространства!..
 - Ауфвидерзеен, герр Набель! - сказал ему на прощанье Димка.
 - Как ты меня назвал? - спросил Пупок.
 -  Эх, темнота!  -  проговорил  Димка.  -  "Набель"  по-немецки  значит
"пупок".
 Минут  через  сорок  Димка  и  Олег  добрались  со штурмовиком  до дома
лесничего.  Меллер  ждал их. После того  как  к  нему поздно  вечером  зашел
Констант  Дом-бровский, он не сомкнул глаз. Он  был бледен, руки дрожали, но
он  сделал все,  что  от него  требовалось:  вошел  в коровник, сел  за руль
трофейного  "опель-капитана"  и,  включив мотор, выехал на хорошо  укатанную
лесную дорогу  перед своим  домом. Теперь  за руль сел  Олег.  Димка посадил
штурмовика   рядом   с  Олегом,   а   сам  плюхнулся  сзади,  помахал  рукой
перепуганному Меллеру. "Опель-капитан"  рванул с места и помчался по дороге,
ведущей  из леса. Путь предстоял неблизкий - в багажнике глухо погромыхивали
канистры с бензином.
 Спустив боковое  стекло, Димка выглянул  в  окно: над лесом  уже парил,
серебристо  поблескивая  на   солнце,  "физелер-шторьх".  Олег  взглянул  на
трофейные часы, нажал на газ. Роттенфюрер СА сидел не шевелясь.
 Выехав за опушку леса, откуда  виднелись крыши деревни Бялоблоты,  Олег
огляделся и мягко  остановил машину. Димка  снял повязку  - чистую  байковую
портянку - с глаз обер-ефрейтора СА.
 - Садись  за  руль, Фриц! - сказал  Димка на  своем корявом, но  бойком
немецком языке, который он изучил  за два с половиной  года в оккупированном
Минске. - Дальше машину поведешь  ты.  И  помни - никакой  самодеятельности.
Бефель ист бефель: приказ есть приказ.
 -  Яволь! - глухо,  но  с чувством  проговорил, пересаживаясь  на место
водителя,  обер-ефрейтор. -  Все  будет сделано, майне херрен!..  Вы  будете
довольны мной.
 На первых немцев напоролись через десять минут: к Бялоблотскому лесу со
скоростью   восемьдесят  километров  в   час  мчался  кортеж  автомобилей  с
автоматчиками-мотоциклистами и  броневиков. Олег  даже встретился глазами  с
эсэсовцем-мотоциклистом  и почувствовал, как по позвонкам,  как по клавишам,
пробежали ледяные пальцы...
 - Те, которые нам нужны? - негромко спросил  Олег, когда моторизованная
кавалькада скрылась в пыли.
 -  Ракетчики, - ответил Димка, глядя не в  заднее окно,  а в  зеркальце
водителя. - Я запомнил номера.
 Два броневика, "хорьх"  с желтыми  фарами, штабные "мерседе