почти  безоблачным. Такая  погода  в
сентябре  -  редкость,  но  она  не радовала  кронштадтцев:  ждали воздушных
налетов.
     Чтобы  противник   не  видел  целей,  моряки  подожгли  дымовые  шашки.
Кронштадт и его рейд словно окутало белой кисеей.
     Немецкая дальнобойная артиллерия стреляла  то  по рейду,  то по городу.
Несколько раз появлялись бомбардировщики, но зенитчики не  дали им прицельно
бомбить.
     Время подошло к обеду. Выйдя из каземата на свежий воздух, я  уселся на
гранитный парапет  и,  любуясь  ставшим  невдалеке  у  Усть-Рогатки линкором
"Марат", закурил.
     Со всех сторон  завыли  сирены. На Кронштадт надвигалась очередная туча
самолетов. Понимая, что им незачем бомбить Кроншлот, я не ушел в укрытие.
     Загрохотали зенитки кораблей.  В небе перед самолетами запрыгали  белые
мячики разрывов.
     - Ура! Попали! - закричал краснофлотец, остановившийся рядом со мной.
     Один  из  "юнкерсов",  задымившись, вышел  из строя. Он  метался, чтобы
сбить пламя, но ярко вспыхнул и упал в море.

     Остальные  же  бомбардировщики, несмотря  на  ураганный  заградительный
огонь, продолжали двигаться по курсу. Только у Кронштадта они разделились на
несколько групп и стали заходить на пикирование.
     Я видел, как зенитчики линкора "Марат" усилили  огонь. Вверх, навстречу
пикировщикам, понеслись цепочки огненных трасс...
     Послышались взрывы бомб где - то у подплава. И вдруг на носовой  палубе
"Марата"   вспыхнул  слепящий   огонь...   Вверх  взвилось  острое  пламя  и
рассыпалось искрами... На Кроншлот накатился двойной взрыв.
     Как на  экране я увидел  медленно поднявшуюся  носовую башню  линкора с
тремя двенадцатидюймовыми пушками и  отделившуюся от  корабля фок - мачту, с
ее мостиками и площадками, сплошь облепленную  людьми в белых робах... Фок -
мачта  переломилась  на  несколько частей и вместе с  башней рухнула в воду.
Взметнувшиеся брызги, пар и дым обволокли корабль...
     Я невольно зажмурился. А когда вновь открыл глаза, то увидел осевший на
грунт линкор  с начисто оторванным носом. На нем не было ни кривой трубы, ни
толстенной фок - мачты, ни передней стальной башни  с тремя пушками. Корабль
парил, а вокруг него вода кишела плавающими людьми.
     Кроншлотцы, узнав о взрыве на линкоре,  выскочили из укрытий. Но чем мы
могли помочь  маратовцам? Только  несколько  человек,  вскочив  на  рейдовый
катер, помчались спасать тонущих.
     Воздушный  налет  продолжался.  В   бой  опять  вступили   шесть  наших
ястребков.  Они  сбили  несколько  пикировщиков,  но  разве этим  восполнишь
потери? Настроение у всех подавленное.
     Совещание   политработников  было  коротким.  Я  решил  проведать  свое
"войско", оставшееся в Кронштадте.
     На рейдовом катере, под сильным обстрелом, мы добрались  до  Петровской
пристани. Там несколько  линкоровцев переносили с  баркаса трупы товарищей и
укладывали в кузова грузовиков.
     Многотиражку  на  "Марате"  редактировал  кинодраматург Иоганн Зельцер.
Всего лишь несколько дней назад я видел его в Пубалте.  Шутя он похвастался,
что во время тревог находится  на самом высоком месте, в зенитном расчете на
фок - мачте. Фок - мачта затонула. Куда же делся Зельцер?
     Я спросил у мичмана, руководившего похоронной  командой, не знает ли он
о судьбе редактора многотиражки.
     -  Слышал... Политотдельцы говорили... в подъемнике застрял. И до верха
не добрался, -  ответил  линкоровец  и вдруг  разрыдался. - У меня там такой
друг погиб, что в жисть не найдешь.
     Тут же я  узнал, что "Марат"  несколько дней назад в Морском канале уже
пострадал от обстрела и  бомбежки. У  Усть-Рогатки его ремонтировали рабочие
Морзавода. Перед  обедом они все собрались в  Красном уголке. Немецкая бомба
угодила  прямо  в  снарядный погреб. От взрыва  сдетонировавшего боезапаса и
оторвало линкору нос. Все, кто был в этой части корабля, погибли.
     В  типографии  я  застал  лишь  половину  своего  "войска",  На  узлах,
засыпанных  обломками  штукатурки, лежали  в шинелях девушки и дремали.  При
моем появлении они даже не поднялись.
     - Когда вы нас заберете? - спросила корректор. - Лежим  второй день без
дела...  И погибнешь неизвестно за что.  Нынче думали, потолок рухнет,  всех
засыпало.
     - Сегодня постараюсь забрать. А где мужчины?
     - Ушли за сухим пайком. Опять ни обеда, ни ужина,  - пожаловалась Тоня.
- Хоть бы в поварихи взяли.
     Я отправился  к  Белозерову  и не ушел  от него,  пока  он  не  выделил
пятитонку и команду грузчиков.
     Нам удивительно повезло: за  пятнадцать  минут шоферы  успели доставить
имущество на  пристань, а  там - сгрузить на готовый к отходу  катер.  Когда
одновременно начался  обстрел  и  воздушный  налет,  мы  уже  были  в  бухте
Кроншлота.
     Здесь  краснофлотцы  поставили  "американку"  на деревянные  салазки  и
затащили в самую глубь подземного каземата главного здания.
     Я думал, что мрачные стены  каземата  вызовут уныние  у девушек, а они,
очутившись в тиши толстенного подземелья, повеселели.
     -  Ой,  как  здесь  хорошо,  словно  в   глубоком   тылу  очутились!  -
оглядевшись, воскликнула  Рая  Справцева.  -  Сюда  осколки не  влетят. Даже
стрельбы не слышно.
     -  Теперь  меня  отсюда  и  на  обед не  выманишь,  -  призналась  Тоня
Белоусова. - Думалось, пришел конец жизни, ан нет, поживем еще!
     Практичная Катя Логачева спросила у меня:
     -  А где здесь койки или топчаны достают? Она  решила не на день, не на
два обосноваться в каземате.
     - Обойдемся без  коек,  -  поспешила сказать  Тоня,  боясь,  что  я  их
отправлю в  кубрик, приготовленный на третьем  этаже.  -  На фанеру  матрацы
положим.
     Парни тоже не захотели поселиться в кубрике.
     - Мы  где-нибудь  сбоку, за "американкой" устроимся, -  сказал печатник
Архипов. - Мне ведь вручную придется печатать,  а в кубрике не выспишься: то
по тревоге поднимут, то на погрузку пошлют.
     - Мне там писать негде будет, -  вставил  Петр Клецко. - Да  и дежурить
заставят...
     - Ладно,  обосновывайтесь здесь, - разрешил  я, так как и сам  не прочь
был остаться в каземате.
     Сейчас  мое утомленное "войско" спит  вповалку  на  узлах и развернутых
матрацах. Бодрствую лишь я один, потому что делаю эту запись в дневнике.
     24  сентября. Оказывается, вчера поздно вечером,  когда я  вел дневник,
еще  раз налетела  авиация и натворила много  бед.  Но до меня через толстые
стены не  донеслось  ни единого  звука.  Репродуктор,  объявлявший  тревогу,
умышленно был отключен, чтобы мои парни и девчата могли спокойно выспаться.
     На Кронштадт налетело 272 самолета, из них сбито только четырнадцать. В
городе сильно пострадали госпиталь и цеха Морзавода, а флот понес тяжелейшие
потери.  Кроме "Марата", сел  на грунт с затопленной  кормой лидер  "Минск",
повреждены, но остались на ходу крейсер  "Киров",  эсминец "Грозный", бывшая
царская яхта "Штандарт", переделанная в минный заградитель.
     Сегодня  дует холодный ветер, временами накрапывает дождь, низко  бегут
облака. Самолеты не могут летать. Их  заменила дальнобойная артиллерия,  она
бьет по рейду и Кронштадту.
     Два  шальных  снаряда  угодили  в   гранитную   стену  главного  здания
Кроншлота.  Стена оказалась  такой прочной,  что  увесистые снаряды,  словно
мячики, отскочили в сторону и разорвались в камнях на отмели.
     Молодец Петр Первый, построил домину так, что мы  благодарим его  через
двести с лишним лет!
     Как был  воздвигнут  Кроншлот, я узнал только вчера. Оказывается,  Петр
Первый строил  его поспешно и тайно,  чтобы надежно оградить будущую столицу
от набегов вражеских кораблей. Он сам  промеривал лотом глубины в  заливе  и
нашел подходящую отмель в версте от южной  оконечности Котлина. Фарватер как
раз проходил между нею и островом.
     Мысль была проста: если  на отмели построить надежный форт, вооруженный
пушками, то ни один корабль дальше не проскочит. Он попадет под перекрестный
огонь и вынужден будет за двадцать пять верст до Санкт - Петербурга вступить
в бой.
     Строительство  форта Петр поручил энергичному Меншикову. Тот, получив в
свое распоряжение  дешевую рабочую силу - солдат двух полков, той  же осенью
принялся  на  южном  берегу  залива  валить  строевой  лес,  тесать  бревна,
сколачивать  сани и клети. Как только залив сковало прочным льдом,  Меншиков
все заготовленные материалы на лошадях подтянул к отмели.
     Одни  солдаты у него вбивали  сваи,  другие,  заполнив  клети  камнями,
сталкивали их в проруби. Так постепенно образовался искусственный остров, на
котором и была воздвигнута толстостенная круглая башня, начиненная пушками.
     Сперва  первый  форт назвали  "Кроншлоссом",  что по-русски означало  -
"Коронный ключ". Но позже эта небольшая  крепость обрела постоянное название
"Кроншлот", что означает - "Коронный замок".
     От взрывов наш "замок"  чуть  колышется, точно палуба большого корабля.
Видно, подгнили какие - то сваи. Но все равно мы себя здесь чувствуем лучше,
нежели в Кронштадте.
     На южном берегу не угасают костры. Гитлеровцы не успокаиваются, они все
еще надеются смять наши войска хотя бы на Ораниенбаумском "пятачке". Если им
это удастся - плохо будет Кронштадту! Гитлеровцы смогут стрелять в упор.
     Нашу типографию шутники назвали "подпольной". Военкоров вдруг развелось
больше, чем  нужно. Они являются по два -  три  человека,  но, конечно,  без
корреспонденции. Главная цель  прихода: взглянуть на девчат. Как бы  ни было
тяжело,  они рады позубоскалить и  вскружить  голову  какой-нибудь  Тоне или
Раечке. Отваживает  этих  "корреспондентов"  Клецко. Он дает гостям  бумагу,
карандаш  и  заставляет  писать  заметки,  а  это  действует  безотказно:  у
"корреспондентов", оказывается,  нет никакого времени, они  стремятся скорей
улизнуть.
     Нужно сказать, что женщины никогда не служили на этом островке, лишь за
бельем прибывали  пожилые  прачки.  Поэтому моряки издавна прозвали Кроншлот
"островом погибших  женихов".  Здесь  они  редко  получали увольнительные  и
девушками  любовались только  в  бинокль. Поэтому  две  наборщицы и  молодой
корректор вызывали повышенный интерес.
     В бухту  Кроншлота то и  дело  заходят  катера МО  пополнить  боезапас,
получить  свежий хлеб,  сыр, консервы. Для них  в клубе  беспрестанно крутят
старые кинокартины.
     Стоянка недолгая, но  моряку и за  эти минуты хочется как  можно больше
вкусить  береговых  радостей: катерники  набиваются  в  клуб  и с  затаенным
дыханием смотрят на недавнюю мирную жизнь, похожую теперь на сон. Досмотреть
картину  до  конца  редко  кому  удается,  так  как  от дверей  через каждые
пятнадцать - двадцать минут доносятся голоса дежурных:
     - Сто двенадцатый - на выход.
     - Зенитчикам - построиться на берегу.
     - Двести восьмой - через пять минут отходим.
     Зрители неохотно поднимаются и бегут к выходу. Ряды скамеек пустеют, но
через некоторое время заполняются новыми катерниками.
     Я заметил, чем труднее людям на войне, тем  больше их тянет к зрелищам,
к  музыке  и  танцам. Почти  на  каждой короткой  стоянке появляются  баяны,
гитары, мандолины. Катерники выносят из кубриков патефоны и на  пирсах, а то
и на парапетах отбивают чечетку или русского.
     Сегодня в Кроншлоте появилась фронтовая бригада ленинградской  эстрады.
Народу в зал набилось до отказа. Краснофлотцы сидели на полу и  стояли вдоль
стен.
     Надев  бушлаты и бескозырки, два пожилых актера спели старые матросские
песни. Затем выступила  танцевальная пара  с  таборными танцами. Черноглазая
артистка так лихо трясла плечиками и грудью, что вызвала овацию. Ее долго не
отпускали со сцены, заставляя каждый танец повторять на бис.
     Закончился концерт  сатирическими куплетами  о четырех  "Г" -  Гитлере,
Геринге,  Геббельсе,  Гессе.  Куплеты  были  по-солдатски грубыми и не очень
остроумными, но  оттого, что их исполнял унылый и тощий детина, они вызывали
взрывы смеха и аплодисменты.
     Артистов  моряки гурьбой провожали  на  катер,  а они, глядя на далекие
пожары на петергофском берегу и беспрерывно взлетающие ракеты, спрашивали:
     -  В Кронштадте  менее  опасно, чем  у  вас? Кроншлотцам не хотелось их
огорчать, и они без зазрения совести врали:
     - Ну  конечно, там Дом  флота имеет  хорошее  убежище.  Но вы и  нас не
забывайте, приезжайте еще.
     26  сентября.   Вчера   весь   день   прошел   без   налетов   авиации.
Воспользовавшись  передышкой, начальство устроило "переселение народов". Вся
жилплощадь Кроншлота распределена по - иному.
     Мне  и секретарю партийной комиссии,  батальонному  комиссару  Власову,
отведена отдельная комната на втором этаже круглого здания, у входа в бухту.
Комната небольшая, в нее с трудом вместились две койки и столик. Здесь будут
храниться все наши материалы.
     Власов - тусклый блондин с бледной и вытянутой физиономией. На щеках  и
подбородке у  него  какое - то подобие растительности  -  кустики бесцветных
щетинок.  Подозреваю, что он  обходится  без  бритвы.  По  виду Власову  лет
тридцать пять. Он почти не улыбается, всегда  серьезен. Видимо, эта черта  и
выдвинула его в секретари партийной комиссии.
     У  Власова хозяйственные задатки: он  натаскал к  круглой  печке  дров,
раздобыл чернил и завалил стол папками.
     - Никого из посторонних не оставляй здесь, - предупредил он меня. - Все
дела секретные.
     - Как  же тут вместе работать? - спросил я у него. - У  тебя, наверное,
заседание за заседанием, а мне уединиться необходимо.
     -  Особо  мешать  не  буду, -  пообещал  он.  - Я  больше  в разъездах.
Заседания провожу на местах,  с привлечением актива. Вот и сегодня укачу  на
острова, а тебе своего бывшего помощника подкину. Послал человека по делу на
юр,  или,   как   его  называют,  Ораниенбаумский  "пятачок",  а  там  парня
захомутали.  Отбить  не  могу, только  с  отчетом прислали,  несколько часов
побудет здесь, очухается и опять - на сухопутный фронт.
     Вечером  пришел  ночевать  старший   политрук   в  матросском  бушлате,
подпоясанный широким ремнем,  в кирзовых сапогах. Прямо комиссар гражданской
войны! В его усталом лице мелькнуло что - то знакомое. Я всмотрелся.
     - Не узнаешь? - спросил он. - Витьку Наумова признать не можешь?
     В   бравом   морячине   трудно   было   узнать   тощего   институтского
баскетболиста, с которым  мы  играли в одной  команде, но я сделал вид,  что
сразу узнал его.
     - Года  три, наверное, по спортзалам с тобой разъезжали.  Но понять  не
могу, кто тебя моряком сделал? Специальность ведь у тебя другая.
     -  На  партработу  взяли,  а  во  время  войны  с  финнами  -  на  флот
мобилизовали. С тех пор кителя не снимал. Надо бы вспрыснуть нашу встречу.
     Он  вытащил  из  вещевого  мешка немецкую  флягу и,  поставив  на стол,
сообщил:
     - Трофейный  шнапс.  И  закуска имеется.  -  Наумов  высыпал  из  мешка
килограмма  два картошки. - Разведчики на ничейном поле накопали. Приходится
с боем картошку добывать.

     В круглой  печке - голландке догорали  дрова. Я закопал  в горячую золу
десяток картофелин и поинтересовался делами на Ораниенбаумском "пятачке".
     -  Какой  же он "пятачок"!  -  возмутился Наумов.  - На  нем  несколько
Нью-Йорков  и  государство  Монако  разместить  можно.  По  дуге  шестьдесят
километров, в  глубину  - двадцать пять. Немцы "котлом" назвали.  Я  в  этот
котел случайно угодил.
     Он рассказал, как послали его вручать партийные билеты морякам, ушедшим
с  кораблей на  сухопутный фронт. На командном пункте  у  Петергофа  Наумова
задержал бригадный комиссар,  прибывший  с большими  полномочиями.  Не желая
ничего выслушивать, он тут же назначил старшего  политрука комиссаром отряда
и послал на  развилку  дорог  задерживать  беспорядочно  отступавших  бойцов
Восьмой армии.
     - А ты что - отбиться не мог? - спросил я у Наумова.
     - Тут, когда  все  взвинчены,  возражать не моги  -  под  горячую  руку
расстреляют. Говорю "есть", повернулся, щелкнул каблуками и пошел. Наше дело
солдатское.
     Когда испеклась картошка, я открыл банку консервов и разлил по стаканам
шнапс. Мы  чокнулись  и  одним  махом  выпили его. Мой  институтский товарищ
быстро захмелел.
     -  Задерживали мы вконец измученных бойцов, -  понизив голос, заговорил
он. - Еще бы! Всю Прибалтику прошли с боями. В некоторых полках  по двести -
триста  бойцов  осталось. А  тут  от  Ленинграда  отрезали,  в мешок попали.
Растерялись многие. Пришлось чуть ли не каждого  встряхивать и крепкое слово
в  ход пускать. В общем, наберем сотни полторы бойцов,  дадим им  командира,
политрука и  отправляем в обескровленные  полки. А  какая  помощь  от  таких
наспех  сколоченных рот?  К  тому же  плохо  вооруженных?  У немцев  танков,
снарядов и мин до дуры, а мы патронов вволю не имеем, пять снарядов на пушку
даем. Хорошо, что наших моряков прислали да еще курсантов Петергофской школы
пограничников.  Эти  стойкие. Фрицы боятся "черных дьяволов".  Но  батальоны
морской  пехоты с каждым днем редеют, в  строю и трети  бойцов  не осталось.
Хорошо, что корабельная артиллерия помогает.
     - Значит, положение остается угрожающим?
     -  Да, и  очень. Особенно для Кронштадта. Если  не заставим гитлеровцев
закопаться в землю, худо нам будет.
        "ВЫЛАЗКА В ЛЕНИНГРАД"
     29  сентября.  Для  многотиражки необходимы  клише.  Без них  у  газеты
непривлекательный вид. Кронштадтская типография  клише  не  изготовляет,  за
ними надо  отправляться в Ленинград. А это не легкое путешествие. Хотя залив
между Ленинградом и  Кронштадтом наш,  все  же  продвигаться по  нему так же
опасно, как и на передовой. Немецкие снаряды достают всюду.
     Стоит на  фарватере показаться кораблю, как  через несколько минут  над
ним появляются самолеты или рвутся снаряды. Поэтому в светлое время мало кто
пробирается в Ленинград, разве  только на быстроходных катерах,  по  которым
немцы редко  стреляют, так  как попасть в юркий катер трудно - он ведь может
покинуть фарватер и маневрировать где угодно.
     Вчера в Ленинград  отправлялся штабной катер. Я напросился в пассажиры.
Мы вышли на рассвете  по северному  фарватеру. Минут через десять попали под
артиллерийский обстрел,  но очень ловко  улизнули из  опасной  зоны. В  Неву
вошли без всяких приключений.
     В Ленинграде, несмотря на обстрелы и налеты авиации,  на  улицах людно.
Мужчины  и женщины  стоят в  очередях у  закусочных,  столовых,  пивных  и у
газетных киосков.
     Многие женщины выглядят нарядными, точно  они собрались на  бал  или  в
театр.  Мне  навстречу попалась бывшая  сослуживица  по  Дому книги. На  ней
элегантный   темный  костюм   и  удивительно  белая  кофточка   с  кружевным
воротничком. Любопытствуя, я спросил:
     - Что случилось, почему ленинградки вдруг стали франтихами?
     Она объяснила по - своему:
     -  Никакие  не франтихи. Просто  не  хотим остаться в затрапезном. А то
некоторые берегли, берегли, приходят на свою улицу, а вместо дома развалины.
Так что лучше быть нарядной.
     Я побывал дома на канале  Грибоедова. В квартире пусто.  Окна  раскрыты
настежь.  Может быть, поэтому все стекла целы. Как мы были наивны, наклеивая
на них бумажные полоски. Для взрывной волны они не помеха.
     Я зашел к соседу - товарищу по перу. Он каким - то чудом оказался дома,
расхаживал в халате.  Сосед  выглядел так, словно он перенес  очень  тяжелую
болезнь: исхудал, оброс щетиной, в углах рта залегли морщинки.
     Оказывается,  он попал в писательский взвод ополчения, чуть не оказался
в  окружении,  но  благополучно вышел  из него, пешком  добрался до  окраины
города и в трамвае вернулся домой.
     - Немцы от нас в километре были, - сказал он. - С моим зрением, правда,
не разглядишь,  да я  еще очки  разбил. Но  другие  ясно  видели,  как фрицы
перебегали.
     В углу его комнаты стояла давно не чищенная, заржавленная винтовка.
     - А где те