Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
перь ваша воинская часть? - спросил я. Он ответить не мог.
- Многие из наших дошли до трамвайной остановки и поехали по домам.
Наверное, повестки пришлют.
Он, оказывается, не знал ни воинского устава, ни того, как нужно
обращаться с винтовкой.
Неужели и другие подразделения ополченческой дивизии имели столь
необученных и не приспособленных к окопной жизни людей? Разве таким выстоять
против дисциплинированных, вымуштрованных и натренированных убийц, против
танков и самоходных орудий?
Я посоветовал соседу немедля отправляться с винтовкой в военкомат и
сказать, что он только что вышел из окружения и разыскивает свою часть,
иначе, если нарвется на формалиста, его обвинят в дезертирстве.
У соседа от волнения выступили на лбу и носу капельки пота. Ему и в
голову не приходило, что можно сделать такой несправедливый вывод. Не мог же
он воевать с разбитыми стеклами очков!.
Я, видно, слишком зло высмеял его доводы, потому что ополченец
мгновенно посерьезнел и пообещал сегодня же вычистить винтовку и сходить в
военкомат. Если там будут люди разумные, то его используют в газете. К
штыковым атакам он явно не приспособлен.
Два дня назад нелепо погиб ленинградский прозаик Иван Молчанов,
написавший роман "Крестьяне". Это был человек отчаянной смелости. Где - то
под Ленинградом он остановил бегущих бойцов, пристыдил их и сам повел в
атаку. Атака оказалась успешной, она помогла закрепиться другим ротам. За
это Молчанова представили к награде. На радостях он угостил своих однополчан
водкой и поехал на легковой машине по городу. На Литейном проспекте машина с
ходу врезалась в чугунный столб. Молчанов получил сотрясение мозга и, не
приходя в сознание, скончался. Глупейшая смерть!
Из Ленинграда не хочется уезжать. Так бы и стоял у гранитного парапета
и без конца любовался городом! Но война вскоре напомнила о себе: со всех
сторон одновременно заголосили сирены.
Еще днем, получив клише, я договорился со старшиной кронштадтского
рейдового катера, что в двадцать часов он захватит меня у набережной
Красного флота. Но остаться у парапета мне не позволили настойчивые дежурные
соседнего дома. Они требовали, чтобы я укрылся в бомбоубежище.
Спорить с ними не стоило, так как еще не было и девятнадцати часов. Я
прошел во двор и остановился у входа в подвал. Сюда сбегались женщины с
ребятишками, ковыляли старики с заветным портфелем или саквояжем. В них
обычно хранились ценности и документы.
В подвал забираться не хотелось, я стал к стене и закурил. На меня
сразу же зашикала дворничиха:
- Брось! Фриц увидит. Курить нельзя.
Пришлось папиросу скрыть в кулаке и курить как на передовой.
Зенитная пальба началась чуть раньше бомбежки.
Все загромыхало вокруг, и в стеклах верхних окон домов замелькали
отражения разноцветных вспышек. Какая - то старуха, став на колени посреди
двора и воздев руки к небу, принялась громко молиться. А когда грохот
усилился, она не выдержала: поднялась и стремглав бросилась в бомбоубежище.
И вот в такой, казалось, неподходящий момент вдруг раздался дружный хохот.
- Что, бабуся, и на бога не понадеялась? - спросил парень в рабочей
куртке.
- Да разве при таком грохоте он услышит! - добавил другой.
И все вновь громко засмеялись.
Катер подошел в условленное время. Прямо с парапета я перебрался на
палубу, и мы помчались вниз по Неве. Спускаться в каюту не хотелось, я
остался стоять у мостика.
Вода в Неве, без отражений бликов городских огней, казалась мертвой,
похожей на деготь. Дома высились как дикие скалы в широком ущелье, ни одного
золотистого огонька. Только кое - где голубоватое сияние одиноких синих
лампочек. Густая, вязкая тьма навалилась на город. Отсветы пожаров не
окрашивали облаков, а запах гари все же ощущался.
В заливе вода засеребрилась. Видно, где - то за облаками сияла луна и
ее процеженный свет отражался в море.
Катер шел северным фарватером. Старшина, стоявший у штурвала, все время
был начеку: следил за южным берегом - не появится ли луч прожектора.
Неужели мы не прогоним гитлеровцев из Петергофа и Стрельны? Нельзя их
оставлять на южном берегу, прямой наводкой будут расстреливать. Особенно
достанется крупным кораблям. Для них существует только один путь - Морской
канал. Залив вокруг мелководен, корабли с большой осадкой не проведешь.
Значит, все время придется рисковать, идти в узости канала под огнем. Не
плаванье, а гроб с музыкой!
- Воздух! - выкрикнул впередсмотрящий.
Самолета он не видел, а уловил нарастающее нытье моторов.
Я тоже стал смотреть вверх, прислушиваясь к звуку, напоминавшему
противное зудение бормашины.
В небе над заливом облака рассеялись. Крупная красновато - оранжевая
луна как бы глядела на нас сквозь кисею. Море она не освещала. Может быть,
поэтому самолет - разведчик нас не приметил и принялся обстреливать из
пулеметов баржу с аэростатчиками, стоявшую посреди залива.
Сверху стремились трассирующие пули. Казалось, что осыпается звездная
пыль, хотя сами звезды не проглядывались.
В темном небе осветился аэростат. Он вдруг вспыхнул и, теряя контуры,
стал падать...
Где - то заработала скорострельная пушка и быстро замолкла. Вдруг,
чихнув два раза, заглох мотор нашего катера.
- Что-нибудь серьезное? - спросил я у старшины.
- Шут его знает! - ответил тот. - Вот не на месте забарахлил! Может,
бензин с водой? Надо бы поглядеть, но лампочку включишь - с берега заметят.
Вытаскивай брезент! - приказал он механику.
Развернув брезент, катерники накрыли им моторный отсек; светя
лампочкой, стали копаться в механизме. Меня попросили наблюдать за морем.
Я поднялся на мостик дрейфующего катера, стал всматриваться в темноту.
Вблизи не было ни барж, ни кораблей. А на далеком берегу взлетали время от
времени ракеты.
Прошло минут двадцать... полчаса, а ' катерники, чертыхаясь, продолжали
возиться с мотором. С севера сперва задувал едва ощутимый ветер, но через
час он стал пронизывающим. Появились барашки. Катер заметно гнало к берегу.
Мы прошли мимо вехи, поставленной на отмели, вскоре она оказалась позади, а
затем - совсем растворилась во тьме. Я сказал об этом старшине. Тот поглядел
в сторону Стрельны и заключил:
- До берега далеко, ветром не скоро пригонит. Управимся!
И он опять забрался под брезент помогать мотористам.
Я продрог на мостике, пришлось спуститься и искать укрытия от ветра.
Неожиданно на берегу запрыгали огоньки. Донесся гул частых выстрелов и
довольно близких разрывов. Видно, какое - то судно появилось в Морском
канале и немцы принялись его обстреливать.
Напрягая зрение, я стал вглядываться в волны, но обстреливаемого судна
не увидел, а то, что удалось
разглядеть во тьме, не обрадовало. Снаряды рвались довольно близко от
нас.
Я опять вызвал старшину катера и посоветовал бросить якорь.
- А у нас такого якоря, чтобы в заливе стоять, не имеется, - ответил
он. - Да и во время обстрела лучше дрейфовать. Фрицам к волне и ветру не
приспособиться, промажут.
Я прислушивался к тому, как катерники под брезентом звякали железом,
злился на них, но ничем не мог помочь.
Прошло, наверное, еще минут тридцать, а то и сорок, наконец мотор
перестал чихать, застучал ровно и бесперебойно.
В Кронштадт мы пришли глубокой ночью. В Кроншлоте я очутился только
утром. И здесь почувствовал себя таким утомленным, словно совершил опасное
многодневное путешествие.
"ПЕТЕРГОФСКИЙ ДЕСАНТ"
1 октября. Дни стоят теплые. Деревья еще в зеленой листве.
Вчера ночью шел бой очень близко от Ораниенбаума. Из Кронштадта видны
были вспышки разрывов, а пулеметная пальба доносилась довольно явственно.
Неужели немцы и здесь выйдут к морю?
Сегодня светит солнце. Пальба не прекращается: бьет из тяжелых пушек
"Октябрьская революция" и ей вторят форты.
4 октября, 24 часа. Сегодня полнолуние. Море серебрится. Ночь такая
светлая, что на берегу можно разглядеть каждый камешек.
Вчера немецкая артиллерия из Петергофа обстреливала Кронштадт беглым
огнем. Снаряды рвались на территории Морзавода, в Петровском парке, на улице
Ленина. Есть убитые и раненые среди гражданского населения. На телеграфе я
видел плачущих женщин, которые посылали телеграммы мужьям о гибели детей.
Город встревожен, многие кронштадтцы в ожидании обстрелов и бомбежек не
спят в домах, устраиваются в глубоких траншеях, прикрытых железными листами,
ночуют в подвале церкви или сидят с детьми около пещер, вырытых во рву у
Якорной площади.
5 октября. Утром по неосторожности пострадал наш печатник Архипов. Он
печатал листовку. Вдруг вздумалось ему поправить неровный листок.
"Американка" же продолжала работать. Рука вмиг была прижата к талеру.
Послышался крик - на белый лист брызнула кровь. Текст листовки остался на
коже посиневшей кисти. Распорот большой палец. Пришлось отправить в
госпиталь.
Как я теперь обойдусь без печатника? Пока листовки печатает Тоня
Белоусова - самая рослая из девчат. У нее густые, пышные золотисто -
каштановые волосы, могучий торс и сильные руки крестьянки. Смеется она,
забавно оттопыривая верхнюю губу. Говорит с олонецкими присказками, чуть
окая. Но она девица норовистая, навряд ли согласится вручную печатать
газету. Придется приспособить Клецко,
5 октября, 21 час. За сегодняшний день делаю вторую запись. Дело в том,
что газету мы не можем печатать, пока ее не прочтет комиссар. А Радун все
время в разъездах. Наконец перед обедом узнаю, что он прибыл на Кроншлот.
Хватаю оттиски полос и мчусь в приемную.
Адъютант останавливает:
- Бригадный комиссар занят, никого не принимает.
- Доложите, что я по неотложному делу. Адъютант нехотя уходит в кабинет
комиссара и через минуту возвращается.
- Идите.
Бригадный комиссар что - то пишет. Его круглая, коротко остриженная
голова низко склонена над бумагой. Радун - бывший работник Главного
политуправления: руководил флотской комсомолией. Мы с ним ровесники, поэтому
я держусь при нем, как привык держаться в комсомоле. А это ему не нравится.
Он умен, но заносчив, не похож на комиссаров, которых мы знаем по литературе
и кино. Не отрывая глаз от бумаги, Радун сердито спрашивает:
- Что у вас там загорелось?
- Горит газета, - отвечаю я. - Второй день лежит сверстанная и ждет
разрешения на выпуск.
- Сейчас не до многотиражки... Решается судьба Ленинграда. Разве не
сказали, что я занят! - оторвавшись от бумаги, повышает голос Радун.
Его воспаленные глаза мечут искры. Но я не тушуюсь и говорю:
- Именно в такой момент газета должна воодушевлять бойцов. Если вы не
имеете возможности прочитать, поручите кому-нибудь другому.
- Вы что - пришли меня учить?
- Нет. Я лишь говорю о том, что должен знать каждый политработник.
Радун вскакивает. Он готов крикнуть: "Кругом, марш!" Но сдерживает себя
и холодно говорит:
- Оставьте оттиски... Вызову, когда понадобитесь.
Щелкаю каблуками, поворачиваюсь и ухожу.
Военный человек должен уметь подавлять в себе неприязнь к иному
начальнику, даже когда его распирает от возмущения. Если он забывает об этом
- йотом сожалеет. Я еще не научился вести себя соответствующим образом.
Комиссар вызвал перед ужином. Я пришел к нему подтянутым, чтобы не дать
возможности придраться. Радун, казалось, забыл о недавней стычке. Возвращая
подписанные оттиски, он как бы невзначай говорит:
- Маловато у вас боевых эпизодов. Видно, потому, что не бываете в море.
Недостаток надо исправить. Оденьтесь по - походному, сегодня пойдете на МО -
412 с десантом.
При этом пытливо посмотрел на меня. Радун думал, что я начну отбиваться
от опасного похода. Но у меня не дрогнул ни один мускул на лице, я лишь
спросил:
- Разрешите узнать задачу десанта и где мне придется высаживаться?
Радун охотно объяснил, что катерам нашего соединения приказано скрытно
перебросить десантников на петергофский берег. Тут же принялся рассказывать,
какие бойцы отобраны из добровольцев на кораблях и в учебном отряде. По его
словам, это были богатыри. Цель ночной операции - отвлечь как можно больше
сил противника и очистить южное побережье, чтобы по Морскому каналу могли
беспрепятственно ходить корабли.
- А для воодушевления скажите бойцам, что одновременно с суши, с севера
и юга, ударят пехотинцы девятнадцатого стрелкового корпуса, - посоветовал
он. - Танкисты со стороны Ленинграда прорвут линию фронта и соединятся с
десантом. Самому вам незачем высаживаться. Вернетесь назад. Ясно?
- Вполне, - сказал я и, разъяренный, ушел от него.
И вот сейчас сижу и думаю: "Зачем он меня посылает, раз не надо
высаживаться и воевать? Для укрощения строптивости? Или проверка выдержки и
смелости? Ладно, в пылу боя я же могу увлечься и уйти с десантом? В порыве
мало ли что бывает. Пусть останется Радун без редактора".
Если не судьба воевать дальше - прощайте, мама, Валя, сынка!
Эту тетрадь прошу передать брату Александру. Он сейчас партизанит в
лужских лесах.
6 октября. Вернулся с моря окоченевшим. Прочел последнюю запись, и
стало неловко: распрощался, оставил завещание, а все прошло без единой
царапины, и никуда я не делся.
Вчерашний вечер выдался холодным. Дул резкий ледяной ветер. На мокрых
мостках выступала изморозь.
"Что же надеть? - размышлял я. - Если катер подобьют и мы очутимся в
воде, то лучше быть в такой одежде, которая легко снимается. Впрочем, ни
одетым, ни голым в ледяной воде много не наплаваешь. Лучше быть в теплом".
Одевшись по - походному и вооружившись пистолетом "ТТ", я отправился на
морской охотник.
Почти в полночь пять катеров МО вышли из кроншлотской бухточки и
затемненными направились к ленинградской пристани.
В море не было ни огонька, только на стрельнинском и петергофском
побережье время от времени взлетали ракеты. Ветер стихал, но был каким - то
остро пронизывающим. Впередсмотрящие невольно поеживались. Меня тоже
пробирала дрожь.
У ленинградской пристани скопилось двадцать пять "каэмок" - деревянных
катеров, на которых можно было разместить по взводу десантников, - два
бронекатера с шестидюймовыми пушками, штабной ЗК. и шесть больших шлюпок.
Здесь не разрешалось громко разговаривать, подавать звонки и другие сигналы.
Погрузка шла в темноте. Только изредка доносились звяканье железа о железо,
поскрипывание дерева и приглушенные голоса боцманов.
Все получили строгое предупреждение: в море не курить.
На "каэмках" разместили пять рот десантников. Все они одеты во флотские
бушлаты и черные брюки, заправленные в кирзовые сапоги.
Моряков собирались одеть в защитную армейскую форму, но они стали
доказывать, что бескозырки и черные бушлаты для ночного десанта больше
подходят.
- А в тельняшке теплей, - уверяли они. - Она привычней нашему брату.
- Ну, если привычней, оставайтесь во флотском, - согласилось
начальство.
Первыми двинулись в путь пять "каэмок". Они обязаны были в случае
необходимости прикрыть десантные суда дымовой завесой.
В третьем часу ночи все катера МО и двадцать "каэмок", опустив
глушители в воду, запустили моторы и поотрядно двинулись в путь. Впереди шли
морские охотники, а за ними, строго в кильватер, по четыре "каэмки" с
десантниками.
Я стоял на мостике с командиром МО и недоумевал: "Как же мне выполнить
приказ комиссара - воодушевить бойцов?"
- Это, видимо, придется делать при высадке. Запаситесь на всякий случай
рупором, - порекомендовал старший лейтенант Воробьев.
Я попросил боцмана принести запасной рупор и стал всматриваться в
темноту.
Гитлеровцы, видимо, не ожидали ночного нападения. На берегу с прежней
методичностью взлетали и гасли осветительные ракеты.
Когда отряд подошел к главному фарватеру, сразу же открыли
артиллерийскую пальбу форты, а затем тральщики и миноносцы, стоявшие посреди
залива. В небе загудели бомбардировщики.
Темный берег засветился короткими вспышками. Казалось, что в парке и на
пляжах неожиданно возникали костры и рассыпались.
Пальба нарастала. Под громоподобный гул и вспышки, похожие на молнии,
над нашими головами с визгом и воем проносились потоки тяжелых снарядов,
словно там, наверху, мчались с лязгом один за другим бешеные эшелоны и с
грохотом опрокидывались, создавая месиво из земли, дыма, пламени.
Катера перестроились по фронту, и все разом ринулись к петергофскому
берегу.
Я взглянул на часы со светящимся циферблатом. Было половина пятого
утра. Воодушевлять десантников не пришлось. В таком грохоте меня бы никто не
услышал.
Подавленные мощным огнем, немцы, окопавшиеся на берегу, некоторое время
не стреляли по десантникам. Передовым "каэмкам" удалось беспрепятственно
высадить разведчиков у петергофской пристани.
Моряков - разведчиков огнем встретили только у небольшого каменного
здания пристани. Там вдруг ожили два пулемета, но их быстро подавили
гранатами.
К захваченной пристани устремились катера с командованием отряда,
минометчики и саперы. Здесь суша выступала далеко в залив и глубина была
такая, что катера могли подходить вплотную к нагромождению камней.
Мы приближались к берегу почти против дворца Монплезир. Нам было
известно, что в этом месте отмель обширная. Десантникам придется не менее
сотни метров идти по пояс в воде.
Как только огонь фортов и кораблей переместился в глубь немецкой
обороны, начали постепенно оживать береговые дзоты и пулеметные гнезда. В
глубине парка, где - то у каскада "Шахматная гора", вдруг запульсировали
огни, словно там заработали светящиеся фонтаны, посылавшие в залив струи
разноцветных брызг.
Пальба и сверкание роящихся огней не вызывали страха, наоборот -
будоражили кровь, пьянили, словно катера мчались на какое - то буйное
веселье с шумным фейерверком. Казалось, что потоки цветных шмелей,
проносящихся над катером, не несут увечья и смерти.
Но вот рядом со мной охнул комендор, присел на корточки, схватившись за
горло. Ракета на миг осветила его бледное испуганное лицо и кровь,
струившуюся между пальцев.
Я помог перетащить его к кормовому люку и крикнул вниз:
- Окажите раненому помощь!
Но никто не отозвался. Остановив пробегавшего кока, я приказал ему
спуститься с раненым в кают - компанию и оказать первую помощь, сам же
вернулся к впередсмотрящим. Они уже промеряли футштоками глубины.
- Стоп! - крикнул вдруг старшина. - Сто восемьдесят.
Катер мгновенно застопорил ход и, пятясь, открыл огонь по берегу.
У "каэмок" осадка была меньшей, они пошли дальше. Остановились от нас
вдали.
Десантники прямо с бортов попрыгали в воду и, держа над головой
винтовки, по грудь в воде двинулись к берегу...
Высадив всех, "каэмки" стали отходить. Одна из них замешкалась и
застряла на отмели. Мы видели, как катерники, спрыгнув в воду, руками
сталкивали свое суденышко на более глубокое место.
Застрявшую "каэмку" на миг осветил луч прожектора. Он проскочил было
левей, но опять вернулся и заметался на отмели, выхватывая из тьмы то
согнутых пулеметчиков, кативших по воде "Максимы", то минометчиков, несущих
ящики с минами, то карабкав