обратный курс.
     И  вот  мы  на  своем  аэродроме.  Задача  выполнена!  Каждому  хочется
рассказать о штурмовке. Все, что произошло несколько минут назад на  дороге,
вновь возникает в горячих рассказах истребителей: "Я сразу черные кресты  на
борту машины увидел"... "А я по цистерне ударил в хвосте  колонны"...  "А  я
головной грузовик рубанул"...
     Впечатлений хватит до утра. Командир наталкивает на  мысль  о  выводах,
которые следует сделать из боя.
     Опыт получен еще небольшой, но уже получен.
     Почему не стреляли вражеские зенитки? Видимо, потому, что мы  появились
внезапно. Значит, надо добиваться внезапного удара. Кажется, все просто,  но
для нас все это практически ново.
     Единодушно мы забраковали плотные боевые порядки. О скованности маневра
в плотном строю во время полета думал  не  только  я,  но  и  многие  другие
летчики.
     Для нас началась новая, со своими нерушимыми правилами  школа  -  школа
войны.
     За первым боем последовал второй, за  ним  -  третий,  четвертый...  Мы
дрались утром, в полдень, вечером, по нескольку раз в день.  Иногда  вылетов
было так много, что день казался сплошным  боем.  Не  успеешь  прилететь  на
аэродром, заправиться горючим, боеприпасами,  проверить  машину,  как  снова
приказ на новый вылет.
     Мы вели разведку, штурмовали колонны мотопехоты на марше,  сопровождали
бомбардировщиков,  наносящих  бомбовый   удар   по   вклинившимся   танковым
группировкам противника. С рассвета до темноты мы не уходили с  аэродрома  -
летали и вместе с  механиками  ухаживали  за  машинами.  Самое  дорогое  для
каждого из нас - исправный самолет, исправные пулеметы...
     Пошли будни войны. Тяжелые, страшные, горькие, Тяжелы и горьки они были
не тем, что приходилось  много  летать,  часто  находиться  между  жизнью  и
смертью, а тем, что, ведя бои, мы вынуждены были оставлять врагу свою землю,
своих людей.
     Когда сейчас оглядываешься  на  те  грозные  дни  1941  года,  ощущаешь
чувство, жившее тогда во мне и в, моих товарищах: несмотря  ни  на  что,  мы
верили в победу. Верили, что вернемся сюда опять. Вернемся в эти края. Пусть
не мы, а другие придут сюда, но это будут советские воины-победители. Верили
мы в это скорее всего потому, что чувство хозяев своей  страны  было  в  нас
неистребимо, оно было сильнее вражеской техники, сильнее ненависти  фашистов
к советской земле.
     Линия фронта перемещалась на восток. Наши войска  отступили  за  Днепр.
Немцы навели  переправы.  Летаем  штурмовать  переправы,  бьем  фашистов  на
берегу, на понтонах. Совершаем по восемь - девять  боевых  вылетов  в  день.
Бьем, пока хватает сил и патронов, в точности выполняя приказ:  "Бить  врага
до последнего патрона, все расстреливать по противнику".
     За эти дни наша истребительная группа сильно поредела.  Зенитный  огонь
врага ежедневно выхватывал из наших рядов то одного, то другого товарища.
     В  августе  был  сбит  Коля  Нестеренко.  Это   произошло,   когда   мы
сопровождали группу  бомбардировщиков.  Его  самолет  загорелся  от  прямого
попадания зенитного снаряда и упал на землю. Был ли летчик  убит  в  воздухе
или погиб при взрыве баков на земле, сказать трудно. Да и  какое  это  имеет
значение. Ясно было одно, главное и важное, - Коли  нет  в  живых...  Утрату
самого близкого друга я переносил особенно тяжело.
     Из части родным Коли послали уведомление о том, где и как он погиб.
     В воздушном бою погиб Миша  Круглов.  Он  дрался  один  против  четырех
"мессершмиттов". Дрался упорно, ловко уходя от очередей вражеских пулеметов,
однако силы были далеко  не  равные,  и  самолет  Круглова  загорелся.  Миша
выбросился на парашюте, но шелковый купол попал в полосу пламени и вспыхнул.
     Постепенно в группе осталось лишь два самолета мой и  Филатова.  Вдвоем
мы приземлились на Ростовском аэродроме.
     - Остались только мы с тобой. Ты командир, а я вроде начальника  штаба,
- сказал однажды Филатов.
     - Да, армия наша небольшая, товарищ  начштаба.  Только  обязанности  ты
свои выполняешь слабовато. Где летная документация? Где летные  книжки?  Где
приказы? Вот и выходит, что до начальника штаба тебе еще далековато.
     - Ну ищи тогда среди своих подчиненных другого начальника штаба.  Их-то
у тебя всего лишь один. Хорош командир без армии...
     Так мы шутили, а сами думали, как бы нас не направили  опять  в  школу.
Разговоры об этом уже возникали. Боясь такой перспективы, мы  строили  планы
присоединения к какой-либо соседней части: прилетим, объясним, возьмут.  Нам
это казалось просто, но не хватило решительности на самовольный поступок.
     То, чего мы боялись, обрушилось на нас довольно скоро.  "Кожевникову  и
Филатову возвратиться в школу продолжать инструкторскую работу" - такой  был
приказ штаба округа.
     Мы стали просить генерала оставить нас в действующей армии, но  генерал
был неумолим.
     - Лететь, и немедленно, - коротко сказал он.
     - Выходит, навоевались, - пытался улыбнуться Филатов, когда мы вышли из
штаба. Но улыбки не получилось.
     Мы шли к своим самолетам, опустив головы.

ОПЯТЬ В ШКОЛЕ
     В школу мы возвращались без энтузиазма . Над  аэродромом,  над  стартом
летающей эскадрильи появились на бреющем  полете.  С  земли  нас  узнали  по
номерам на фюзеляжах самолетов.
     Лишь только мы приземлились, как были окружены друзьями  инструкторами.
Едва успевали отвечать на их вопросы:  где  остальные,  как  били  фашистов,
хороши ли у немцев самолеты, какую тактику применяют гитлеровцы...
     Школа жила тревожной жизнью. Фронт  с  каждым  днем  подходил  ближе  и
ближе. Все чаще  наведывались  вражеские  самолеты.  Вскоре  было  приказано
эвакуироваться в Закавказье. Меня и Филатова оставили прикрывать уходящие из
Батайска эшелоны.
     С рассвета по одному и в составе пары мы  гонялись  за  "хейнкелями"  и
"юнкерсами", отражая их атаки.  Фашистские  бомбардировщики  применяли  чаще
всего тактику внезапного удара, неожиданно появляясь из-за облаков,  поэтому
перехватить, а тем более уничтожить их  можно  было  только  случайно.  Даже
когда мне однажды удалось выгодно атаковать "юнкерса" и  выпустить  по  нему
длинную прицельную пулеметную очередь, результаты были не такими, на которые
я рассчитывал: противник лишь преждевременно  сбросил  бомбы,  но  серьезных
повреждений не получил.
     Наши истребители затрачивали нечеловеческие усилия,  защищая  от  врага
Ростов  и  Батайск,  но  все-таки  отдельные   бомбардировщики   противника,
прорываясь через  наши  патрули,  наносили  бомбовые  удары  по  аэродромам,
железнодорожным станциям, промышленным зданиям и жилым домам.
     Однажды, зарулив самолеты на стоянку, мы решили позавтракать.  Едва.  я
успел снять парашют, как заметил быстро приближавшийся уже на  боевом  курсе
"Хейнкель-111". Бомбардировщик с секунды на секунду должен был открыть люки.
Что делать? Стоя у самолета, мысленно определяю точку бросания бомб.  В  это
мгновение бомбы отделились и полетели туда, где я находился.  Быстро,  почти
автоматически, решаю задачу: с высоты  1000  метров  бомба  летит  около  20
секунд, в спортивной одежде я пробегаю 100 метров за 12  секунд,  значит,  в
сапогах успею пробежать 50-60 метров, но этого уже достаточно, чтобы уйти из
зоны поражения осколками. Стремительно бросился в  сторону,  и  когда  бомбы
засвистели неприятным, незабываемым, похожим на крик  поросенка  свистом,  я
уже прижимался к траве.
     Бомбы одна за другой подняли  фонтаны  земли,  а  одна  из  них  прямым
попаданием разнесла мой "ястребок" на куски.
     Что делать без самолета ? Я очень боялся  оказаться  "безлошадником"  ,
как называли тогда летчиков, потерявших машину. - Вот, Сеня, теперь ты  себе
и начальник штаба и командир, а  мне  в  пехоту,  -  сказал  я  Филатову.  -
Самолета, брат, сейчас не достанешь. Их делать негде,  видишь  -  заводы  на
колесах.
     Словно в подтверждение сказанного, по железной дороге  проходил  эшелон
эвакуируемого   авиазавода.   На   платформах   лежали   фюзеляжи,   крылья,
стабилизаторы.
     Но, видимо, судьба сжалилась надо мной. Вскоре к нам подъехала  "эмка".
Из нее выскочил молоденький адъютант школы и,  убедившись,  что  нашел  кого
нужно, обратился сразу и ко мне и  к  Филатову:  -  Вас  вызывает  начальник
штаба.
     Мы сели в машину.  В  штабе  стояла  суматоха.  Упаковывали  материалы,
подлежащие эвакуации, уничтожали документы, которые невозможно было вывезти.
     Когда ветер врывался в окна, бумаги разлетались по сторонам.  Прикрывая
их, писаря падали на бумажные горы. Начальник штаба на минуту  оторвался  от
дела.
     - Полетите к месту эвакуации школы, - сказал он. - Аэродромы,  заправки
и конечный пункт будут указаны в полетном листе. Ясно?
     - Не совсем, -  сказал  я.  -  Несколько  минут  назад  разбомбили  мой
самолет.
     - Знаю. Получите другой.  Он  в  ремонте,  но  работу  скоро  закончат.
Свяжитесь с инженером.
     Начальник штаба наклонился над бумагами,  давая  понять,  что  разговор
окончен. Мы повернулись и вышли.
     В канцелярии нам вручили заверенные гербовой  печатью  полетные  листы,
где был указан маршрут полета от Батайска до Баку.
     - Все в порядке, - сказал Филатов, - осталось только получить карты  да
разыскать твой самолет. В каком он еще состоянии?
     - Пусть в самом плохом. Важно, что я не "безлошадник".
     С помощью инженера мы нашли выделенный мне самолет. Это  был  школьный,
довольно старый  истребитель  И-16.  В  свое  время  он  тоже  пострадал  от
бомбардировки. Ремонт должны были закончить только к утру.
     Ждать меня Филатов не мог. Он присоединился  к  одной  из  эвакуируемых
эскадрилий, улетавших через два часа, а я остался один.

НАД ГОРАМИ КАВКАЗА
     Самолет готов. Вместе с младшим лейтенантом  Соколовым  мы  вылетели  в
Грозный через Армавир. К вечеру достигли аэродрома в Махачкале.
     Ночью погода испортилась. С моря подул холодный Ветер.  Мокрые  снежные
хлопья падали на покрытые осенней грязью улицы города. Поневоле нам пришлось
задержаться.
     День мы провели в общежитии, а вечером пошли в  ресторан.  В  ресторане
сидели летчики, танкисты, пехотинцы  -  все  случайные  гости  города.  Было
довольно  оживленно.  Слышались  разговоры  о  воздушных  боях,  о  наземных
схватках, о погибших товарищах.
     Мы нашли свободный столик и заказали ужин.
     В ожидании как-то незаметно для  самих  себя  стали  обсуждать  маршрут
дальнейшего  полета,  несмотря  на  то  что  место  для  этого  было   самое
неподходящее. Но так волновал нас перелет, что мы не  могли  не  говорить  о
нем. Лететь надо было в горах, а опыта в этом ни у меня, ни  у  Соколова  не
было.
     Вскоре, предварительно извинившись, к нам подсел  молодой  человек.  Он
отрекомендовался летчиком, подбитым  немцами  во  время  штурмовки.  Длинная
фигура незнакомца была облачена в  кожаное  пальто,  под  которым  виднелась
меховая курточка.
     - А на каком самолете вы летаете? - спросил я. Что-то вы мало  походите
на летчика.
     Он сделал вид, что обиделся, но быстро ответил:
     - На новом типе, Иэл-два. Знаете такой?
     На слове "новом" незнакомец сделал ударение.
     Настораживали  его  необычные  манеры   обращаться   с   официантом   и
подозрительное произношение Иэл: никто из наших летчиков не называл  самолет
Ил-2 Иэл.
     Мы обменялись с Соколовым многозначительными взглядами: мол, держим ухо
остро.
     Сосед между тем начал  заводить  разговор  о  нашем  маршруте.  Как  бы
невзначай он спросил, не знаем ли мы, где стоят штурмовые полки. Вначале  мы
выжидающе  отмалчивались,  потом  резко   заявили,   что   об   этом   здесь
разговаривать не место.
     - Да что вы, ребята, такие сверхбдительные? Здесь ведь все свои  вояки.
Ни одного штатского. Говори, что хочешь. Мне надо  свой  полк  найти.  -  Он
налил вино в бокалы. - Давайте выпьем за дружбу и приглашаю вас  к  себе  на
квартиру. Мы с приятелями остановились тут в одном теплом местечке. -  И  он
нахально подмигнул.
     Неожиданно Соколов вскочил со стула и схватил незнакомца за грудь.
     - Документы! - властно сказал он.
     На всякий случай  я  поспешно  расстегнул  кобуру  и  достал  пистолет.
Наигранность исчезла с лица "летчика":
     - Что вы, ребята? Неужели своим не верите? Пусть бы пехота, а  то  ведь
авиация! Между собой - и такие вещи. Я же штурмовик. Вот смотрите.  -  И  он
извлек из кармана целую пачку бумаг.
     К нам быстро подходил мужчина. Ему было лет  сорок  -  сорок  пять.  Он
улыбался нашему "штурмовику".
     - Петя! - воскликнул он и раскинул руки. - Ты  здесь!  Вот  счастье-то!
Вот счастье, - и, обернувшись к нам, произнес: - Товарищи, это мой  сын.  Вы
подумайте! Сколько ты не был дома до войны? И война уже идет четыре  месяца.
Не оправдывайся, не оправдывайся: "некогда, отступаем". Ты знаешь, как  мама
волнуется?..
     Но вся эта тирада отца, неожиданно встретившего сына, произвела, на нас
совсем не то впечатление, на которое отец,  очевидно,  рассчитывал.  Человек
этот о того раз пять проходил мимо нашего столика. Его  невозможно  было  не
заметить: серый в клетку френч, галифе и военного образца хромовые сапоги.
     Я сказал как можно более грубо:
     - Довольно играть!
     Соколов тоже достал пистолет.
     - Ну, во имя отца и сына, - зло сказал он... - Какой разведке служите?
     Нас   обступили   со   всех   сторон.   Кто-то    предложил    обыскать
"родственников". Из карманов их были извлечены новенькие "вальтеры", ножи и,
конечно, поддельные документы.
     - Будем кончать гадов, - сказал Соколов.
     С  трудом  отговорили  его  не  заниматься  самоуправством,  а  отвести
задержанных в НКВД.
     Ночь прошла под впечатлением этого ресторанного случая. "Надо  смотреть
и смотреть, чтобы не попасть впросак", - говорили мы между собой.
     На утро следующего дня погода улучшилась. Воздух был чист и  прозрачен,
на небе ни облачка. Получив разрешение на вылет, мы, прежде чем  отправиться
на аэродром, зашли в НКВД. Соколов никак не хотел улетать,  не,  узнав,  кем
являются  задержанные  нами  типы.  Он  успокоился  лишь  после  того,   как
удостоверился, что и "отец" и "сын" не кто иные, как шпионы.
     Сборы были недолги. Через двадцать минут наши истребители взяли курс на
Баку. Весь маршрут идем бреющим.  Интересно  наблюдать  красивое  Каспийское
побережье.  Летели  довольно  долго.  Наконец  прямо  по   курсу   показался
полуостров. Набрав небольшую высоту, мы  увидели  город.  Это  и  был  Баку,
конечный пункт нашего маршрута.
     С интересом рассматриваем город черного золота. Как  много  слышали  мы
про него еще со школьных лет, а вот сегодня он весь перед нами. Но почему на
аэродроме не видно школьных самолетов? Соколов  делает  круг  и  заходит  на
посадку. Подал сигнал:  "Выпускай  шасси".  Перебрасываю  собачку  барабана.
механизма выпуска, и незабываемые сорок три оборота ставят шасси в положение
"выпущено". Еще минута-другая - и самолет, коснувшись земли  тремя  точками,
бежит по аэродрому.
     Школы в Баку не оказалось. Мы задержались здесь около десяти дней, пока
наконец не выяснили место ее нового базирования.
     Скучно и нудно тянулось время. Соколов частенько горячился, выходил  из
себя, грозился пристать к какой-либо проходящей на фронт эскадрилье. Я знал,
что этого он никогда не сделает, потому что летчик он дисциплинированный. Но
было действительно досадно сидеть у  моря,  в  буквальном  смысле,  и  ждать
сведений о школе.
     Наконец мы их  дождались.  Как-то  раз,  когда  барометр,  определявший
состояние души Соколова, показывал бурю, к  нам  в  дверь  кто-то  постучал.
Вошедший красноармеец сообщил, что нас просит к себе  оперативный  дежурный.
Мы побежали на командный пункт, и там нам сообщили дислокацию школы.
     Выписав новые полетные листы, мы принялись за расчет маршрута.
     - Давай прямо через горы, - предложил я. - Хочется посмотреть Кавказ  с
высоты.
     Соколов согласился, и прямая  красная  линия  соединила  на  карте  два
пункта. Вылететь решили после обеда.
     День выдался пасмурный, десятибалльная облачность ровным слоем  повисла
над Баку, над морем и горами. Но мы решили лететь во что бы то ни стало.  Не
имея опыта полета над горами, не зная высоты нижней кромки облачности, мы не
подозревали поэтому всей опасности, которая притаилась на нашем пути.
     Кавказский хребет я видел впервые и с огромным  интересом  рассматривал
отвесные обрывы, глубокие скалистые ущелья, аулы, расположенные  на  склонах
гор.
     То, о чем раньше только читал да слышал, теперь видел наяву.
     Постепенно мы вошли в область высоких гор и продолжали полет  между  их
вершинами. По правилам следовало бы развернуться и, пока еще возможно, взять
обратный курс. Однако этот момент нами был упущен, и вскоре мы  оказались  в
ущелье, не имея ни малейшего представления  о  детальной  ориентировке.  Над
нами висели облака, а внизу и по сторонам торчали острые скалы.
     Что делать? Неожиданно соколов скрылся в  облаках,  его  самолет  вошел
туда с большим левым креном. Очевидно, летчик все же  решил  взять  обратный
курс.
     "Хотя бы не стал разворачиваться", - подумал я.
     Решаю пробивать облака вверх. Установил скорость,  поставил  самолет  в
набор и, сосредоточив внимание на приборах, вошел в облака. Точно выдерживаю
курс, скорость, не  допускаю  кренов.  Высотомер  показывает  четыре  тысячи
метров, это уже безопасная высота.
     Можно быть уверенным, что  самолет  избежит  столкновения  с  любой  из
вершин. Но видимости по-прежнему нет, и я продолжаю набирать высоту.
     На высоте пяти с половиной тысяч метров самолет  вырвался  из  сплошной
облачности. Ровное, безбрежное поле облаков похоже на снежную  равнину.  Оно
распростерлось далеко-далеко, Воздух прозрачен, солнце ослепительно яркое.
     Рассчитываю время начала  пробивания  облаков  вниз.  Нужно  выйти  над
долиной. Достаточно ошибиться хотя бы на одну минуту, и снижение  произойдет
в горах. Для гарантии прохожу над  облаками  еще  две  минуты.  Сбавив  газ,
устанавливаю нужный угол планирования и вхожу в облака.
     Минуты кажутся вечностью. Равнина или горы? Отсчитываю уже не минуты, а
секунды. Смотрю на высотомер. Тысяча шестьсот метров...  Земли  нет.  Может,
прекратить снижение? Тогда единственное - снова набрать высоту и выброситься
на парашюте...
     Наконец, на высоте четырехсот метров облака  начали  темнеть  -  первый
признак  близости  земли.  Еще  мгновение  и...  земля!   Вырывается   вздох
облегчения: вот она, хорошая, родная!..
     Под самолетом ровная степь. Впереди железная дорога. Но где я?  Топлива
осталось на несколько минут.
     Как нарочно, нет характерных ориентиров, по  которым  можно  определить
курс на аэродром. В какую сторону я уклонился при  полете  в  облаках  и  за
облаками, неизвестно. Решаю, что уклониться мог только влево, так как  ветер
был справа. Беру курс на юг и выхожу на пересечение  реки  Куры  с  железной
дорогой. Все ясно, через четыре минуты должен показаться аэродром,  Вот  он!
Сажусь с ходу. Когда самолет закончил пробег, винт без  моего  вмешательства
остановился. Бензин кончился.
     Я вылез из кабины, снял парашют. Было ощущение, что физических  сил  не
осталось ни на одно движение.
     Мне и сейчас по-настоящему  страшно  вспомнить  этот  полет.  Не  из-за
сложных условий, нет, а потому, что летел в  таких  условиях,  не  будучи  в
достаточной мере подготовленным к подобного рода полетам.
     - Соколов не прилетал? - спрашиваю у подошедших товарищей.
     - Нет, - ответило сразу несколько голосов.
     Где же он? Ведь топлива в его самолете больше нет.
     Сумел ли  счастливо  вернуться  обратно?  Своими  сомнениями  делюсь  с
товарищами, рассказывая обо всем, что с нами произошло.
     К вечеру пришла телеграмма: "Летчик младший  лейтенант  Михаил  Соколов
погиб, врезавшись в