злетели
все.
     К Пархвитцу подошли вовремя: в воздухе много вражеских  самолетов.  Бой
был не столько упорным,  сколько  продолжительным.  Когда  отбили  последнюю
группу бомбардировщиков,  я  заметил,  что  мотор  трясет,  он  работает  на
предельно допустимом температурном режиме. Вероятно, симптомы этого  были  и
раньше,  но  именно   симптомы,   которые   в   горячке   схватки   остались
незамеченными.
     На обратном пути садимся в паре  с  ведомым  на  близлежащий  аэродром.
Здесь такая же грязь, как и  на  нашем.  Надо  исследовать  причину  тряски.
Оказывается, начали разрушаться подшипники.  По  всем  техническим  правилам
требовалось менять мотор. С большими предосторожностями я дотянул до  своего
аэродрома. Лететь надо было всего  несколько  десятков  километров,  но  для
неисправной машины и это расстояние большое - каждую  секунду  ждешь  отказа
двигателя. Однако все обошлось благополучно.
     К утру мотор сменили, но тут новая беда - резко ухудшилась  погода.  На
целую ночь зарядил дождь.
     Аэродромная площадка - а это было просто  клеверное  поле  превратилась
буквально в месиво, ноги тонули в грязи.  Самолеты  стали  вязнуть  даже  на
стоянке, пришлось поднимать их на стеллажи.  С  большой  высоты  истребители
походили на стрекоз, наколотых на бумагу.
     Появись здесь сейчас вражеские  бомбардировщики,  сколько  бы  бед  они
натворили. Но погода сковала не только нас, но и немцев.
     - Гнилая же, братцы, зима в Германии,- говорит Шапшал. - Вместо  мороза
дождь...
     - Не гнилая, а фашистская, - возражает Петров.
     - Один черт, что гнилая, что фашистская...
     Теперь нам как в сказке -  сидеть  у  моря  и  ждать  погоды,  то  есть
заморозка. А ведь  совсем  недалеко  первоклассный  бетонированный  аэродром
Бриг, дело только за тем, чтобы взлететь.
     В ожидании мороза мы укатываем поле тракторными катками, чтобы  создать
гладкую поверхность. Занятие это не из приятных, особенно когда  не  уверен,
пойдет оно впрок или нет.
     Так продолжается три дня.
     Наконец, ударил  заморозок.  Летный  и  технический  состав  поднят  по
тревоге. Пробуем рулить. Самолет бежит хорошо, колеса  не  проваливаются.  К
рассвету все машины полка были готовы к перелету.
     Первой поднимается группа Рыбакова, за ней Медведева, я веду замыкающую
группу. Отойдя от аэродрома километров двадцать пять, слышу в  наушниках:  -
Впереди снегопад, видимость пятьсот метров,  что  делать?  -  Это  спрашивал
Рыбаков.
     Что же делать, как  не  продолжать  полет  и  пробиваться  на  бригский
аэродром? И я отдал такое  приказание.  В  плотном  строю  группы  пробились
сквозь  полосу   снегопада   и   благополучно   приземлились   на   отличной
взлетно-посадочной полосе.
     Здесь все говорило о недавних боях и о поспешном отступлении  фашистов.
Лежали трупы убитых гитлеровцев. На стоянках находились совершенно исправные
самолеты. Они не могли подняться из-за отсутствия горючего. В авиамастерских
стояли отремонтированные истребители, а в  самом  большом  ангаре  висел  на
талях самолет "Дорнье", покрашенный  черной  краской,  что  говорило  о  его
принадлежности к отряду ночных разведчиков.
     А  вот  и  немецкий  авиационный  штаб.  Огромные  фотолаборатории  для
обработки аэрофотосъемки, штурманские классы,  оборудованные  тренажерами...
Все строилось добротно, со знанием дела. И все брошено.
     Даже железные кресты - высшие награды  за  отличие  в  немецкой  армии.
Кресты в квадратных картонных коробках, штук по сто, а может, и по двести  в
каждой.
     По-видимому, здесь у фашистов была одна из главных авиационных баз.
     Недалеко от аэродрома - бараки  военнопленных,  обнесенные  забором  из
колючей проволоки, под током высокого напряжения. Военнопленные-то и строили
все эти сооружения.
     На ночлег разместились в деревне Мольвиц. И здесь много убитых солдат и
офицеров противника. Наше внимание привлек памятник, на пьедестале  которого
фамилии жителей деревни, погибших в первую мировую войну. Такие  стандартные
памятники встречались потом и в других деревнях.
     - Видали списочек? - показывает Кузьмин кивком головы на памятник. -  И
это только из одной деревни.
     А сколько же по всей Германии погибло? - Помолчав, он  добавляет:  -  И
чего только им надо было?
     - Чего надо? - вступает в разговор Сопин.  Землю  нашу  им  надо,  хлеб
надо, сало надо. Коварный народ эти немцы. Не могут без войны.
     - Ну, про народ ты зря. Войну начали фашисты, возражает Кузьмин.
     - А фашисты, по-твоему. в безвоздушном пространстве  живут?  По-твоему,
немецкий народ не несет ответственности за фашизм?  Почему  же  он  позволил
Гитлеру творить все злодейства? - не сдается Сопин.
     -  Народ  и  фашизм  -  все  это,  брат,  гораздо   сложнее,   чем   ты
представляешь, - говорит примиряюще Кузьмин.
     Спор между ними прекращается. А я продолжаю внутренне спорить о фашизме
и о немецком народе. Конечно, немецкий народ позволил Гитлеру обмануть себя,
и в этом его трагедия. Как это произошло? Наверное, не так  просто,  Кузьмин
прав. Словно в подтверждение этого почти в каждом доме мы  находим  книги  с
роскошными иллюстрациями, показывающими различные эпизоды из жизни  Гитлера,
его "близость" к народу. Вот он среди  немецких  бюргеров.  Все  до  предела
наигранно, неправдоподобно, но этому, наверное,  верили.  Вот  Гитлер  среди
детей... Да, народ оказался обманутым. И теперь он  вынужден  расплачиваться
за авантюризм фюрера.

ГДЕ ПРОХОДИЛ КУТУЗОВ
     Прикрываем боевые действия наземных войск в районе Наумберг -  Бунцлау.
До этого города дошел в свое время  М.  И.  Кутузов.  Здесь  он  умер.  Близ
шоссейной дороги - небольшой холмик,  под  ним  похоронено  сердце  великого
русского полководца.
     Наши танковые и механизированные соединения прошли здесь два дня  назад
и продвигаются дальше на  запад.  В  память  великого  соотечественника  ими
оставлена следующая стихотворная надпись: Среди чужих равнин, ведя на подвиг
правый Суровый строй полков своих, Ты памятник бессмертной русской славы  На
сердце собственном воздвиг.
     Но не умолкло сердце полководца И в грозный час оно зовет на  бой,  Оно
живет и мужественно бьется В сынах Отечества, спасенного тобой.
     И ныне, проходя по боевому следу  Твоих  знамен,  пронесшихся  в  дыму,
Знамена собственной победы Мы клоним к сердцу твоему. На прикрытие передовых
частей приходится летать за сто пятьдесят километров. Ближе  бетонированного
аэродрома нет. Большой маршрут до цели и  обратно  съедает  много  полезного
времени.   По   пути   встречаются   отдельные   пары   "мессершмиттов"    и
"фокке-вульфов".
     Встречи  заканчиваются  короткими  стычками,  ни  одна  из  сторон   не
заинтересована завязывать длительный воздушный бой.

     - Наверное, и воина кончится, а наши тыловики еще  не  научатся  быстро
аэродромы строить, - возмущается Егоров.
     -  При  чем  тут  тыловики!  Пожалуй,  претензии  твои  больше  следует
предъявлять Гитлеру, почему он в свое время не возвел  на  этом  направлении
хотя бы парочку хороших аэродромов...
     -  До  захвата  нового  аэродрома,  -  сказал  я,  -  будем  обходиться
подвесными баками. Только не спешите  сбрасывать  их  при  первом  появлении
противника. Особенно в сегодняшнем полете.
     А летим мы сегодня к Лаубани.  По  пути  встречаются  две  -  три  пары
"мессершмиттов", но, видя наше превосходство, в драку не вступают.  Мы  тоже
не ввязываемся в погоню: главная цель - прикрыть танки. Вот  и  Лаубань.  По
радио связываюсь  с  авиационным  представителем  при  танковом  соединении.
Сегодня эту роль выполняет Рыбкин - инспектор техники пилотирования.
     -  Видишь  меня?  -   спрашивает   Рыбкин,   одновременно   давая   две
опознавательные ракеты.
     - Вижу.
     - Выручай, брат, немцы отрезали.
     Но как выручить на истребителе? Чем помочь? Наверное, Рыбкин смотрит на
самолеты с завистью.
     - Передай по радио "хозяину"  -  пусть  пришлют  штурмовиков.  Хотя  бы
эскадрилью. Я их здесь наведу, иначе нам придется туго.
     Связываюсь со своим командным пунктом и передаю  просьбу  танкистов.  В
ответ слышу:
     - Скоро вышлем. Пусть держатся.
     В это время с запада приближается большая группа  вражеских  самолетов.
Это "фокке-вульфы", нагруженные бомбами, идут уничтожать наши танки.
     Занимаю выгодное положение для атаки  и  одновременно  сообщаю  Рыбкину
воздушную обстановку. Медлить нельзя.
     - За мной, в атаку!
     Гитлеровцы сбросили бомбы  в  беспорядке,  но  поле  боя  не  покинули.
Чувствуя свое численное превосходство - их было около сорока, а нас  восемь,
- они, что называется, полезли на рожон, не очень заботясь о том, как у  них
получается. А получалось неважно. Гитлеровцы дрались каждый за себя,  и  это
привело их к неорганизованности, к потери управления.
     Мы, наоборот, действуем слаженно, оказываем друг  другу  помощь.  Атаки
наши дерзки, стремительны. Находясь в меньшинстве, мы захватили и удерживаем
инициативу. В первых же атаках нам удалось сбить три вражеских самолета,  Но
это мало подействовало на фашистов. На больших скоростях они проносятся мимо
наших истребителей, стараясь их прицельно атаковать. Немцы ушли  лишь  после
того, как  потеряли  еще  два  самолета.  В  таком  меньшинстве  сбить  пять
вражеских стервятников, не потеряв ни одной  своей  машины,  -  это  большая
победа.
     Со  станции  наведения  передают:   "Танкисты   благодарят   летчиков".
Настроение, приподнятое боем, усиливается благодарностью наземных войск.
     Чувство победы! Нет, пожалуй, ему равного! Дождавшись  смены  очередной
группы истребителей, берем курс на свой  аэродром.  По  пути  встречаем  две
эскадрильи штурмовиков - они идут на помощь танкистам.
     Несколько дней боевых действий войск фронта и передний край продвинулся
еще западнее - до берегов реки Нейсе.

ПЕРЕД РЕШАЮЩИМ УДАРОМ
     На берегу  Нейсе  войска  остановились.  Мы,  конечно,  не  знали  всех
замыслов  командования;  не  знали,  что  остановка  эта  перед   последней,
завершающей  операцией,  но,  судя  по  тому,  что  происходило  на  фронте,
догадывались, что предстоит новое большое наступление.
     Дожди и оттепели вконец расквасили  все  полевые  аэродромы.  На  нашем
комфортабельном бригском  аэродроме  собралось  до  шестнадцати  авиационных
полков.
     Тут  стояли  бомбардировщики,  штурмовики,  истребители.  С  целью   их
рассредоточения часть была переброшена в другие  места.  Исправные  самолеты
нашего полка улетели в Польшу, на аэродром  Рудники,  а  подлежащие  ремонту
остались в Бриге.
     Технический состав работал не покладая рук, и все же  ремонт  затянулся
дольше, чем полагалось. Но когда он был закончен, мы поднялись  в  воздух  и
через некоторое время приземлились в Рудниках.
     На рудниковском аэродроме я встретил Колю Орловского. Он  подлечился  в
госпитале, но перед выпиской врачи "закомиссовали" его, признав  негодным  к
летной работе. Это было  большим  ударом  для  человека,  в  жизни  которого
самолет и  небо  занимали  так  много  места.  Орловский  переживал  решение
врачебной комиссии особенно остро еще и потому, что накопившаяся  в  нем  за
время плена ненависть к фашистам требовала выхода, а  выход  ей  могли  дать
лишь крылья истребителя и его мощное оружие.
     Орловский почти с первой нашей встречи стал уговаривать меня  дать  ему
самолет.
     - Не верь ты врачам, - убеждал он меня. Неужели я себя знаю  хуже,  чем
они? Сам посуди - ну зачем бы я  стал  проситься  на  истребитель,  если  бы
чувствовал, что не могу летать? Ну зачем? Доводы эти не были лишены  логики.
Особенно убедительны они становились оттого, что произносились голосом почти
умоляющим, и я уже готов был сдаться на уговоры старого друга. Смущало,  что
Орловский полтора года не летал. По всем правилам, его нельзя было выпустить
самостоятельно, без провозных полетов и без тренировки. Но, на нашу беду,  в
полку не оказалось двухместного самолета.
     Орловский ходил за мной по пятам, и я уступил.
     В один из погожих дней мы пошли на стоянку. Коля сел в кабину, запустил
двигатель, сделал две рулежки и взлетел. Он прошел  круг,  второй  и  только
хотел  заходить  на  посадку,  как  на   полосу   приземлился   транспортный
самолет,Ли-2. Развернувшись после пробежки, он начал медленно рулить.  Места
для истребителя не оставалось, и Орловский был вынужден уйти на третий круг.
     И бывает же так! Откуда ни возьмись, налетел  ветер,  а  потом  повалил
густой снег. Даже в пятидесяти метрах не стало ничего видно.  Лишь  по  гулу
мотора можно было определить, где  самолет.  Кажется,  легче  находиться  на
месте летчика, чем вот так стоять  на  земле,  ожидая  исхода.  Ведь  совсем
недалеко  высокие  кирпичные   трубы   заводского   комбината,   а   летчик,
естественно, жмется к земле. Самым правильным решением был бы уход на другой
аэродром. Догадается ли Орловский? Можно  бы  было  ему  это  подсказать  по
радио, но как нарочно на самолетной радиостанции отказал приемник.
     Такие минуты тянутся нескончаемо долго. Самолет гудел в  вышине,  потом
стал снижаться. На посадочной полосе из снежной пелены вынырнул истребитель.
Ну, слава богу! Молодец Орловский - не летать  полтора  года  и  так  удачно
произвести вылет.
     Сияя от радости, Коля спрашивает:
     - Как, сдал экзамен?
     - Отлично сдал.
     - Значит, буду бить фашистов!
     На аэродроме мы простояли десять дней. Все это время Орловский усиленно
тренировался и вошел в строй полноценным боевым летчиком.
     Вскоре началась частная операция по ликвидации  группировки  противника
западнее города Опельн, и наше соединение снова сосредоточилось на аэродроме
Бриг. Против нас действует отряд 52-й немецкой эскадры. Это одно  из  лучших
соединений противника, укомплектованное отборными летчиками. На коках винтов
их самолетов - белая спираль, отличительный знак отряда.
     Советские наземные части с упорными боями продвигаются  вперед.  Каждый
наш  вылет  сопровождается  воздушными  схватками   с   "мессершмиттами"   и
"фокке-вульфами".
     ...Веду группу в составе восьми самолетов. Боевой порядок  эшелонирован
по высоте: внизу ударная четверка,  вверху  -  прикрывающая.  На  подходе  к
городу Нейсе встречаемся  с  восьмеркой  "мессершмиттов".  Фашисты  пошли  в
лобовую. Верхняя четверка противника атакует нашу ударную группу. Но  только
она  вошла  в  атаку,  как  группа  Кузьмина  ударила  ей  в   хвост.   Один
"мессершмитт" был подожжен и начал падать. Почти одновременно  моя  четверка
сбила еще  один  "мессер".  Боевой  порядок  фашистов  был  нарушен,  и  они
скрылись.
     На земле, северо-западнее Нейсе, идет танковый бой.
     В нем участвует около двух десятков танков с той и  с  другой  стороны.
Три из них объяты пламенем. Со станции наведения предупреждают о приближении
большой группы "фокке-вульфов". Подготавливаемся к  бою.  Занимаем  исходное
положение всей восьмеркой. Противник заметил нас и, развернувшись,  стал  на
встречный курс.
     Самолеты сошлись в лобовой атаке, а потом перешли на вертикаль.
     Облюбовав себе  "фокке-вульфа",  захожу  ему  в  хвост  и  беру  нужное
упреждение. И вдруг  вместо  вражеского  самолета  черный  клубок  обломков,
дыма... В чем дело? Я еще и огня не открывал, а он уже взорвался.  Ответ  на
загадку состоял, очевидно,  в  том,  что  самолет  встретился  в  воздухе  с
артиллерийским снарядом,  возможно,  крупного  калибра.  Теоретически  такие
"встречи" вполне вероятны, и это была одна из них.  Другого  ответа  на  эту
загадку дать нельзя. Конечно, установить принадлежность снаряда - наш он или
немецкий - было невозможно. Да и ни к чему. Пусть будет даже немецкий...
     Потеряв еще два самолета, фашисты начали отдельными парами выходить  из
боя.
     Мы возвращаемся на свой аэродром.  По  пути  встречаются  новые  группы
наших самолетов. В сопровождении истребителей идут три девятки пикировщиков.
     В стороне, на почтительном расстоянии, крадутся четыре  "мессершмитта".
Их внимание поглощено пикировщиками. Не ударить ли по  врагу?  Быстро  строю
план и сообщаю его Кузьмину. Он набирает еще большую  высоту  и  заходит  со
стороны солнца, а моя группа  приближается  к  пикировщикам.  Немцы  отходят
подальше, но  продолжают  параллельное  движение.  В  это  время  на  них  и
наваливается  четверка  Кузьмина.  Два  "мессершмитта",  прошитые   длинными
очередями,  падают  на  землю,  остальные  стремительно  удирают   на   свою
территорию.
     После трехдневных боев наши войска  сомкнули  кольцо  вокруг  вражеской
группировки западнее города Опельн. Очутившиеся  в  котле  немцы  отказались
даться и мы получили приказ штурмовать их. Делаем по нескольку вылетов, бьем
по дорогам из пулеметов пушек. Система зенитного огня у противника  серьезно
нарушена, она почти  бездействует.  Лишь  фашистские  истребители  время  от
времени пытаются атаковывать нас, но победителями из атак выходим  неизменно
мы.
     Через  несколько  дней  от  группировки  остаются  "рожки  да   ножки".
Уцелевших солдат  и  офицеров  советские  автоматчики  проконвоировали  мимо
нашего аэродрома.
     Вскоре пал Швейдниц - город с замком феодала на горе. Замок  насчитывал
более семисот лет. Сложенное из толстых серых каменных брусьев,  здание  его
сохранило картины древних сражений, написанные прямо на стенах. Мы  обходили
комнату за комнатой, зал за залом, соединенные темными узкими коридорами, и,
наконец,  наткнулись  на  комнату  без   дверей.   Через   маленькое   окно,
перегороженное крест-накрест толстыми железными  прутьями,  в  полутьме  был
виден скелет, прикованный к стене толстыми обручами за талию  и  шею,  а  на
руках и ногах скелета висели тяжелые кандалы. На противоположной стене висел
человеческий череп.
     В комнате стояла каменная скамья, такой же стол,  а  столе  -  глиняная
чашка.
     Тайну этой комнаты мне удалось  узнать  спустя  несколько  лет.  В  ней
феодал казнил свою непокорную дочь. Вопреки воле отца, она отказалась  выйти
замуж за старого князя. Девушка столкнула ненавистного  жениха  со  скалы  и
пыталась убежать с любимым, но оба были схвачены. Скелет - останки  девушки,
череп на противоположной стене принадлежал ее жениху...
     Наше   соединение   перелетает   на   аэродром   Лихтенвальдау.   После
благоустроенного Брига он  кажется  особенно  неудобным,  неприспособленным,
тесным. Весь  день  готовим  стоянки  для  самолетов,  маскируем  машины  от
наблюдения с воздуха.
     Полк выполняет отдельные задачи,  главным  образом  по  разведке  войск
противника и прикрытию своих войск при движении их в районы  сосредоточения.
Полеты  в  тылу  врага  протекают  в  относительно   спокойной   обстановке:
истребители встречаются редко, зенитки обстреливают при пролете  тактической
зоны обороны или над большими населенными пунктами.  Но  иногда  выпадают  и
трудные  маршруты,  как  правило,  над   районами   сосредоточения   главных
фашистских группировок.
     ...Нужно было разведать движение на автомобильных дорогах от фронта  до
Дрездена и уточнить авиационную группировку на аэродромах в этой полосе.  На
разведку послал Пистуновича и Зайцева. Они еще не углубились и на  пятьдесят
километров, как были встречены фашистами. Два советских истребителя не могли
устоять против двенадцати "мессершмиттов". Задание  оказалось  сорванным.  А
вышестоящий штаб требовал сведений немедленно. Решаю лететь  сам  в  паре  с
Шапшалом.
     Линию фронта пересекли на бреющем полете и пошли вдоль Судетских гор на
предельно малой высоте, сохраняя радиомолчание. Полет  на  малой  высоте  не
давал возможности радиолокаторам противника обнаружить нас, а  радиомолчание
не позволяло запеленговать радиопеленгаторами. Разведку мы  решили  провести
на обратном маршруте.
     Благополучно дошли до района Хемница и,  набрав  высоту,  поверн