ачительное снижение. Беру  в  прицел  лошадей,  легкий  нажим  на
гашетку, и... коновязь походит на ад.
     Кони встают на дыбы и тут же падают, здоровые рвут  поводья,  мчатся  в
разные стороны.
     А мы. прижавшись к земле, уже  над  привалом  пехоты.  У  немцев  обед.
Солдаты сидят на пожелтевшей осенней траве, поблескивают котелки.
     Маленькая горка - и реактивные снаряды двенадцатью разрывами  накрывают
пехоту. Только теперь за- строчила зенитная артиллерия. Мы повторяем атаки.
     Трассы снарядов немецких малокалиберных пушек проходят  то  справа,  то
слева. Снаряды рвутся рядом с нами, пятнают небо. Резко  бросаю  самолет  из
стороны в сторону. То же делает и Простов.
     Берем курс на свой аэродром. Вот и Дон с песчаными отмелями. За  ним  -
сосновый лес. Разрывы вражеских снарядов  продолжают  сопровождать  нас  еще
десять - пятнадцать секунд, и стрельба прекращается.
     Прямо  на  аэродром  за  нами  приехала  штабная  "эмка".  Разведданные
необходимы позарез. Но что же мы сообщим? Словно только теперь я понял,  что
задание нами не выполнено.
     В штабе командир спросил:
     - Где батарея?
     - Не видели, товарищ командир, - ответили мы почти одновременно.
     - А что  же  вы  видели?  -  В  голосе  командира  чувствовались  нотки
раздражения.
     Мы начали докладывать все по порядку, а он, глядя на  карту,  о  чем-то
думал. Когда доклад был окончен, Командир  оторвался  от  карты  и,  как  бы
продолжая думать вслух, произнес:
     - А батарею-то мы ищем не там, где она есть на  самом  деле.  -  И  уже
тоном приказа добавил: - Полетите сопровождать "илов" . Возвращаться  будете
в сумерках. На обратном пути еще раз проведете разведку. Ищите батарею не  в
районе Покровского, а южнее километров десять. Я думаю, что зенитный  шквал,
который обрушился на вас после штурмовки, и  есть  противовоздушная  оборона
дальнобойной  батареи.  А  сейчас,  пока  есть  время,  идите   да   получше
разработайте маршрут разведки. Данные о пушках должны быть у меня сегодня.
     Группа штурмовиков, прикрываемая нашими истребителями, пересекла  линию
фронта, когда солнце уже коснулось горизонта. На цель вышли  с  наступлением
сумерек. Штурмовики, замкнув круг, обрушились на наземного противника.
     Неожиданно с запада появились  "мессершмитты".  Прижимаясь  к  земле  и
пользуясь темнотой, они подбирались к "илам" . Наш эшелонированный по высоте
боевой порядок препятствовал осуществлению замысла противника. Немцы кружили
около штурмовиков, выискивая слабое место.
     Вдруг один из пикирующих "илов" качнулся с  крыла  на  крыло  и  как-то
неуверенно перешел на планирование.  Сомнений  не  было  -  самолет  подбит.
Летчик  старший  сержант  Глебов  начал  выравнивать  машину  над  вражеской
территорией и приземлился  с  убранным  шасси.  Ему  грозил  плен.  Выручать
товарища надо было немедленно.
     Оставив часть группы прикрытия над целью, я со своим звеном  устремился
на помощь Глебову. Но как помочь? Времени для раздумывания было мало.  Решаю
штурмовым  огнем  прекратить  доступ  гитлеровцев  к  самолету.   Это   даст
возможность летчику скрыться. С  наступлением  ночи  он  попытается  перейти
линию фронта.
     Отбиваясь  от  "мессершмиттов"  длинными  пулеметными   очередями,   мы
одновременно простреливали возможные подступы к подбитому  самолету.  Вскоре
штурмовики закончили обработку цели и направились домой.
     Мы с Простовым, сделав все, что могли, для выручки товарища, взяли курс
к намеченному району разведки. Шли не высоко. Через  шесть  минут  под  нами
неожиданно обозначились огромные тела дальнобойных орудий.
     Фашисты, очевидно,  готовились  к  ночному  обстрелу  и  размаскировали
батарею.
     - Эх, рубанем! - решил я и ввел самолет в пикирование. В ответ с  земли
полетели  сотни  огненно-красных  струй.  Энергичным  движением  отворачиваю
самолет в сторону и  снижаюсь  до  бреющего.  Этот  же  маневр  повторяет  и
Простов. Мы благополучно выходим на свою территорию.
     Задача выполнена, координаты  известны.  Командир  не  ошибся:  батарея
обнаружена на том месте, где днем по нас  был  сосредоточен  зенитный  огонь
противника.
     На рассвете батарея перестанет существовать...

ГЛЕБОВ ВЕРНУЛСЯ
     Через день в расположение полка вернулся Глебов.  С  большим  вниманием
слушали мы его рассказ...
     ...Подбитый самолет я посадил между двух оврагов и  сразу  выскочил  из
кабины. Осмотрелся. По склону оврага  бежало  несколько  гитлеровцев.  Вынув
пистолет, я снова забрался в кабину и приготовился к последнему бою. Почти в
тот  же  момент  увидел  над  собой  своих  истребителей.  Немецкие  солдаты
испугались наших очередей и бросились в овраг, а я,  воспользовавшись  этим,
быстро добрался до поля неубранного подсолнечника и спрятался.
     Когда самолеты улетели, немцы побежали к моему штурмовику. Не обнаружив
летчика, они стали расходиться в разные стороны, полагая,  что  я  спрятался
где-нибудь поблизости. Я слышал их голоса. Темнота мешала им и помогала мне.
А тут на счастье погода стала резко портиться  -  пошел  дождь.  Ну,  думаю,
погода как раз для тебя, товарищ Глебов... И осторожно стал  пробираться  на
восток.
     Лишь бы успеть до рассвета к Дону.  Я  прикинул,  что  если  ползти  по
километру в час, то можно успеть.
     Часы были при мне, и я частенько поглядывал  на  светящийся  циферблат.
Все казалось, опаздываю...
     Неожиданно мои пальцы коснулись лежащего впереди человека. Это  секрет.
Мгновение - и нож, который я держал наготове, вошел в фашиста. Очевидно,  он
ждал смены и поэтому, утомленный, не успел разобраться, кто к нему подполз.
     "Если это секрет, значит, скоро берег Дона", -  соображал  я.  А  через
полчаса был уже у прибрежных зарослей. Время от времени то  с  одной,  то  с
другой   стороны   взлетали   ракеты,    освещая    волнистую    поверхность
разбушевавшейся реки. Ракеты взлетали из определенных мест.
     Я пополз вдоль берега. Хлопок ракетницы раздался совсем близко.  Припал
к земле и закрыл глаза, чтобы не быть ослепленным сильным светом ракеты.
     Через несколько минут открыл глаза и в пяти шагах от себя,  за  камнем,
увидел согнутую фигуру фашиста. Короткий  прыжок  -  и  ракетчик,  ткнувшись
носом остался недвижим. Теперь этот сектор не будет освещаться.
     Раздевшись и закрепив на  голове  пистолет  и  комсомольский  билет,  я
осторожно вошел в воду. Поплыл.
     Было очень холодно. Вот и середина реки. Еще немного, и ноги  коснулись
песчаного дна. Начиналась  большая  отмель.Вода  была  не  выше  колена,  но
подниматься во весь рост нельзя: могут обнаружить фашисты. Ползу  к  берегу.
Вдруг из темноты сдержанный шепот: - Стой! Руки вверх! - И немного погодя: -
Хальт! Хэнде хох! Я встал на колени, поднял руки. В великой радости от того,
что попал на свой берег, что слышу родную речь, был  готов  выполнить  любые
команды.
     Едва лишь приблизился к берегу, как в рот мне воткнули тряпку,  а  руки
мои оказались скрученными за спиной. Через  десять  минут  меня,  совершенно
раздетого, привели в блиндаж командира  батальона.  Я  сообразил,  что  меня
приняли за врага.
     - Откуда? - спросил майор.
     - Из штурмового авиационного полка. Вчера  вечером  штурмовали  на  той
стороне. Меня зенитка подбила...
     - Это, значит, ты? - обрадовался майор. -  А  мы  думали,  капут  тебе.
Огонь-то у них сильный на этом участке! Мы видели, как они тебя подбили. Как
же тебе удалось пробраться сюда? Я подробно рассказал.
     Вдруг  спохватились,  что  я  голый.   Быстро   нашлась   пара   белья,
гимнастерка, брюки и даже сапоги. В  это  время  на  той  стороне  поднялась
беспорядочная стрельба, ракеты озарили весь берег.
     - Это они нашли зарезанного солдата, - пояснил комбат,- вот  и  подняли
стрельбу. Наверное, думают, что наши разведчики ушли к ним в тыл. Теперь  до
утра не успокоятся.
     Майор налил мне спирту:
     - Выпей, иначе можно простудиться.
     Выпил я одним духом и сразу почувствовал  невероятную  слабость.  Уснул
прямо в блиндаже...
     Радость возвращения Глебова омрачилась печальным событием. В этот  день
мы хоронили своего друга лейтенанта Кудинова. Он был тяжело ранен при защите
Глебова, но сумел дотянуть до своего аэродрома, Кудинов посадил  самолет  и,
не выходя из кабины, умер.
     Свою жизнь он отдал за жизнь товарища.

ГИБЕЛЬ ПРОСТОВА
     Яркие лучи солнца  отражаются  на  плексигласе  кабин  и  металлических
дисках воздушных винтов "илов".
     Штурмовики  на  бреющем   полете   проносятся   над   полями   донского
левобережья.  Выше  их,  от  шестисот  до  полутора   тысяч   метров,   идут
истребители. Если в районе цели не будет истребителей противника,  штурмовой
удар нанесут все самолеты.
     Летим с задачей уничтожить живую силу и технику противника в "орешке" -
так мы называли лесок  южнее  Воронежа,  зеленое  пятно  которого  на  карте
напоминало орех. Не помню, кто из  нас  окрестил  лесок  "орешком",  но  его
название удивительно быстро получило широкое  распространение.  Может  быть,
еще и потому, что орех надо раскусывать, а то, что приходилось делать нам  с
леском, напоминало именно  такое  раскусывание.  Сегодня  ночью  в  "орешке"
сосредоточился гитлеровский пехотный полк.
     Скоро  передний  край.  Уже  виден  Дон.  До  него  простираются  луга,
обезображенные извилистыми, как червоточины, ходами сообщения. Над  передним
краем штурмовики сделали горку  и,  немного  пройдя  одновременно  звеньями,
устремились в атаку на цель.
     Видно, как заметались фашисты. На  западной  опушке  леса  у  них  были
расставлены автомашины, бензоцистерны и полевые кухни. Воздушного  прикрытия
нет, значит, можем штурмовать и мы. Выбрав скопление  автомашин,  направляем
на них очереди пулеметов и реактивные снаряды.  Один  костер  вспыхивает  за
другим.
     Одни машины охватывался огнем сразу,  другие  лишь  дымят.  Дым  пожара
поднимается высоким столбом.
     Не успели немцы опомниться от  первой  атаки,  как  на  их  головы  уже
посыпались бомбы и снаряды второго удара.
     Зенитная артиллерия почему-то молчала, может быть, ее просто не было, и
мы штурмовали скопление противника безнаказанно.
     Весь этот день мы работали особенно напряженно.
     Основное усилие было направлено  на  военные  городки  около  Воронежа.
Нужно было разрушить кирпичные здания,  превращенные  противником  в  мощные
долговременные      огневые      точки.      С      утра      до      вечера
двухсотпятидесятикилограммовыми   фугасками   штурмовики   уничтожали    эти
сооружения вместе с засевшими здесь гитлеровскими солдатами, а мы прикрывали
штурмовиков.
     К вечеру каждый из нас сделал по семи - восьми боевых вылетов. Хотелось
спать.  Дремота  одолевала  прямо  в  самолете,  и  стоило  огромных  усилий
перебороть сон.
     Особенно  удачен  был  последний  вылет.  В   воздухе   встретились   с
"юнкерсами". Они пришли обрабатывать наш передний край,  но  бомбили  плохо.
Бомбили с большой высоты,  не  учитывая  поправок  на  ветер,  и  их  бомбы,
перелетая наши  боевые  порядки,  падали  на  своих.  Фашистским  пехотинцам
доставалось одновременно и от наших "илов" и от своих "юнкерсов".
     Все шло  хорошо.  Несмотря  на  большое  количество  разрывов  зенитных
снарядов, мы не  потеряли  ни  одного  самолета,  Группа  в  полном  составе
пересекла линию фронта и взяла курс на свой аэродром. Солнце уже закатилось.
Штурмовики,  идущие  бреющим  полетом,  становились   трудноразличимыми   на
потемневшем фоне.
     Истребители летели  с  небольшим  превышением.  Я  шел  слева.  Простов
справа.
     Когда штурмовики проходили над северной окраиной одного  села,  самолет
Простова снизился до десяти метров, потом перешел в набор и,  перевернувшись
через крыло, врезался в землю.
     "Что случилось? Повреждено осколком снаряда управление? Ранен  летчик?"
- терялся я в догадках, потрясенный внезапной гибелью товарища.
     За время войны я  пережил  не  мало  смертей.  Они  невольно  притупили
чувство, возникающее при утрате боевых друзей. Но потеря Простова отозвалась
в сердце резкой физической болью.
     Я, да и многие другие, горячо любили Простова.
     И было за что. В нем особенно полно  выразилась  биография  каждого  из
нас. Пришел он в школу из деревни - родители  его  в  прошлом  были  бедными
крестьянами, на ноги их поставил колхоз. Простов любил летную форму, поэтому
когда надел шлемофон, то буквально не расставался с ним. Профессией  летчика
он гордился, считал ее самой важной и увлекательной среди военных  профессий
и отдавался ей без остатка.
     Умение сочеталось в нем с беспредельной смелостью. В его  представлении
совершенно  исключалось,  что  он  может  быть  убит.  В  деле  Простов  был
ненасытен.
     После посадки я доложил о происшедшем. Никто не знал, почему погиб этот
бесстрашный человек. И только во время ужина  один  из  летчиков-штурмовиков
помог раскрыть тайну. Оказывается, перед  вылетом  он  попросил  истребителя
выполнить вблизи своего самолета "бочку". Вот  почему  Простов  снизился  до
бреющего полета, но при выполнении фигуры не учел большого радиуса  вращения
истребителя вокруг продольной оси, и самолет задел крылом землю.
     Нелепая  смерть  Простова   объясняется   лишь   ослаблением   воинской
дисциплины. В этом были повинны многие и прежде всего я. Все силы я  отдавал
на  обучение  летчиков  воздушному  бою,  на  разработку  новых  тактических
приемов, а о воспитании высокой воинской дисциплины забыл.
     Как забыл? Разве можно забывать то, чем живешь каждый лень, каждый час?
Само  собой  предполагалось,  что  дисциплина  неотделима  от   полета,   от
воздушного боя, от всего, с чем сталкивается летчик. Это, конечно,  так.  Но
надо было больше напоминать и о дисциплине непосредственно,  пресекать  даже
самое  малейшее  проявление  лихачества,  бравады   со   стороны   отдельных
истребителей. Нельзя было оставлять без воздействия  командира  и  партийной
организации ни одного факта недисциплинированности...
     Смерть Простова нас многому научила. Больше внимания стали мы уделять в
частности дисциплине по лета, особенно при возвращении  с  боевого  задания,
когда летчикам, возбужденным боем, все  кажется  нипочем  -  хочется  лететь
бреющим, крутить "бочки", наслаждаться ощущением опасности...

В ПАРЕ С КУЗЬМИНЫМ
     После гибели Простова в паре со мной стал летать  сержант  Кузьмин.  Мы
быстро слетались. Он понимал мои команды и безошибочно угадывал намерения  о
эволюциям самолета.
     Незримые нити протягивались между нами в полете, связывали нас воедино.
И не только в полете. Мы очень часто оставались вдвоем и на земле,  говорили
о школе, посвящали друг друга в свое прошлое, делились сокровенными мечтами.
Между нами завязалась настоящая дружба, про которую справедливо говорят, что
ее и водой не разольешь и ножом не разрежешь.
     Кузя был моложе меня годами. В полку  он  был  самым  молодым  и  таким
смуглым, что  многие  принимали  его  за  цыгана.  Гола  два  спустя,  когда
советские войска находились уже в Польше, мы однажды  в  шутливой  беседе  с
крестьянином  поляком  предложили  ему  определить,   кто   из   нас   какой
национальности. Поляк сделал это почти безошибочно в  отношении  многих,  но
Кузю он отнес к... индейцам.
     Первым боевым заданием, когда Кузьмин шел моим  ведомым  был  налет  на
вражеский аэродром.
     Мы входили в ударную группу с задачей не  опустить  атаки  истребителей
противника по нашим штурмовикам на маршруте и над целью.
     Изучили цель получили справку  о  близлежащих  аэродромах,  на  которых
базировались истребители противника, и уточнили  обнаруженные  за  последнее
время зенитные батареи. Ведомый получил указание не отрываться  в  воздушном
бою и удерживать место в общем боевом порядке.
     До вылета остаются считанные минуты. Замечаю, как ведет себя  Кузя.  Он
очень волнуется, но скрывает. Кто сейчас может быть спокойным?  Не  в  гости
летим. Тем более не в сумерках, а днем. На этот раз  немцы  могут  встретить
нас по-настоящему.
     Наконец привычный хлопок ракетницы. Белая светящаяся точка  взвилась  в
воздух и рассыпалась в высоте.
     - Запускай моторы!
     Аэродром наполнился  рокотом  воздушных  винтов  и  двигателей.  Вскоре
закованные в броню тяжелые штурмовики  и  юркие  истребители  построились  в
боевой порядок.
     Помимо воли, возникает бессмысленный куплет песенки:
     Моя красавица мне очень нравится
     Походкой легкою, как у слона.
     Танцует, как чурбан,
     Поет, как барабан...
     Петь не хочется - не до песен,  но  назойливый  куплет  не  выходит  из
головы, повторяется снова и снова. Однако по мере приближения к линии фронта
надоедливый куплет постепенно исчезает.  Теперь  особое  внимание  уделяется
осмотрительности. Десятки глаз тщательнейшим образом  просматривают  воздух.
Еще раз проверяю положение кранов, прослушиваю работу двигателя и убеждаюсь,
что все в порядке, что техник надежно подготовил самолет.
     Преодолевая зенитную оборону противника, мы все больше  углублялись  на
занятую им территорию. В синей дымке уже показались очертания аэродрома.
     В воздухе спокойно. Успеют ли взлететь вражеские истребители? От  этого
будет зависеть многом. Еще малость, одна минута, - и мы окажемся над целью.
     Очевидно, немцы приготовились к отражению атаки: на аэродроме ни  души.
Сейчас зенитчики поймают, а  может  быть,  уже  и  поймали  в  прицелы  наши
самолеты.
     Как бесконечно долга секунда перед атакой! Кажется, что скорость машины
недопустимо мала.
     И вдруг все ожило  и  на  земле,  и  в  воздухе,  трассирующие  снаряды
цепочкой потянулись в сторону наших самолетов. В ответ полетели  фугасные  и
осколочные бомбы,  затрещали  пулеметные  очереди.  Пламя  горящих  немецких
самолетов появлялось то в одном, то в другом месте. Вставали султаны  земли.
Дым, грохот, разрывы.
     Дав сигнал "Следуй за мной!", я  повел  самолет  в  атаку.  Рев  мотора
заглушает мой голос, но я кричу: - Бей гадов, Кузя!  И  Кузьмин,  неотступно
следуя за моим истребителем, длинными очередями обстреливал  зенитные  пушки
врага. Мы повторяем атаку за атакой. Гитлеровские артиллеристы, помогая друг
другу, переносят  основной  огонь  на  наше  звено.  Воспользовавшись  этим,
штурмовики и истребители непосредственного прикрытия выходят из-под обстрела
и ложатся на обратный курс, Вскоре и мы  на  бреющем  полете  скрываемся  за
лесом.
     К концу сентября на  нашем  участке  фронта  противник  прекратил  свои
атаки.  Но  на  дорогах  большое  оживление.  Нескончаемый  поток   техники,
казалось, движется прямо с конвейеров германских военных заводов.
     Что задумали немцы? Хотят возобновить наступление или создают видимость
подготовки к нему, чтобы отвлечь часть наших сил от Сталинградского  фронта?
В  районе  Острогожска,  Каменки,  Красного  и  Лисок  заметно   увеличилось
количество зениток. Если раньше можно было  обойти  стороной  известные  нам
батареи, то теперь весь район был перекрыт  четырехслойным  зенитным  огнем.
Все чаще и чаще самолеты возвращались подбитыми, возрастали потери.
     - Нужно менять тактику штурмовиков и пересмотреть взаимодействие с ними
истребителей, - настаивал комиссар.
     Была созвана воздушно-стрелковая  конференция,  на  которой  летчики  -
штурмовики  и  истребители  -  в  соответствии  с  изменившейся  обстановкой
предложили увеличить высоту полета над  территорией  противника.  Увеличение
высоты привело, в частности, к полному бездействию  шестиствольные  минометы
немцев, тогда как их огонь нередко был губительным для штурмовика,  летящего
на малой высоте. Мы, истребители, кроме того,  вменили  себе  в  обязанность
прикрывать боевые порядки штурмовиков не только от "мессершмиттов", но и  от
зенитной    артиллерии.    Специально    выделенное    звено    истребителей
предназнач