верхом на  ней сидела оса.  Муха
металась туда-сюда, но сбросить ношу никак не могла.
     - Это оса-наездница, - усмехнулся дядька Антон. - Она меньше обычной. И
в талии потоньше -  видите?  А ноги у нее длинные,  как ходули.  Обычные осы
свои гнезда на куст вешают. Есть еще и земляные. Для тех норы барсук рост.
     - Как это? - удивилась Тоня.
     - Ну, не специально, конечно, не по заказу. Барсук корм ищет - ямку или
нору выгребает, а земляные осы их занимают потом.
     Оса-наездница между тем  пристраивала муху себе под брюшко,  перебирала
ногами, пробовала крылья.
     - Смотрите,  муха уже не шевелится. Значит, оса оглушила ее своим ядом,
а то и убила.  Теперь понесет ее в свое гнездо где-нибудь в сухом дереве или
в стене. Запасы делает.
     И правда, оса-наездница повертелась, покружилась, погудела крыльями и -
сама  маленькая,  раза  в  полтора меньше мухи,  -  оторвала ту  от  земли и
полукругом тяжело пошла вверх. Полетела.
     - Сердце здоровое и  крыло сильное,  даром что  как пушинка и  светится
насквозь, - заметил дядька Антон.
     - А разве у осы есть сердце? - спросила Тоня.
     Тут уже и дядька Антон усомнился. Пожал плечами и сказал:
     - Думаю,  что у  всего живого сердце должно иметься.  Толя,  а  ты  как
думаешь?
     Толя ничего не ответил, а дядька Антон вздохнул:
     - Да,  брат, да. Все вроде люди с сердцами, но не о каждом скажешь, что
есть оно у него,  сердце... Так, стало быть, про осу. У нее сердце крепкое и
крыло сильное.  И самолет на этом же принципе построен. Это как дважды два -
четыре!  Чтоб сердце,  мотор то есть,  было крепкое и крыло легкое. От них и
зависит, сколько самолет поднимет и с какой скоростью полетит.
     - Дядька Антон, входите! - крикнули из окна хаты.
     - Пошли! - Дядька Антон встал, закинул за спину винтовку.
     Поднялись с  колоды и  Толя с  Тоней.  Вошли в калитку,  миновали двор,
поднялись на кирпичное крыльцо, оттуда попали в сени, а из сеней - в большую
светлую комнату с открытыми окнами.
     В  комнате было трое:  средних лет  мужчина,  молодая девушка и  совсем
юный,  почти Толин ровесник,  паренек.  Стояли два стола:  в  одном углу и в
другом. Вдоль стены напротив окон - тоже не то длинный высокий столик, не то
специальная подставка. На ней - плоская машинка с круглым черным валиком.
     Из-за стола у двери встал мужчина, пожал руку дядьке Антону.
     - Смелее проходите,  не стойте в дверях. Сразу и начнем нашу экскурсию.
Для Толи и Тони, не так ли?
     - Они самые, - подтвердил дядька Антон.
     - Здесь,  товарищи,  -  обращаясь к  Толе с  Тоней,  слегка официально,
слегка  торжественно начал  мужчина,  -  помещается партизанская типография.
Сегодня выходит свежий номер  нашей  газеты.  А  начинается она...  гм...  -
замялся мужчина,  - газета, особенно партизанская, начинается... даже трудно
сказать где.  Ну,  скажем,  за  линией фронта.  По  радио,  -  он показал на
радиоприемник,  -  слушаем  сводки...  Начинается во  вражеских  гарнизонах.
Да-да.  Пишем  мы  о  том,  как  фашисты грабят,  истязают мирное население.
Начинается в  партизанских отрядах товарищей Н.,  М.,  Т...  По первой букве
фамилии командира.  О боях,  об успехах своих товарищей пишут нам партизаны.
На  этой штуке,  -  он показал на пишущую машинку,  стоящую у  него на столе
рядом с радиоприемником, - материалы перепечатываем и сдаем в набор Люсе...
     Девушка улыбнулась.  Она стояла у  длинного узкого стола напротив.  Над
столом висела большая сумка из зеленого брезента,  с  двумя крыльями понизу,
чем-то напоминающая окно с раскрытыми ставнями. Эту сумку удобно переносить.
Снял со стены,  сложил "окно" створка к створке, пристегнул "ставни", ремень
за плечо - и пошел. С таким расчетом она, видно, и была сшита. Застегивались
и  все  кармашки внутри сумки.  А  было  их  много.  Над  каждым кармашком -
нарисована соответствующая буква.
     Люся  заглядывала в  напечатанный на  листке бумаги текст,  а  рука ее,
словно зрячая,  брала нужную букву из  кармашка,  в  котором та  находилась,
приставляла одну  к  другой на  железной с  двумя стенками дощечке.  Дощечку
держала в левой руке. Металлические буквы, каждая на высоком столбике-ножке,
выстраивались друг за дружкой, ряд за рядом, как строй солдат.
     Заметка  была  набрана,  и  Люся  сдвинула  набор  с  верстатки  -  так
называлась дощечка, которую она держала в руке, - на верстальную доску. А на
ней  лежала  сплошная  прямоугольная плашка,  составленная  из  этих  мелких
мурашек-букв.   Внизу  оставался  свободный  прямоугольник.   Туда  вставили
деревянную колодку,  на которой был вырезан рисунок - карикатура на Гитлера.
А  вырезал  рисунок  художник  редакции Саша,  сидевший за  столом  напротив
редактора.  Пока  тот  рассказывал обо  всем  Толе и  Тоне,  Саша подправлял
скальпелем свою карикатуру.  Теперь он вставил колодку на место, оставленное
для нее,  постучал по ней ручкой шила. Так же постучал - подбил шрифт - и по
всей полосе.
     Сверстанную  полосу  -  прямоугольную  плашку  -  аккуратно  перевязали
суровыми нитками  и  осторожно перенесли к  печатному станку.  Прихватили по
бокам зажимами, смазали буквы и рисунок краской. Саша взял из высокой стопки
лист бумаги и чистой стороной положил ее на полосу. Толя видел, что с другой
стороны на  листе уже  напечатано,  и  догадался,  что  вторая прямоугольная
плашка, лежащая справа от станка, - это и есть отпечатанная страница газеты.
     Саша прокатил валик-каталку на  себя и  снял лист.  Теперь на  нем было
напечатано с обеих сторон.
     - "Народный мститель", - прочитали в один голос Толя и Топя.
     Дядька Антон  взял  свежих газет и  листовок для  отряда,  поблагодарил
редактора, Люсю и Сашу, и они вышли на улицу.
     - А  знаете,  мои  дорогие,  что  в  этой  типографии выходили  и  наши
республиканские газеты -  "Звязда" и  "Чырвоная змена"?  Сам видел,  как они
печатались,  вот  этими руками получал их  и  относил в  отряд...  Даже одна
книжка стихов была тут напечатана. А рисунки для нее на дереве делал Саша...
Какое-то  время поэт жил  в  нашем отряде.  Прилетел из  Москвы,  спрыгнул с
парашютом.  Ходил из отряда в отряд,  из бригады в бригаду по всей,  считай,
Беларуси.  Сам слышал его стихи.  Интересные. Как и сам он. И, видно, смелый
хлопец -  все на задание рвался.  Он,  может,  и  остался бы в  нашем отряде
подольше, да одна промашка вышла...
     - Расскажите, дядя Антон!
     - Да-а...  Промашка,  можно сказать, из-за его сборника и приключилась.
Точно.  Как дважды два -  четыре,  из-за  этой самой книжки.  Книжка готова,
набрана,  а  печатать ее  не  на  чем  -  бумаги хоть  шаром покати.  Решили
бригадных разведчиков в  Слуцк  за  бумагой послать.  В  немецкой типографии
операцию провести. С ними шли наши Петро Стежка и Даликатный, поскольку поэт
в нашем отряде жил. С разведчиками вместе, в их землянке. Он и прилип к ним,
как смола: возьмите да возьмите. Книжка-то моя - значит, и бумагу мне вместе
с вамп у фрицев доставать.  А Стежка на это:  "Нет,  -  говорит, - книжка не
ваша,  а наша общая. Для всех писана. Вы на операцию не пойдете". Поэт прямо
к командиру,  к Ружеву.  Так и так - не берут на операцию. А им только это и
нужно было.  И  Стежке и  Ружеву.  Командир через посыльного вызвал Стежку и
спрашивает:  "Он к вашему отделению приписан?" - и показывает на поэта. "Так
точно,  к нашему!" -  тянется в струнку Стежка.  Тогда командир встает из-за
стола   и   -   поэту:   "По   уставу  вы   должны  были   выполнить  приказ
непосредственного  начальника,   а  уж  потом  этот  приказ  обжаловать.  За
неисполнение приказа командира и  неправильное его обжалование -  пять суток
гауптвахты. На первый раз. Сдать оружие. Часовой, увести!"
     - И он сидел на гауптвахте? - спросил Толя.
     - Сидел.  Правда,  всего трое суток.  Хлопцы за  трое суток управились.
Бумагу привезли.  И  даже  краски типографской.  Тогда Ружев выпустил его  с
гауптвахты, позвал к себе да по-честному все и рассказал. "Пойми, - говорит,
- горячая твоя голова, тебя же убить могли. Если меня убьют или еще кого, на
наше место сотни встанут -  вон  сколько бойцов идет в  отряды.  А  тебя кто
заменит?"
     - И что поэт ответил? - это уже Тоня спрашивает.
     - Поэт? Поэт обозвал бюрократами и Ружева и Стежку, а вечером подался в
штаб бригады.  Оттуда -  в  другой отряд.  Когда уходил,  взял свой автомат,
полевую сумку с блокнотами,  всем разведчикам руки пожал, а на Стежку даже и
не глянул.
     - Так и ушел? - поинтересовался Толя.
     - Так и ушел в Загалье.  А что ему оставалось делать? Потом, правда, по
книжке прислал.  Ружеву и  Стежке.  С  автографами,  говорят.  Но что там за
подписи -  никто не  читал.  Ни тот,  ни другой не показывают.  Стежка часто
стихи хлопцам читает,  а книжку в руки не дает.  Все с собой носит. Попроси,
может, тебе и даст.
     - Да-аст! - криво усмехнулся Толя. - Если никому не дает, мне тем более
не даст. Я же тут чужой. Чужой! - почти с отчаяньем выдавил он.
     - У-у-у!  Ты,  гляжу,  сейчас  заплачешь.  Как  дважды  два  -  четыре,
заплачешь. Мужчина, называется. Нет, брат, не чужой. Ни ты мне, ни я тебе. И
Тоня нам с  тобой не чужая.  Ни один добрый человек нам не чужой.  Это война
нам чужая.  Со всех сторон чужая.  Это она хочет, чтоб мы друг дружке чужими
стали.  Да  не  выйдет!  Не получится.  Одолеем мы эту чуж-чужину.  Как жили
людьми, так и будем жить. Кто не погибнет, известно, - взволнованно закончил
дядька Антон.
     Вступали в лагерь.  Первой,  если не считать часового, им повстречалась
санитарка Вера.  Она и передала Толе с Тоней наказ тетки Матруны: сходить на
Сухую Милю за орехами и грибами.
     - Вот и ладно,  - заметил дядька Антон. - Главное - не сидеть без дела.
А вечером,  Толя,  нам надо будет встретиться.  Зря ты насчет чужих говорил.
Кажись, и о нас кто-то думает.
     - Дядя Антон, - вспомнила Тоня, - вы же обещали с нами урок провести.
     Дядька Антон только улыбнулся; улыбнулся и Толя.
     ... Командир отряда в тот вечер сказал, что Толя прикомандировывается к
отделению разведки и поступает под присмотр дядьки Антона.

     Разведчикам редко удавалось собраться вместе.  Одни ходили по  связным,
другие "табанили",  как говорит Коля Ветров, вблизи вражеских гарнизонов или
в самих гарнизонах,  третьи готовились к походу.  И когда выпадал счастливый
вечер,  как на этот раз,  все отделение держалось поближе к  своей землянке:
хорошо перед отбоем перекинуться парой-другой слов, пошутить, помечтать.
     В первый раз тогда были среди них и дядька Антон с Толей.
     - ...А у нас на Амуре, хлопцы, уже утро, - говорит Коля Ветров. - Самое
время выбирать сети  после ночи.  Я  табаню,  подгребаю веслом,  стало быть,
вдоль  самых поплавков,  а  ты  выбираешь.  На  каждом метре рыбину в  лодку
вываливаешь.  Толстолобика, горбушу, а частенько и самого лосося... На Амуре
сейчас  путина,  -  мечтательно произносит он.  -  Эх,  побывать бы  вам  на
путине!.. Кончится война - в мореходку пойду. А потом - на сейнер...
     - А  ты,  Малюжиц,  куда  пойдешь после  войны?  -  спрашивает Рыгор  у
разведчика Малюжица, своего товарища.
     - В сваты! - не моргнув глазом, отвечает Малюжиц.
     Вот отмочил!  Все хохочут.  Смеется вместе со всеми и Малюжиц. А кто-то
замечает:
     - Так ты ж девчат боишься.
     За Малюжица отвечает Даликатный:
     - Он немецкую фройлен высватает, когда закончим войну в Берлине.
     Общее недоумение: почему немецкую?
     - Ну, немцев-то он не боится.
     Выждав,  чтобы  отхохотались,  говорит уже  сам  Малюжиц.  И,  кажется,
серьезно:
     - С Рыгором ясно -  в школе будет детей учить.  А ты,  Даликатный,  кем
хочешь быть?
     - Я, хлопцы, пойду в физкультурный институт.
     - Фь-ю-ю, - разочарован Малюжиц. - Тоже мне профессию выбрал!
     - Интересно,   какую  дорогу  наш  Стежка  выберет,   а?  -  спрашивает
Даликатный. - Извиняй, командир.
     Коля Ветров недоволен, что затеянный им серьезный разговор свели, можно
сказать,  в шутку.  Да что тут обижаться?! Обижаться на друзей это все равно
что на  самого себя.  И  того хуже!  Да  Коля и  сам не промах подъехать под
кого-нибудь. Хотя бы и под Стежку. Он уверенно заявляет:
     - Что тут спрашивать - Стежка по дипломатической линии пойдет.
     Хлопцы опять смеются: вот так, командир, знай, с кем имеешь дело.
     От  души  смеется  Толя.  Хитро  улыбается и  покачивает головой дядька
Антон.  А Стежка похлопал глазами, встал с лавочки, на которой сидел плечо в
плечо  с  разведчиками перед  ямкой  для  окурков,  принялся расхаживать меж
редких  сосен,  окружавших землянку.  Взгляд  его  словно  говорил:  вам  бы
копытами ударить, жеребцы застоялые...
     Дядька Антон крякнул.  Пожалел видно,  что докурил свою самокрутку и не
осталось на  затяжку для  паузы,  которая ему  сейчас была  так  необходима.
Глянул на Толю,  сидевшего между Рыгором и Малюжицем,  и не то с ним,  не то
сам с собою повел разговор:
     - У вас все просто, как дважды два - четыре...
     Разведчики заулыбались:  всем  было  ясно,  что  дядька Антон  идет  на
выручку Стежке.  Что  ни  говори,  а  сам  же  окрестил командира "министром
странных дел".
     - ...вы профессию выбираете. А вам войну надо довоевать, потому как она
перво-наперво на ваших плечах.  А  профессию вот кому надо выбирать -  Толе.
Хотя и ему... как знать... Толя, кем ты будешь, когда кончится война?
     - А  разве она кончится?  -  не то в шутку,  не то всерьез вырывается у
Толи.
     Разговор как-то  сам  собой сникает.  Те,  кто курил,  молча досасывают
самокрутки.
     - Ладно,  хлопцы.  Покурили,  и будет.  Скоро отбой. Идите отдыхайте. А
вас,  дядька Антон,  я  на заставу провожу.  Стоите сегодня с новеньким,  из
второго взвода.  С  Безбородькой.  Вы его знаете,  -  говорит Петро Стежка и
кладет руку Антону на плечо...

     Та ночь в  карауле с  Безбородькой,  может,  ничем бы и  не запомнилась
Антону  -  сколько  их  было!  -  если  б  не  происшествие,  которое вскоре
всколыхнуло отряд и в котором главной фигурой был все тот же Безбородько.
     Незадолго до  этого  работника особого отдела  отряда  вместе с  Петром
Стежкой вызвали в  штаб бригады и предупредили,  что немцы недавно заслали к
партизанам двоих своих опытных агентов.  Служба СД проделывала это и раньше.
Шпионы  чинили  немало  зла:  выведывали  дислокацию  партизанских  отрядов,
отравляли пищу,  распускали провокационные слухи, под видом партизан грабили
мирное население.  Куда  забросили тех  двоих,  под  какой  легендой -  было
неизвестно.  Возможно,  вместе,  а может -  по отдельности,  возможно,  в их
бригаду,  а  может,  и  нет.  Соединение-то  большое!  Было над чем поломать
голову.  Еще раз проверили всех,  кто за последние полгода пришел в отряд. В
основном это  были  мужчины  и  хлопцы  из  окрестных деревень.  Здесь,  как
говорится,  все  друг  дружку знали.  Оставалось несколько человек из  числа
бывших  военнопленных,  бежавших  из  лагерей,  да  партизан второго  взвода
Безбородько, родом из-под Греска.
     И вот однажды,  когда Стежка снова и снова перебирал в памяти все,  что
он  знал о  людях,  которых еще  раз надо было проверить,  внезапно всплыло:
погоди-погоди,  да  ведь Семенова,  секретарь их межрайкома комсомола,  тоже
откуда-то из-под Греска!  Ну конечно же!  И  деревню свою называла точно так
же,   как  Безбородько.   Конечно!   Ах,   Семенова,  Семенова!  Где  же  ты
запропастилась?  Прежде,  бывало, часто заглядывала в отряд, а теперь, когда
позарез нужна,  нет и нет тебя.  Или это всегда так:  если что нужно -  того
никогда нет под рукой?
     Но дождался наконец и Стежка.
     В  землянке  были  он,   Даликатный,  Рыгор,  Малюжиц  и  Толя.  Стежка
расхаживал по землянке,  переговаривался с  хлопцами,  и Толя по их репликам
тщетно пытался сообразить,  о чем они говорят. Должно быть, обсуждали что-то
такое, чего ему не следовало знать.
     Но  вот  по  жердяным ступенькам процокали быстрые шаги  и  в  землянку
энергично вошла девушка.  В легкой черной жакетке, ладно облегавшей ее плечи
и фигуру и казавшейся слегка тесноватой.  Черные глаза, смуглое лицо, черные
брови. За спиной - автомат.
     Это и была Семенова.
     - Добрый день,  товарищи,  - поздоровалась она. - Извини, Петро, раньше
не могла зайти - дела. А у вас, как всегда, все в порядке?
     - Как в танковых частях, - ответил Малюжиц.
     - Как в разведке, - поправил Рыгор.
     - Вот  это  точно,  -  согласился  Даликатный,  который  с  самодельной
табуреткой в руках уже стоял рядом с Семеновой. - Присаживайтесь!
     Семенова  села,  осмотрелась.  Остановила взгляд  на  Толе,  спросила у
Стежки:
     - Так  это  и  есть  тот  самый Толя Иванович,  которого вы  готовите в
комсомол?
     - Он самый.
     - Ну  что  ж,  готовьте.  Как  только  исполнится четырнадцать,  так  и
принимайте. Если, конечно, заслужит. Заслужишь, Толя? - спросила она.
     За Толю ответил Рыгор:
     - Да у нас каждый заслужит.
     Семенова улыбнулась,  погрозила ему пальцем и сказала, обращаясь уже ко
всем:
     - Ну и любите же вы похвастать, хлопцы... Да уж ладно. Если в меру - не
беда. Петро, выкладывай свой сюрприз. А то заинтриговал и молчишь.
     Стежка кивнул Рыгору,  тот ответил:  "Ясно" -  и  вышел из землянки.  А
Стежка повел разговор с  Семеновой издалека:  что она делала до  войны,  как
проходили  собрания  и  районные  конференции,  как  в  колхозах  жили.  Про
дядьев-теток спросил...
     - Стежка,  -  не  выдержала наконец  Семенова,  -  я  понимаю,  что  ты
разведчик и разговор у нас неспроста, но со мной можно бы и покороче. Суть.
     Тут Стежка прекратил расспросы и велел Толе пойти на кухню помочь тетке
Матруне и Тоне. Толя понял, что это приказ, и стремглав вылетел из землянки.
     За столом под навесом уже сидели Рыгор с Безбородькой. Тоня расставляла
перед ними глиняные миски.  Потом принесла и  поставила кастрюлю с фасолевым
супом.  Разливать суп по мискам принялся Стежка -  он, Малюжиц, Даликатный и
Семенова вышли из землянки почти вслед за Толей.
     С той стороны,  где сидели Рыгор и Безбородько, пристроился Даликатный,
напротив - Стежка, Семенова и Малюжиц.
     За  столом  изредка  перекидывались  словами.   Когда  поели,  Семенова
поблагодарила повариху:
     - Вкусно готовите, тетя Матруна. Не зря ваши хлопцы, как налитые.
     - Молодые, что им! - осталась довольна тетка Матруна.
     - Ладно, Стежка, говори, куда еще поведешь, чтоб показать наконец моего
дядьку?
     А Стежка и разведчики поняли все,  как только пришли под навес, уселись
за  стол.  Потому  и  посадили  Семенову аккурат  напротив Безбородьки -  ее
"дядьки".
     - Так вот же  он  перед тобой,  -  внешне спокойно сказал Стежка,  а  у
самого желваки так и перекатились по скулам.
     - Который?  Этот?  -  встала из-за  стола  Семенова,  оперлась руками о
столешницу и наклонилась, чтоб внимательнее рассмотреть Безбородьку.
     Безбородько резко потянулся к  карману,  но с одной стороны Рыгор,  а с
другой Даликатный перехватили его руки:
     - Спокойно, дядюшка!
     Даликатный вытащил  у  него  из  кармана пистолет,  передал через  стол
Стежке...
     Уже в землянке разведчиков Безбородько признался,  что он -  Клепацкий.
Настоящего  же  Безбородьку,  честного  коммуниста,  руководителя подпольной
группы в  деревне,  немцы расстреляли.  К  моменту побега из-под  расстрела,
который им  специально устроили немцы,  Радкевич,  напарник,  уже  знал его,
Клепацкого,  как  Безбородько.  Кличка второго шпиона -  Пиявка.  Где  он  -
Клепацкий не знал,  а  может быть,  но хотел говорить.  Он сидел бледный как
полотно.  Даже глаза побелели.  Таких глаз Толя никогда еще не видел.  Как у
вареной рыбы.
     В  землянке был  уже  и  дядька Антон.  Ему рассказали обо всем Рыгор и
Малюжиц.  Дядьку Антона так и передернуло,  когда он припомнил,  что стоял с
этим