гадом целую ночь в секрете.  Преодолевая отвращение,  он стал извлекать
из памяти подробности.  Как с вечера задождило,  как этот мнимый Безбородько
говорил,  что не худо бы перебраться в  бригаду -  масштаб побольше,  а  он,
Антон,  ему возражал:  никакой,  мол, разницы, где воевать. Вспомнил, как по
дороге  напарник старательно обходил  мокрые  места,  говоря,  что  в  такой
грязюке можно и  каблуки потерять.  А грязи-то настоящей не было,  чуть-чуть
примочило. Тогда еще дядьке Антону подумалось: "Ишь ты его, хочет в бригаду,
там, думает, к геройству ближе, а сапоги жалеет".
     Припомнив все это, он шагнул к Клепацкому:
     - А ну, сбрасывай сапоги!
     Помог стащить.  Оторвали каблуки.  Так и есть! В одном из них, в левом,
нашли пакетик с ядом.
     Сам не свой Толя вышел на свежий воздух.  "Как же так?  Как же так?!  -
взволнованно думал он. - Я же с ним вместе пришел в отряд. Все подумают, что
и я такой же".
     Ноги стали как ватные,  и он присел на скамейку. Внутри все колотилось.
"Как же  так?!"  Мысли набегали одна на  другую и  никак не  могли связаться
воедино.  Но  в  этом  душевном разладе  выстраивалось уже  что-то  цельное,
определенное:  не так все просто в жизни,  как ему думалось.  А может,  и не
думалось -  казалось, хотелось, чтобы было просто. И все его обиды выглядели
теперь такими мелкими, что при воспоминании о них комок подступил к горлу, и
Толя готов был тихонько заплакать.
     "Чего ты пришел в партизаны?  - вопрошал кто-то другой, сидевший внутри
его.  -  Убить черного немца,  которого видел во  сне,  или  бороться каждую
минуту,  каждый час? Бороться! Вон хлопцы, которых ты изо дня в день видишь,
делают то,  что велят командиры или обстоятельства.  И все люди как люди.  А
ты?.. "
     Клепацкого увели.  Из землянки вышел дядька Антон,  сел рядом с  Толей,
заговорил:
     - Вот так,  брат,  в  нашем деле:  доверяй,  но  проверяй.  И  ко всему
прислушивайся,  приглядывайся,  все запоминай.  Размышляй обо всем.  Хорошим
солдатом сразу не станешь.  А постепенно,  помаленьку.  Это как дважды два -
четыре.

     Кто  знает,  откуда ведет  начало старая солдатская поговорка:  нуля  -
дура,  а  штык -  молодец?  С  тех,  видно,  пор,  когда больше надеялись на
солдатскую силушку да на штык.  Наверное,  так оно и есть, коль пошла гулять
такая поговорка.  Потому что пуля и в самом деле -  дура:  выстрелить, иначе
говоря,  выпустить ее из ствола может и слабый, и раненый, и вообще ребенок.
Конечно,  на войне никто не заговорен от пули.  Она не спрашивает:  кто ты и
что ты,  чей и  откуда?  И  так испокон веков.  Иное дело -  не нарваться на
дурацкую пулю.  Правда, и тут не может быть точных, на любой случай, советов
или уроков,  потому что разные бывают обстоятельства. Важно не растеряться в
этих обстоятельствах, не подвести ни себя, ни других. Стараться не подвести,
не потерять сгоряча головы, найти единственно правильное решение, пусть даже
на первый взгляд и неожиданное.
     Если начальник штаба и комиссар хотели отправить Толю на Большую землю,
подальше от войны,  то дядька Антон оберегал его от пули иными способами. Он
больше налегал на рассказ,  на отеческое поучение. По возрасту он был старше
других разведчиков,  и  его  думки-поучения принимались как нечто само собой
разумеющееся.
     Остальные же хлопцы больше учили Толю личным примером. Хотя сами они об
этом не догадывались,  как не догадывался и  Толя.  Просто каждый случай был
по-своему поучительным и не проходил даром.

     ...  Незадолго до того,  как лечь зиме, от связной из Черневичей пришло
сообщение,  что у них в деревне объявился некий чудак,  набивавшийся к одной
молодице в примы. Бойкий, разговорчивый. Молодица его не приняла. А ему хоть
бы хны -  пошел в соседнюю деревню с той же песней: возьмите в примы. С чего
бы  это  ему  приспичило?  И  почему  мужику безразлично,  где  определиться
примаком?
     Не  тот  ли  это Пиявка,  о  котором говорил Клепацкий?  С  его слов на
допросе в бригаде было известие,  что Пиявка именно такой - разговорчивый да
бойкий.  Других  характерных примет  Клепацкий не  запомнил  -  человек  как
человек.
     Все разведчики были в отлучке, и Петро взял с собой Толю. Погода стояла
- ни осень, ни зима. Похлюпали по мокрому снегу...
     К  Черневичам подошли,  когда уже изрядно стемнело.  Постояли в  кустах
перед огородами,  прислушались.  Было тихо. И снопик льна виднелся из оконца
под стрехой хаты,  где жила связная.  Хата была недалеко,  и  Стежка с Толей
рассмотрели в серых сумерках снопик -  сигнал,  что все в порядке. Но Стежку
почему-то брали сомнения, что-то его беспокоило. Может быть, то, что из труб
над каждой хатой тянулся дым. А возможно, какая-то неестественная тишина.
     Двинулись дальше. Осторожно, крадучись.
     Не  доходя до  хлева,  заметили стожок.  Возле него  кто-то  шевелился.
Похоже, набирал сено в резвины. Не та ли самая девушка-связная?
     Приблизились к  стожку.  Так  и  есть:  кто-то  шуршал  сеном,  набивая
резвины.
     "Зря волновался", - подумал Петро Стежка и вышел из-за стожка. Обхватил
руками темную фигуру. Диск его автомата уткнулся в грудь человеку.
     - А моя ж ты Ганулечка!
     Человек, видно, опешил. На какое-то мгновение опешил от неожиданности и
Стежка.  Опустил руки.  От  него,  как-то смешно раскорячившись,  отходил...
немец. Стежка услышал, как в хлеву всхрапнула лошадь, словно поперхнулась, а
во дворе заметил силуэт фуры.
     Они с Толей уже добежали до кустов,  когда в деревне началась стрельба.
Палили всю ночь.  Из автоматов,  из пулеметов.  В  небе то и дело вспыхивали
ракеты. Это длилось до самого утра.
     Где-то к  полудню на опушку леса пришла связная.  На условленное место,
куда приходила уже не раз. Там ее ждали Петро Стежка и Толя.
     Она и  рассказала,  что под вечер вошла в  деревню какая-то разбитая на
фронте  немецкая часть.  Все  злые,  мокрые.  Приказали топить  печи,  чтобы
просушиться.  Снопик она  не  успела убрать,  не  было  возможности.  А  тут
ввалился в  хату старый,  "тотальный" немец да  как  заорет:  "Партизан!"  И
пошло.  Повыбивали стекла в  окнах,  выставили наружу автоматы и  пулеметы и
пуляли в  белый свет остаток ночи,  отгоняя страх.  Ну,  это Стежка с  Толей
слышали и сами.  А связная, как будто в обиде на Стежку, сказала: "Жаль, что
не ты тому немцу подштанники стирал..."
     В  отряде,  когда  хлопцы  спросили у  своего командира,  почему он  не
придушил врага там же, у стожка, тот ответил: "Тогда мы с Толей не успели бы
отбежать. А деревню с жителями сожгли бы точно".

     ...  В  другой раз,  уже в  трескучие морозы,  возвращались на санях из
Лугани Рыгор,  Даликатный и Толя.  Там сделали все,  что положено - передали
мины  своим  людям,  работавшим на  электростанции.  Электростанцию взорвали
спустя несколько дней. А тогда они, партизаны, чуть не влипли.
     На  выезде из  города был пост:  неподалеку от дороги стояло деревянное
здание караулки,  а  ближе  к  обочине -  что-то  вроде  огромного шкафа без
дверок.  Из этого шкафа и вышел им навстречу часовой.  В соломенных гамашах,
обутых поверх сапог. Для тепла.
     Даликатный лежал под дерюгой,  накрытый до самых глаз. Толя сидел рядом
с ним, а Рыгор - в передке.
     Он  слез  с  саней  на  дорогу.  Вожжи держал в  одной руке,  а  другой
показывал немцу на Даликатного: "Кранк, пан, кранк. Больной".
     Немец откинул дерюгу, наклонился, чтобы заглянуть Даликатному в лицо, и
тут  кубарем  полетел прямо  на  него,  теряя  на  лету  гамаши.  Это  Рыгор
постарался -  толкнул часового сзади,  а  Даликатный,  как самого дорогого и
желанного гостя,  обхватил его за шею, кулем скатил на свое место и придавил
собою сверху. "Гони!"
     А  Рыгор и без него знал,  что делать.  И лошадь была на славу -  комья
снега из под копыт перелетали через передок.
     В  караулке очухались,  да было поздно:  украли у них часового!  Только
снег курился за санями да бил в  лицо встречный ветер.  И  где-то уже далеко
позади хлопнул первый выстрел...
     Спрашивается:  мог  ли  Рыгор выхватить из-за  пояса пистолет?  Мог.  И
Даликатный мог  выхватить финку из-за  голенища,  а  уж  владел он  ею,  как
фокусник.  Но  был бы  выстрел.  Был бы  труп на  дороге.  И  тогда бы им не
спастись. Всем троим. Не выручила бы и лучшая в отряде лошадь...

     После лютых морозов,  когда в  деревнях отстреляют стены,  а  в  лесу -
деревья, повеет вдруг теплый ветер - и сбитый в камень снег, что недавно еще
прямо звенел под  ногами,  начинает тяжело оседать,  становится сыпким,  как
крупа.  С  лапок елей срываются набухшие комья,  с голых веток сеются бусины
вчерашней наледи.
     Ночь была вот такая -  с оттепелью.  Ноги вязли к снегу. С темного неба
сыпалось что-то  непонятное:  то  ли морось,  то ли иней.  А  под утро пошел
настоящий дождь,  да такой шустрый,  такой бойкий,  что все звуки потонули в
сплошном шелесте воды и снега.
     Хлопцы  промокли до  нитки,  одежда неприятно липла  к  телу.  Шли  они
втроем:  Рыгор,  Малюжиц и Толя. Шли к связному в деревню Малая Сливка взять
сведения о местном гарнизоне.
     Близился рассвет,  и  стало ясно,  что  к  назначенному времени они  не
поспеют  и  встреча не  состоится.  Надо  было  где-то  передохнуть и,  если
удастся, обсушиться.
     Вспомнили про блиндаж вблизи заброшенного хутора.  Блиндаж вырыл кто-то
с  осени,  чтобы спрятаться всей семьей,  если в деревцо станет небезопасно.
Перекрытие было сделано из бревен,  а  поверх положен дерн.  Над самым лазом
рос густой куст шиповника. Если не знать, можно было ходить по блиндажу и не
догадаться, что у тебя под ногами.
     Спустились в укрытие,  посветили вокруг карманными фонариками.  В одном
углу лежала старая попона, а под нею немного щепок, коры.
     Решили разложить костерок.  Подгребли щепки  ближе  к  лазу,  принялись
разжигать.  Они отсырели, не хотели гореть. Дым лез в глаза, саднил в горле,
расползался по блиндажу и ни за что не шел в лаз.  В укрытии оказалось хуже,
чем под открытым небом.
     - Нет, хлопцы, так дело не пойдет, - сказал Рыгор.
     Он  затоптал огонь,  снял с  себя стеганку,  кое-как выгнал дым в  лаз,
встряхнул попону и приказал:
     - Толя,  ложись на мою стеганку,  укройся попоной, отдохни. Ты, Вася, -
повернулся он к Малюжицу, - наверх! Подежуришь. А я бегом к связному. Приказ
должен быть выполнен.
     Толе было неловко от такой заботы, но опять же: приказ есть приказ.

     В белом молоке тумана вот-вот должно было выкатиться солнце. До железки
оставалось  совсем  немного.  После  Таничей,  за  небольшим  перелеском,  -
Некрашевичи, а в Некрашевичах уже железнодорожный разъезд, через который шли
поезда на Слуцк и из Слуцка.
     Командир отряда  Ружев  решил  устроить дневку  в  Таничах.  Поодаль от
деревни были пустующие колхозные хлева, длинное, без ворот, гумно, а в нем -
старая, слежавшаяся и почерневшая солома.
     В гумне разместили подрывников. Им предстояло рвать рельсы на следующую
ночь, и потому было приказано как следует выспаться.
     Антон и  еще один партизан из  группы прикрытия пошли в  конец деревни,
который  был  ближе  к  гравийке.  Взяли  пулемет Дегтярева.  Двое,  тоже  с
"дегтярем",  залегли на кладбище, прикрывая деревню со стороны Некрашевичей.
Остальные партизаны -  из группы прикрытия и  разведчики -  были,  как любил
говорить командир, у него под рукой.
     - Спать! Всем спать, кроме караульных!
     И тут к Ружеву подошел Петро Стежка.
     - Товарищ командир,  боец Иванович хочет отлучиться домой.  По  личному
делу. До вечера. Обещает по возможности возвратиться и раньше.
     Толя  и   Даликатный  стояли  в   сторонке.   О  чем-то  разговаривали.
Поглядывали в  сторону Березовки.  Можно было подумать,  что им нет никакого
дела до того, о чем говорят командир разведки с командиром отряда. Как бы не
так! То один, то другой косили глазом на Стежку и Ружева.
     - Толя?  -  переспросил Ружев, хотя и знал, что речь идет именно о нем.
Спросил, чтобы выиграть время на размышление: отпускать или нет?
     - Толя, - подтвердил Стежка. - Да во-он его деревня видна.
     - Сам ты уже решил отпустить. Мое разрешение требуется, не так ли?
     - Так точно, товарищ командир.
     - Ну что ж,  отпускай. Да лучше пусть вдвоем идут. С Даликатным. И чтоб
одна нога здесь, другая там.
     От Таничей до Березовки было километра три.  Таничи приткнулись почти к
опушке  Грядок и  лежали в  низине,  а  Березовка раскинулась на  холме.  Ее
единственная улица  тянулась  параллельно  Грядкам,  и  лес  закрывал  собою
большую  половину  деревни.  Просматривался только  правый  ее  конец,  если
смотреть из Таничей. Тот, где было березовское кладбище.
     Со стороны Таничей своей деревни Толя еще никогда не видел.  на востоке
взошло солнце и стало взбираться в небо, но туман все не хотел отрываться от
земли.  Вдали проступали только макушки деревьев да  шапка пустующего здания
школы под белой черепицей.
     - Айда, - сказал Толя Даликатному, и они пошли.
     У обоих были автоматы: у Даликатного - ППШ с круглым диском, а у Толи -
с  рожком.  Были гранаты.  У  Толи на ремне поверх пиджака -  лимонка,  а  у
Даликатного  из-под  ремня  гимнастерки торчали  две  немецкие,  с  длинными
ручками. За голенищем сапога была спрятана финка.
     Толя повел кратчайшим путем - через Грядки. Была та пора на исходе мая,
когда все уже набрало силы и  рвется в  рост.  Когда все поет.  На  опушке в
кустах заходились соловьи. Веселилась лесная птичья рать и в самих Грядках.
     Толя с  Даликатным шли и  негромко переговаривались.  Когда поют птицы,
отчего не перекинуться словом-другим.
     Здорово досталось лесу. Много свежих пней. Валяется неубранный хворост.
Эх,  такая бы  теплынь да  столько влаги под  осень,  когда шастает по  лесу
грибной туман!
     Но и сейчас хорошо в Грядках.  Толя говорит об этом Даликатному.  А тот
усмехается.  Он много повидал лесов,  и Грядки ничуть не лучше других. Но он
понимает своего  младшего друга,  которому эти  Грядки,  исхоженные вдоль  и
поперек, - свои, родные. И он хочет, чтоб они поправились ему, Даликатному.
     Девять месяцев не  был Толя дома.  Что там,  у  них на подворье,  какой
стала Березовка?
     Да, за девять месяцев ему так и не случилось побывать в родной деревне.
Бывал Рыгор с хлопцами.  Рассказывал.  Есип, как выяснилось, хотел отправить
Толю в Германию.  И вот же черная душа! - все хитрил, чтоб это сделал дядька
Кондрат, чтоб на него свалить. Хлопцы хотели было прибрать Есипа к рукам, да
тот же Кондрат сказал, что не надо накликать на деревню беду, - придут наши,
и люди сами разберутся, что с ним делать. У Есипа, рассказывал Рыгор, теперь
и  днем почти все окна заставлены изнутри щитами и  прихвачены поперечинами.
Знает кошка, чье сало крала!
     Толино подворье,  скорее всего,  заросло травой.  Замок на двери в сени
висит по-прежнему.  Окон никто не повыбивал,  не выдрал с  рамами.  За хатой
присматривает дед  Денис,  отец  Рыгора.  Только  версту  нарубленного Толей
хвороста сжег у себя в печи старый Денис.
     Если б мать была дома и знала,  как близко ее сын,  знала,  что он идет
домой  на  короткую  побывку,  -  выбежала  бы  навстречу,  вылетела птицей.
Встретила бы  на  полпути,  только бы  побыть с  ним  подольше,  прибавить к
отведенному ему скупому сроку несколько лишних минут.
     Нет матери. Не выбежит, не встретит.
     Толя походит по двору.  Все осмотрит. Под поветью в щели между бревнами
найдет  спрятанный  им   ключ,   отопрет  хату.   Входя,   пропустит  вперед
Даликатного.  В  деревне сразу узнают,  что он  пришел.  Первым заглянет дед
Денис и  спросит про  своего Рыгора.  И  они  с  Даликатным неторопливо,  по
порядку,  как командиру на докладе,  расскажут о Рыгоре все-все. А главное -
жив-здоров, кланялся отцу и просил узнать: как он там без него?
     Потом придут дядька Кондрат с теткой Параской и еще многие, и среди них
- главное!  - будут его ровесники, мальчишки и девчонки, с которыми он ходил
за хворостом.
     Думает об этом Толя и краснеет.
     Как давно это было! Теперь он партизан, разведчик. Не к лицу разведчику
выставлять напоказ свои чувства,  а тем более хвастаться.  Да,  он понимает,
что не к лицу. А все же хочется, чтоб мальчишки и девчонки хоть одним глазом
посмотрели на него!
     Он еще не знает,  что замок у них на двери сорван.  Окна выбиты.  Все в
хате поломано,  истоптано, разбросано. А старый Денис, дядька Кондрат, тетка
Параска и все остальные,  чьи сыны и дочери в партизанах,  все, кто связан с
партизанами, сидят вместе с семьями в просторном Есиповом подвале-убежище. В
склепе. Много там людей - теснота. Стены дубовые, потолок выложен кирпичом и
залит  сверху  цементом.  Люк  на  замке.  Сквозь  потолок  пропущена внутрь
жестяная  труба  -  такими  обычно  наращивают печные  трубы.  Мало  воздуха
проходит через нее. Люди задыхаются. Плачут дети.
     Двое полицаев с винтовками ходят по двору. Время от времени то один, то
другой заглядывает в подвал и стучит прикладом: тихо, потерпите до обеда.
     Их поставили стеречь арестованных.  Сам начальник полиции Логин сказал,
что надо подождать до обеда, пока немцы вернутся. Тогда можно будет брать из
хат  кто  что  захочет,  потому  что  деревня все  равно  будет  сожжена,  а
арестованные расстреляны.
     Полицаи похаживают по двору и все озираются.  Скорей бы уже этот чертов
обед!  Скорей бы в гарнизон -  там спокойнее. Свинье не до поросят, когда ее
смалят, - не до барахла, когда по спине мурашки бегают...

     Дорога сама стелется под ноги. Лужа... Здесь, в колдобинах, воды бывает
в полколеса.  Ровный, словно специально выстланный хвоей участок; поворот...
Толя узнает дорогу -  ему знакомы все ее приметы и хитрости.  Вот сейчас, за
поворотом,  должен быть высоченный дуб.  А за дубом и конец Грядкам, опушка,
кустарник.
     Дуба  нет.  Вместо него торчит высокий,  в  полтора человеческих роста,
пень.  У  земли пень толстый,  две  пилы пришлось бы  посадить.  Поэтому дуб
резали высоко,  наверное,  с  телеги,  встав на грядку или в  большой снег с
саней.
     - Обожди, - говорит Толя. - Надо взглянуть. Подсади.
     Ему не терпится хотя бы издали увидеть родную деревню!
     Даликатный  упирается  плечом  и  головою  в  пень,  словно  хочет  его
вывернуть. Подставляет колено. За спиной сцепливает ладони лодочкой.
     Толя  перекидывает автомат через плечо,  встает Даликатному на  колено,
затем -  на  сцепленные руки.  Взбирается на плечи.  Вот он уже ухватился за
срез пня, и Даликатный подталкивает его еще выше.
     Березовка как на ладони.  Но что это?  Из деревни в  направлении Грядок
движется  обоз.  Передние  подводы  уже  миновали брод  в  горловине болота,
съезжают с дороги в обе стороны,  к кустам.  С них слезают люди в черном.  С
винтовками. Хвост обоза только еще вытягивается из березовской улицы.
     - Немцы и полицаи!  -  тревожно,  на одном дыхании говорит Толя. - Едут
сюда.
     Даликатный внизу затоптался на месте.
     - Прыгай. Извини, я взгляну сам.
     Толя спрыгивает.
     Таким  же  способом  Даликатный  взбирается на  пень.  Не  смотри,  что
сухощавый,  а  встал на плечи -  у Толи дрогнули колени.  Но влез он быстро.
Заслонился ладошкой от солнца.  Глаз у  него острый,  как и у Толи.  Говорит
сверху:
     - Подвод тридцать будет. По четыре человека на каждой. Большой отряд: и
немцы и,  видно,  Логин.  Больше некому. Так и есть, он! Низенький, толстый.
Таким я его и представлял по рассказам.  Хитрющий,  гад.  И осторожный:  без
немцев да  с  маленькой свитой не  ездит.  Отпетые головорезы.  На нас идут.
Выследил кто-то,  подсказал.  А может,  и нет.  Может, давно вышли на след и
хотят захватить на дневке,  внезапно. Выгнать в поле и перебить, как зайцев.
Прости,  Толя,  куда  бы  ты  на  месте наших стал отступать,  если б  круто
пришлось? - спрашивает вдруг Даликатный.