сем  старый,
наверное,  призвали из  запаса,  когда на  фронт ушли работники Московской
милиции.
     Никитин  с  сожалением  посмотрел  на  участкового.   Шинель  на  нем
топорщилась,  сразу было видно,  что  под  нее  он  напялил ватник.  Шапка
налезала на  уши.  Погоны  с  одной  звездочкой замялись и  торчали словно
крылышки.
     -- Сейчас  к  управдому  пойдем,   Феликсу  Мартыновичу,   он  мужчина
серьезный -- прямо Наполеон.
     Участковый уже  пятый день читал книгу академика Тарле,  поэтому всех
именовал соответственно с прочитанным.
     -- Наполеон так Наполеон, -- миролюбиво сказал Белов, -- пошли.
     Они спустились в полуподвальный этаж.  У дверей с массивной табличкой
"Управляющий" участковый остановился и поправил пояс. Он махнул Никитину и
Белову рукой и распахнул дверь.
     В кабинете,  стену которого занимала огромная красочная карта военных
действий, утыканная флажками, за столом сидел совершенно лысый человек.
     Свет  лампы  отражался  на  его  словно  лакированном черепе.  Увидев
вошедших, он встал и вышел из-за стола.
     Крепкий это был мужичок,  коренастый,  худой,  но крепкий. На нем как
влитая  сидела  зеленая  диагоналевая  гимнастерка,   перетянутая  широким
комсоставским ремнем  со  звездой.  На  груди  переливались  эмалью  знаки
"Ворошиловский  стрелок",   "Отличник  МПВО"  и   "Отличник  коммунального
хозяйства".
     -- Здравствуйте,  товарищи офицеры, --  приветствовал он их строгим, но
необыкновенно тонким дискантом. -- Зачем пожаловали?
     Он смотрел на работников милиции так,  словно хотел сказать: "Что без
дела шастаете, занятых людей отрываете?"
     -- Это, Феликс Мартынович, -- из городского паспортного стола товарищи.
Пришли посмотреть, какие у нас здесь порядки.
     -- Ну что ж, -- благосклонно произнес Феликс Мартынович, -- нам есть чем
похвастать.  Наша дружина МПВО занимает первое место в  районе и  третье в
городе.   Регулярно  проводится  военная  подготовка.  Политчас,  конечно.
Субботники по уборке территории.  Мы на первом месте по сбору металлолома,
шефствуем над  госпиталем.  Книги  раненым бойцам  и  офицерам отправляем,
табак, продукты...
     -- Это все прекрасно, Феликс Мартынович, -- перебил его Белов, -- только
задание наше несколько более узкое.  Мы паспортный режим проверяем.  Вот и
хотели бы взять три квартиры на выборку.
     -- Какие?
     -- В  соседнем  доме  мы  проверяли  четные,  ну  а  у  вас  нечетными
ограничимся.
     -- Третья, пятая и седьмая, к примеру, -- вмешался в разговор Никитин.
     -- Кстати, -- продолжал Белов, -- кто там живет?
     -- Третья коммунальная,  в ней прописаны четыре семьи, люди все больше
трудящиеся.   В  пятой --   две  семьи  проживают.   Пенсионер  и  работник
военкомата.  А в седьмой... --  Управдом помолчал и продолжил: --  В седьмой
Ольга Вячеславовна Дубасова проживает. Тоже пенсионерка. За мужа, крупного
железнодорожного инженера, пенсию получает.
     -- А пенсия-то велика? -- сверкнул золотым зубом Никитин.
     -- Тысяча двести. От НКПС.
     -- Ничего. Побольше, чем у нас жалованье.
     -- Она женщина тихая,  квартплату вносит вовремя, карточку отоваривает
в срок.  Книгами нам помогла для госпиталя.  У нее их много. Когда цветные
металлы собирали, подсвечники бронзовые отдала, теплую одежду тоже.
     -- Это,  конечно, поступок, -- Белов надел шапку, -- поступок. Но все же
нам пора.
     -- Не  могу  задерживать, --   с   некоторой  обидой  в  голосе  сказал
домоуправ, -- служба, она есть служба.
     Они снова прошли двором,  занесенным снегом,  и Белов подумал, что не
все,  видимо,  так  гладко  у  Феликса Мартыновича,  во  всяком  случае  с
благоустройством.
     -- Слушай,  младшой, --  поинтересовался Никитин, --  а  сколько  твоему
Наполеону лет?
     -- А вы сколько дадите?
     -- Полтинник, не больше.
     -- Семьдесят четыре, --  участковый засмеялся,  довольный произведенным
эффектом.
     Они вошли в подъезд дома, поднялись на второй этаж.
     -- Начнем с третьей квартиры, --  сказал Белов, --  чтобы все натурально
было.
     Участковый повернул звонок,  он  хрипло  брякнул  за  дверью,  и  она
распахнулась,  словно  кто-то  специально ждал  их  прихода.  Из  квартиры
выскочил мальчишка лет десяти в зимнем измазанном пальто и красноармейском
шлеме со звездой. Чуть не сбив с ног участкового, он стремительно бросился
по лестнице.
     -- Витька,  паршивец,  только вернись домой,  уши оборву, -- крикнула в
темноте коридора женщина.
     -- Ах,  Гусева,  Гусева,  передовая работница, а с сыном справиться не
можешь.
     -- А твое какое дело, Антоныч, я женщина трудовая, сын мой не хулиган.
Ращу его,  между прочим,  без отца, который вместо тебя на фронте воюет да
вместо твоих дружков.
     Белов даже в  полумраке лестницы заметил,  как  мучительно покраснело
лицо участкового.  Он хотел что-то ответить,  но махнул рукой и отступил в
сторону.
     -- Ты,   гражданка, --   шагнул   к   дверям   Никитин, --   нас   своим
мужем-фронтовиком не  кори и  на  младшего лейтенанта не  кати бочку.  Ему
возраст вышел тихо на пенсии чай пить, а он пошел вас от шпаны защищать. А
что нас касается,  то я  под Тулой трижды ранен был,  а товарищ мой --  под
Москвой. Стыда у тебя, гражданка, нет.
     Никитин с силой закрыл дверь. Так, что грохот прокатился по подъезду.
     -- До чего же подлый народ бабы, -- плюнул Никитин. -- Пошли дальше.


     Дверь в  квартире пять открыл старичок в вязаной теплой кофте.  Белов
сразу не  понял,  ему  показалось,  что он  смотрит на  них тремя глазами,
только потом он  сообразил,  что  на  лоб старичок поднял окуляр,  которым
пользуются часовщики.
     -- Здравствуйте,   Петр  Степанович, --   участковый  приложил  руку  к
шапке, -- как у вас с паспортным режимом, живут ли посторонние?
     -- Я, старуха да сосед Сергей Викторович, работник военкомата.
     -- Значит, посторонних нет, а вы что, часы чините?
     -- Знаете,  Алексей  Антоныч,  хорошему  часовщику,  даже  ушедшему на
покой, всегда найдется работа.
     -- Ну, работайте, работайте.
     Теперь оставалась седьмая квартира. Ради нее они и пришли в этот дом,
ради нее разыгрывали комедию, чтобы никто не заметил их заинтересованности
в  некой  вдове  крупного инженера,  а  ныне  хиромантке на  пенсии  Ольге
Вячеславовне.
     Данилов,  направляя их сюда,  просил проверить, как обстоят дела в ее
квартире,  сколько выходов,  сколько комнат,  живет ли там еще кто-нибудь.
"Если что, -- сказал он, прощаясь, -- действуйте по обстановке".
     А  что значит эта фраза "Действуйте по  обстановке"?  Для них слишком
даже много. Потому что нелегким был этот третий год войны.
     У  дверей  квартиры  Никитин  расстегнул кобуру  и  сунул  пистолет в
карман, Белов тоже. Участковый посмотрел на них и переложил оружие.
     -- Звоните, -- сказал участковому Белов.
     Он быстро оглядел дверь и  понял,  что здесь поработали мастера.  Под
плотной обшивкой угадывалось массивное дерево, возможно, прошитое стальным
листом.  Такие двери Белову приходилось видеть пару раз.  Они  появились в
последнее время. Жильцы пытались таким образом защитить себя от некой злой
силы.
     Но  ведь солисту Москонцерта Минину не  помогли ни двери,  ни замки --
его просто подкараулили на лестничной площадке.
     Были наивные люди,  спрятавшиеся за этими дверями.  Но были и другие,
для  которых  подобное  сооружение являлось как  бы  крепостными воротами,
которые необходимо штурмовать долго и обязательно с потерями.


     Участковый повернул рукоятку.  Но звонок словно растаял за дверью.  В
квартире по-прежнему стояла тишина. Он позвонил еще раз, потом еще.
     -- Слушай, может, у этой гадалки звонок не работает? -- сказал Никитин.
     -- А кто ее знает, гадалка все же, -- с недоумением сказал участковый.
     Никитин стукнул в дверь кулаком. Она отдалась тяжелым коротким гулом.
     -- Слышь,  Белов,  я  так и  подумал,  что у нее дверь изнутри железом
обита. Видишь, как гудит, словно корыто луженое.
     Никитин ударил еще раз и приложил ухо к дверям.
     -- Может, она ушла куда? -- повернулся он к участковому.
     -- Ольга Вячеславовна зимой на улицу не выходит.
     -- А карточки отоваривать?
     -- К ней женщина приходит навроде домашней работницы.
     -- А ты ее знаешь?
     -- В соседнем подъезде живет.
     -- У нее ключ от квартиры есть? -- вмешался в разговор Белов.
     -- Не знаю, товарищ старший лейтенант.
     -- А вы узнайте, мы здесь подождем.
     Участковый  не   по  возрасту  проворно  застучал  сапогами  вниз  по
лестнице. Никитин сел на ступеньку.
     -- Сережа, у тебя закурить есть?
     Белов  полез  в  карман шинели,  вынул  смятую пачку "Беломорканала",
встряхнул ее.
     -- Три штуки осталось.
     -- А  до  пайка  жить  да  жить, --   философски  изрек  Никитин,  беря
папиросу, --  я,  конечно, с табачком пролетел сильно. Пришлось этому жмоту
на вещевом складе подкинуть.
     -- Коля, быть красивым в наше время -- дело нелегкое.
     -- И не говори. -- Никитин поднялся. -- Холодно все же.
     Они  курили,  и  плотный  папиросный  дым  висел  в  остылом  воздухе
подъезда. Он был похож на комья снега, повисшие под потолком.
     За тусклым от грязи,  перехваченным бумажными крестами окном подъезда
плыл  январь сорок третьего.  Тревожный и  студеный.  Где-то,  как  писали
газеты, на энском направлении шли бои. Их ровесники в ватниках, потерявших
цвет, в шинелях, измазанных кровью и глиной, умирали и побеждали.
     Этих двоих война сама отторгла от  себя.  Она смяла их,  покрыла тело
рубцами,  хотела сломать,  но не смогла. Молодость брала свое. Она помогла
им  залечить раны,  помогла найти  новое дело.  Конечно,  им  было  обидно
слушать горькие слова женщины из третьей квартиры.  Обидно.  Но вины своей
перед ее  мужем они не  чувствовали.  Ведь не  в  ОРСе и  не на продскладе
поджирались они. Жизнь вновь вывела их на линию огня.
     Внизу хлопнула дверь, послышался хозяйски-строгий голос участкового и
испуганная  женская  скороговорка.   На   площадку  поднялся  запыхавшийся
участковый и женщина лет шестидесяти,  закутанная в темный вязаный платок.
Белов  сразу же  отметил какое-то  несоответствие в  ее  одежде.  Валенки,
подшитые светлой резиной,  этот платок и  пальто черного драпа с  потертым
воротником из  чернобурки.  Причем голова зверя висела над  правым плечом,
хитро вытянув остренький нос. Пальто было явно не по росту и напоминало по
длине кавалерийскую шинель.
     -- Вот, --  переводя дух,  доложил участковый, --  вот,  товарищ старший
лейтенант,   и  домохозяйка  Ольги  Вячеславовны,  значит,  Наумова  Лидия
Алексеевна. Такая у нее, значит, профессия.
     -- Где Ольга Вячеславовна? -- спросил Белов.
     -- А где ей быть? Дома небось.
     -- Мы звонили,  стучали,  никто не открыл дверь.  Когда вы ее видели в
последний раз?
     -- Так утром сегодня, карточки ей отоваривала.
     -- Она никуда не собиралась уходить?
     -- Так Ольга Вячеславовна зимой никуда не ходют.
     -- У  тебя,  мамаша,  ключи от  квартиры есть? --  вмешался в  разговор
Никитин.
     Он не любил продолжительных бесед, как всякий человек действия.
     -- Ну?
     -- Чего "ну"? --  передразнил Никитин. --  Я  тебе не  мерин,  а  офицер
московской Краснознаменной милиции.


     Наумова  посмотрела на  Никитина  с  испугом,  видимо,  полный  титул
московской милиции сыграл свою магическую роль.
     -- Есть, -- ответила она.
     -- Открывай.
     -- Ольга Вячеславовна сердиться будут.
     -- Мы ее, мамаша, уговорим.
     -- Ну, если так...
     Сказала  Наумова  это  с   видимой  неохотой,   поглядывая  на   трех
милиционеров недоверчиво.
     Она раскрыла большую клеенчатую сумку, достала связку ключей. Их было
много,  штук шесть.  И  Белов почему-то  вспомнил пьесу "Васса Железнова",
которую смотрел перед войной,  и вспомнил брата Вассы --  Прохора,  который
собирал странную коллекцию ключей и замков.  Много,  наверное, отдал бы он
за этот набор.
     Никогда еще  не  приходилось Белову видеть столь сложные конфигурации
бородок ключей.  Они  по  форме напоминали маленькие крепости с  зубчатыми
стенами и приземистыми башнями по бокам.
     -- Да, -- изумился Никитин, -- штучная работа, большой цены вещь.
     Наумова как-то испуганно подошла к  двери,  постояла некоторое время,
не  решаясь  вставить ключ  в  замок,  потом  трясущейся рукой  попыталась
вложить его в фигурную скважину.
     -- Эх,  мамаша, --  Никитин взял у  нее из рук связку и  начал работать
ключами.
     Замки щелкали,  отдавались металлическим звоном. Наконец первая дверь
распахнулась.  Никитин достал фонарик и осветил полумрак тамбура. Еще одна
дверь. Еще набор замков.
     Они  увидели темный коридор,  пол его был застелен ковровой дорожкой,
на которой что-то лежало.
     -- Я же убиралась утром, -- сказала за спиной Никитина женщина, -- все в
порядке было.
     -- Хозяйка! -- позвал Никитин, войдя в коридор. -- Эй, есть кто живой?
     Белов, войдя следом за ним, нажал на рычажок выключателя.
     Свет в Москве давно был тусклым,  фонарь мутного хрусталя, зажатый по
бокам  грудастыми  серебряными  дамами,   висел  под   потолком.   Никитин
наклонился над темным предметом на ковре.
     -- Между прочим, котиковая шуба, -- сказал он.


     Никитин предчувствовал событие, и сердце его наливалось яростью.
     -- Подожди, -- Белов распахнул дверь в комнату.
     Большой  круглый стол,  стулья,  картины на  стенах.  Вторая  дверь --
вторая комната. Письменный стол, модели мостов, паровоз с большими медными
колесами.  Плотный  ряд  фотографий  в  темных  рамках,  написанный маслом
портрет человека в путейской форме,  диван. Третья дверь -- третья комната.
Совершенно темная,  запах духов и еще чего-то, а вот чего, Белов не понял.
Он лучом фонаря пересек комнату. Стены, обитые голубым материалом, голубые
шторы, голубой ковер на полу, стол, шандалы со свечами...
     На полу лежала женщина в голубом халате, беспомощно откинув в сторону
руку.
     -- Никитин! -- крикнул Белов. -- Свет! Немедленно свет!
     Он наклонился над женщиной,  взял ее почти невесомую руку,  нащупывая
пульс. Наконец под пальцами дрогнула кожа.
     -- Врача! -- крикнул Белов. -- Никитин, звони нашим!


ДАНИЛОВ

     В странно голубой комнате горели свечи.  Свет их прыгающе отражался в
двух огромных зеркалах. Пахло лекарствами, духами и ладаном.
     Данилов взял со стола странную колоду карт.  Выкидывая одну за одной,
он  глядел на  сложное переплетение фигур и  цифр  на  атласных рубашках и
вспомнил, как в четырнадцатом году в Брянске, когда он был еще совсем юным
реалистом,  все  покупали гадальные карты  девицы Ленорман,  предсказавшей
гибель Наполеона.
     -- Доктор, -- спросил Данилов, положив карты, -- как она?
     -- Ее  ударили тупым предметом по  голове,  она потеряла сознание.  Но
сердце крепкое, думаю, все будет в порядке.
     Вошел Муравьев, с интересом оглядел комнату.
     -- Иван Александрович, мы тайник нашли.
     -- Где?
     -- В гостиной.
     -- Пустой, естественно?
     -- Конечно.
     Данилов  встал,  прошел  по  коридору мимо  сидящих,  как  скованные,
испуганных понятых и вошел в гостиную. Огромный ковер был скатан в трубку,
и в полу зияло квадратное отверстие.
     Данилов подошел, опустился на колени.
     -- Ну-ка, посвети мне.
     Эксперт зажег фонарь,  и Данилов увидел металлический ящик, вделанный
в пол, крышка его была умело покрыта паркетом, так что почти не отличалась
от остальной поверхности.
     -- Посвети-ка, посвети.
     Луч света уперся в дно ящика,  покрытое пылью,  в углах засеребрилась
паутина.
     -- Я  так думаю,  что в  этот тайник года четыре никто не  заглядывал.
Ищите, просто так хиромантов у нас в городе по голове не бьют.
     Он  снова  вернулся  в  эту  странную комнату,  напоминающую кадр  из
какого-то немого фильма, которые крутили во время нэпа на Тверской.
     -- Мы сделали ей укол, --  повернулся к нему врач, -- надеюсь, что скоро
она придет в себя.
     И словно в ответ женщина застонала и попыталась сесть.
     -- Лежите, лежите, -- взял ее за плечи врач.
     -- Нет, -- неожиданно звучно ответила она и села.
     И Данилов увидел глаза.  Только глаза.  Огромные и темные, казавшиеся
бездонными в свете свечей.
     -- Кто вы? -- спросила она.
     -- Мы из милиции.
     -- Тогда убейте его.
     -- Кого?
     -- Он  пришел и  потребовал все деньги и  драгоценности.  Я  отказала,
тогда они накалили на керосинке гвоздь и начали прижигать мне руку.
     -- Он или они? -- перебил ее Данилов.
     -- Их было двое...
     Женщина замолчала,  глядя на  Данилова странными,  почти без зрачков,
глазами.  Лицо ее,  тонкое и  нервное,  странно освещенное колеблющимся от
сквозняка желтым светом, казалось сошедшим со старой гравюры.
     -- Потом он ударил меня... -- Так же в никуда и никому сказала женщина.
     -- Вы отдали ему ценности?
     -- Все: и деньги, и золото, и облигации. Он взял все.
     -- Кто он?
     -- Виктор.
     -- Его фамилия?
     -- Я не помню.
     -- Где он живет?
     -- В Камергерском переулке.
     -- Дом?
     -- Угловой первый дом, третий этаж, квартира двадцать четыре.
     Женщина внезапно начала  оседать на  подушку,  что-то  бормоча совсем
непонятное.
     -- Что с ней? -- спросил Данилов.
     -- Так, --  ответил врач, --  ничего опасного нет, но придется отправить
ее в больницу.
     Данилов  вышел  в  коридор.  Странная обстановка,  странная женщина в
голубом,  ее глаза и  слова...  Она говорила в сомнамбулическом состоянии.
Видимо, в этом и заключался ее секрет как предсказательницы.
     -- Товарищ подполковник, --  в коридор выглянул врач, -- знаете, что она
сказала про вас?
     -- Про меня? -- удивился Данилов.
     -- Да.  Она сказала:  у  него будет долгая жизнь,  но  он увидит много
горя.
     Данилов вспомнил глаза Ольги Вячеславовны, и ему стало не по себе.
     -- Доктор, она больная?
     -- Нет,  это  странный психический феномен.  У  нас  о  нем  не  любят
говорить. Но тем не менее он существует.
     -- И вы в это верите?
     -- Я не специалист.
     -- Странно.   Нельзя  ли  больную  перенести  в  гостиную,  мы  должны
осмотреть ее комнату?
     -- Ваши люди помогут нам?
     -- Конечно. Муравьев!
     Игорь, застегивая воротник гимнастерки, вышел в коридор.
     -- Распорядись,  чтобы перенесли хозяйку в гостиную, и зайди ко мне на
кухню.


     Данилов налил стакан воды,  благо кухня уже осмотрена,  и  выпил ее в
два глотка.  Но никотиновая горечь во рту все равно не исчезла,  казалось,
что он пропитался ею раз и навсегда.
     На кухню вошел Муравьев,  на ходу подтягивая пояс,  на котором висела
кобура, ярко-желтая, из хорошей свиной кожи.
     Он вопросительно поглядел на Данилова.
     -- Поедешь  в  Камергерский  переулок,   ныне  проезд  Художественного
театра.  В угловом доме на третьем этаже есть двадцать четвертая квартира,
там  живет некто по  имени Виктор.  Устанавливать его  нет  времени.  Надо
брать. Помни, что они работали здесь вдвоем. Возьми людей и езжай.
     Данилов подошел к  телефону и  приказал дежурному допросить Баранова,
выяснить все о Викторе.  Потом он сел на кухне, прижавшись плечом к шкафу,
и задремал.


МУРАВЬЕВ

     Ну до чего же много снега намело.  Большая Дмитровка стала узкой, как
щель.  Благо  движения нынче в  Москве почти никакого нет.  В  "эмке" было
холодно.  Печка не работала.  Да и что это за печка --  кусок гофрированной
трубки. Только руки погреть, и все.
     Игорь  поднял  воротник  черного  полушубка,  отгородившись  им,  как
ширмой,  от  зимней Дмитровки,  холодной машины и  вообще от  всей суетной
жизни.
     Вчера  он  получил  письмо  от  жены.  Их  институт  эвакуировался  в
Алма-Ату,  она  писала о  том,  что работает над дипломом,  очень скучает,
сообщала о