-- Ваня, я хочу тебе сюрприз приятный сделать. Можно?
     -- Можно.
     Они  доели  картошку,  аккуратно вытерли  сковородку хлебной  коркой,
налили чай.  Данилов намазал два больших куска хлеба маргарином.  Они и их
съели.
     -- Пора, Ваня. -- Серебровский закурил.
     Надев  шинель,   Серебровский  лихо   заломил  серебристо-каракулевую
папаху.
     -- Вот, Ваня, что значит полковничий чин. Шапкой какой пожаловали.
     Данилов невольно залюбовался им. Хорош был Серебровский. Очень хорош.
И форма ему шла, и папаха сидела с каким-то особым щегольством.
     -- Трудно, Сережа, жениться с такой внешностью.
     Серебровский довольно улыбнулся:
     -- С характером таким,  Ваня.  Ты у нас тоже мужик не последний, а вот
однолюб. А я все сильное чувство ищу.
     -- Ты лирик, Сережа. Правда, с некоторым отклонением.
     -- Ладно, пошли.
     На улице их ждал агатово-черный длинный ЗИС.
     -- Вот это да, -- ахнул Данилов, -- на нем же нарком ездит. Где взял?
     -- Страшная тайна.  Сей  кабриолет разбили  в  прошлом году  в  куски.
Списали его  из  Наркомата внешней торговли.  Наши  ребята  его  утянули в
гараж,  год возились и  привели в  порядок.  Теперь мы из него оперативную
машину делать будем, а пока поездим на этой красоте.
     Машина  плавно  катилась  по   заснеженным  улицам.   Вовсю  работали
дворники, тротуары практически стали свободными от снега.
     Данилов ехал,  отмечая, как все-таки изменилось лицо города. Людей на
улицах больше,  правда,  преобладают военные,  из  витрин магазинов убрали
мешки с  песком,  с домов сняли маскировочные щиты.  Нет уже крест-накрест
заколоченных дверей.  И  очередей у  магазинов нет,  потому что работающих
магазинов стало больше.
     Нет, изменилась Москва. Убрали противотанковые ежи с улиц, зенитки не
стоят в скверах.  Тыловым стал город,  тыловым потому что война откатилась
на запад.
     -- Знаешь, -- сказал Серебровский, -- скоро рестораны откроют.
     -- Кто тебе сказал?
     -- На совещании в горкоме. Они будут называться коммерческими.
     -- Это  хорошо.  Театры  возвращаются,  рестораны  откроют.  Нормально
заживет город.
     -- Это все Сталинград.  В  "Правде" прямо так и написано --  переломный
момент в войне.
     -- Долго же мы его ждали, этого момента, Сережа.
     -- Главное, что дождались.
     Они замолчали,  думая каждый о своем. Вспоминая, как ждали этот день,
как по мере сил приближали его.  И Данилов вспомнил июньское утро, тучки в
рассветном небе,  чистую Петровку,  деревья,  Эрмитаж. Тогда он узнал, что
началась война.
     Его отдел ощутил ее сразу.  Никогда еще со времен двадцатых в  Москве
не было таких дерзких банд.
     Война.  В сорок первом погиб от пули сволочи Широкова Ваня Шарапов. В
сорок втором в  райцентре Горский застрелил Степу Полесова.  Стоит над  их
могилами маленькая колонночка со  звездой.  Такая  же,  как  над  тысячами
солдатских могил.
     Машина свернула на Неглинку, подъехала к клубу милиции.
     -- Ты меня на концерт самодеятельности привез? -- удивился Данилов.
     -- Точно, Ваня. Выступает хор Бутырской тюрьмы. Рахманинов, "Мы сидели
вдвоем", --  засмеялся  Серебровский, --  пошли,  сейчас  все  узнаешь. --  И
скороговоркой  пояснил  Данилову: --  Я  собрал  ночных  сторожей.  Всех  в
предполагаемом районе действия банды.  Не может быть,  чтобы они ничего не
заметили.
     -- Молодец, Сережа, вот что значит наркоматовский масштаб.
     -- Я же сказал тебе, ум аналитика -- основа руководства.
     Их ждал Никитин.
     -- Собрались? -- спросил Серебровский.
     -- Полный зал кавалерийско-костыльной службы, -- сверкнул золотым зубом
Никитин.
     Они вышли на сцену.  Данилов поглядел в зал.  В полумрак уходили ряды
кресел. Все места были заняты.
     -- Товарищи, --  Серебровский подошел к  краю сцены, --  вы  наши первые
помощники. Вы несете нелегкую службу по охране госсобственности. Наверное,
вы  слышали,  что  бандиты  ограбили три  магазина и  убили  сторожей.  Мы
пригласили вас,  товарищи,  помочь нам.  Пускай к  сцене  подойдут сторожа
магазинов Советской района.
     В  зале  началось  движение,   захлопали  крышками  кресел.  К  сцене
подходили люди.  Наверное,  никогда  в  жизни  Данилов  не  видел  столько
стариков сразу. Причем крепких стариков. Таким еще жить да жить.
     -- Давай, Данилов, -- сказал Серебровский, -- твое соло.
     -- Товарищи,  два  дня назад ночью был ограблен магазин в  доме 143 по
Грузинскому валу. Кто из вас дежурил в эту ночь, поднимите руки.
     Руки подняли все.
     -- Хорошо.  Теперь  вспомните,  ничего необычного не  случилось в  эту
ночь?
     Сторожа молчали. Думали.
     -- Позволь, --   толпу  раздвигал  крепкий  усатый  старик  со  значком
"Отличный железнодорожник" на стареньком черном кителе с петлицами. --  Вы,
товарищ милиционер, спросили, было ли что-то в ту ночь. У меня точно было.
     -- Что именно? Вы поднимайтесь к нам, -- предложил Данилов.
     Старик поднялся на сцену, протянул руку.
     -- Егоров Павел Кузьмич.
     -- Данилов Иван Александрович.
     -- Слушай  меня,  Иван  Александрович,  было  происшествие,  я  о  нем
постовому утром сказал,  да  тот отмахнулся только,  говорит,  не до тебя,
дед. Так мы где говорить будем? Здесь? Или пойдем куда?
     -- Иди в  комнату за  сценой, --  махнул рукой Серебровский, --  а  я  с
остальными поговорю.
     Они  прошли в  комнату,  где переодевались артисты,  сели у  длинного
стола.  Павел Кузьмич,  не торопясь,  степенно достал кисет, начал крутить
самокрутку.
     -- Угощайтесь, -- протянул он кожаный мешочек.
     Данилов отказался,  а Никитин взял,  стремительно скрутил здоровенную
цигарку,  прикурил и сделал первую глубокую затяжку.  Данилов увидел,  как
переменилось лицо Никитина и глаза,  казалось,  вот-вот выскочат из орбит.
Он  закашлялся тяжело  и  надсадно,  перевел  дыхание  и,  вытирая  слезы,
спросил:
     -- Ты, дорогой папаша, в табак перец мешаешь?
     -- Слабы вы еще,  молодые,  табак --  чистый трабизонд, я его под окном
выращиваю летом,  сушу,  конечно. Семена я, еще когда проводником работал,
из Сухума вывез.
     -- Так, Павел Кузьмич, вы хотели нам что-то рассказать?
     -- Я в  двенадцать чай пью.  В магазине.  В подсобке печка есть,  я на
ней, значит, чай грею. Только я пить собрался, стучат в дверь. Я, конечно,
пошел. Смотрю, женщина военная, погоны, как у вас, серебряные, узкие.
     Я  к  дверям подхожу,  смотрю,  машина зеленая с  красным крестом.  А
девушка военная кричит мне:  пусти, мол, дед, по телефону позвонить. Я ей,
как это?  А  она,  мол,  машина сломалась,  раненые бойцы мерзнут.  Я  ей,
конечно,  отвечаю:  звони из автомата. Она мне: сломан он. Я тогда говорю,
давай телефон,  позвоню.  Она рассердилась, стучать начала. Тыловой крысой
назвала меня.  Говорит,  людей тебе не жалко, старый хрыч, которые за тебя
кровь льют. Ну, она, конечно, кричит, страмотит меня. А я ей, мол, товарищ
военная девушка,  вы на меня не кричите.  Я при посту.  Хотите,  в милицию
позвоню, они вам помогут.
     Тогда она  обругала меня матерно.  Да  ловко так,  как  мой  унтер на
действительной службе. Плюнула. Ты, говорит, старая падла, попадешься мне.
Рот твой ссученный.
     -- Как она сказала? -- Данилов подался к сторожу.
     -- Рот твой ссученный.
     -- Блатная, -- категорически изрек Никитин, -- урка.
     -- Дальше  что? --  Данилов уже  понял,  почему  телефон в  магазине на
Грузинском валу  стоял на  крыльце,  понял,  почему открывали двери ночные
сторожа.  Они  помогали  раненым  бойцам.  Ах,  гады,  нашли  же,  на  чем
спекулировать. Девушка-военврач и раненые в кузове. Санитарный фургон. Кто
остановит его?
     -- А  дальше она  к  машине пошла,  села и  поехала.  Я  еще удивился:
говорит, машина сломана, а она поехала.
     -- Номер не запомнили?
     -- Так темно было.
     -- И то правда. Вы очень помогли нам. Спасибо.
     Когда возвращались, Серебровский сказал Данилову:
     -- Этот  фургон  еще  три  сторожа видели.  Только  никто  внимания не
обратил.  Машина милосердия.  Тот,  кто придумал это, четко рассчитывал на
психологию войны.
     Санитарная машина,  девушка-врач.  Наверное,  раненые в  кузове.  Это
придумал человек умный.
     -- Может быть, Розанов?
     -- Нет,  Иван,  Розанов хоть и  адвокат,  но  этого придумать не  мог.
Человек,   знающий  армию,   стоит  за  этим  делом.   Помяни  мои  слова.
Подготовленный человек.
     -- Так они взяли магазины,  машину с  продуктами.  Только вот квартира
Минина... У Розанова не нашли ни одной его вещи.
     -- Значит,  они брали ее не для Розанова. -- Серебровский повернулся на
переднем сиденье: -- Трудное дело, Иван.


БЕЛОВ

     -- В  этом  доме  он  и  живет, --  показал  на  длинный  дощатый барак
оперативник Балашихинского РОМа Вася Паршиков.
     Перед этим он час рассказывал Белову о Царевиче.  Вася знал его брата
Илью,  воевавшего на  Крайнем Севере.  Илья  мужик был  твердый.  Отличник
Осоавиахима,  стахановец.  Витька вроде тоже  пареньком был  неплохим.  Но
слабеньким очень.  Болел  много.  В  восемнадцать выглядел  с  натяжкой на
шестнадцать лет.  По состоянию здоровья на военном учете не стоял. В сорок
первом  уехал  рыть  окопы  под  Клин.  Вернулся только  в  середине сорок
второго.  Говорил,  что работает в военном госпитале. Несколько раз за ним
заезжала санитарная машина.
     -- Какая квартира? --  Белов  рассматривал грязно-бурую  стенку барака.
Штукатурка отвалилась, и из стены торчала дранка.
     -- Пятая, Ты чего смотришь? Неужто в Москве таких нет?
     -- Да так.
     -- Ну раз так, пошли.
     Дверь в пятую комнату была приоткрыта.  Они вошли и поняли сразу, что
до   них   здесь  кто-то   основательно  поработал.   Стол  был   сдвинут,
печка-"буржуйка" валялась на  полу,  лист жести,  на  котором она  стояла,
сорван.  Из  распахнутого шкафа кто-то повыкидывал все немудреные пожитки,
даже матрас на кровати вспороли.
     -- Чего же они здесь искали? -- оглядел комнату Паршиков.
     -- Это у них надо спросить, -- Белов снял шапку, -- поработали неплохо.
     Они и  не заметили,  как в  комнату вошла пожилая женщина в  стеганой
душегрейке.
     -- Вы кто такие будете? -- спросила она.
     -- Мы, гражданочка, из милиции. -- Паршиков вынул удостоверение. -- А вы
кто?
     -- Я соседка.
     -- Зовут-то  вас  как? --  Белов  вспомнил  наставления  Серебровского,
который говорил, что свидетеля надо брать на обаяние, и улыбнулся.
     -- Зовут меня  Надежда Михайловна.  Только сюда уже  с  Витиной работы
приезжали.
     -- Откуда? -- переспросил Белов.
     -- Из госпиталя, где Витя работает. Девушка в форме и мужчина. Врачи.
     -- А как девушка выглядела?
     -- Симпатичная. Родинка у нее под глазом.
     -- Под каким?
     Женщина   задумалась  на   минуту,   поводила  пальцем  по   лицу   и
остановилась: под правым глазом.
     -- Тут.
     -- А мужчина?
     -- Обыкновенный, военный. Высокий.
     -- Они пешком пришли?
     -- Нет, на зеленой "скорой помощи" приехали.
     -- На военной?
     -- Зеленой,  с красным крестом.  А какая она, военная или еще какая, я
не знаю.
     Они шли по  улице в  сторону шоссе,  мимо заколоченных дач и  упавших
заборов,  по тропинке,  с  трудом протоптанной в огромных девственно-белых
сугробах,  и Белову казалось,  что где-то за углом лежит тропинка, которая
приведет его к дому,  пахнущему свечами и елкой.  Дому, в котором ждут его
красивые,  веселые люди. Потом он ехал в электричке в Москву. В полупустом
вагоне  было  холодно,  и  Сергей,  прижавшись плечом к  промерзлой стене,
бездумно смотрел в окно.


ДАНИЛОВ

     Считалочка была такая в  детстве:  "На золотом крыльце сидели:  царь,
царевич,  король,  королевич,  сапожник,  портной --  кто ты такой?" Глупая
считалочка.  Но после нее начинали играть в  прятки.  А  у  него наоборот.
Сначала прячутся,  потом считаются,  а  он водит.  Долго уже водит,  очень
долго.  В  восемнадцатом он  ловил  банду  Сережи  Барина,  в  двадцатом --
Дегунина,  в тридцать четвертом -- Лосинского, перед войной -- Цыгана. Потом
Широкова,  Гоппе. Это только крупные банды, а сколько он взял налетчиков и
грабителей!  Водит,  все время водит.  Такая уж у него судьба. Он водит, а
где-то по улицам носится машина милосердия и сеет смерть.
     Утром  его  с  начальником вызывали  в  наркомат.  Разговор состоялся
неприятный, но, слава богу, короткий.
     Начальник ГУББ, глядя куда-то поверх его головы, сказал:
     -- Когда я работал в Чите,  мне все уши прожужжали:  Данилов, Данилов.
Где  ваша  хватка,  подполковник,  где  хваленое  оперативное  мастерство?
Медленно работаете, преступно медленно.
     На  обратном пути  в  машине начальник МУРа  посмотрел на  застывшее,
каменное лицо Данилова и сказал сочувственно:
     -- Иван,  я  такое удовольствие имею ежедневно в  пяти инстанциях.  Ты
успокойся. Но помни: с тебя спрос большой.
     Три дня он сам допрашивал задержанных. Баранов не знал ничего, Виктор
Розанов тоже.
     Ночью Данилов вызвал Никитина и попросил привести Андрея.
     -- Ты уж извини,  что поднял тебя, --  сказал Иван Александрович, --  но
дела так складываются.


     Он посмотрел на задержанного,  на его горящие сухим светом глаза,  на
лицо, на котором сразу выступили скулы, и понял, что парень не спит. Не до
сна ему нынче.
     -- Кури, правда, не "Казбек", но все же.
     Задержанный взял папиросу, прикурил медленно, посмотрел на Данилова.
     -- Как паренек этот, в которого я стрелял?
     -- Повезло,  бок ты ему прострелил. Врач сказал, на сантиметр левее, и
пуля в живот вошла бы.
     -- Значит, и мне повезло. Может, поживу еще, начальник?
     -- Может быть. А хочется?
     -- А  как ты думаешь?  Тварь бессмысленная и  то жить хочет,  а  я  же
человек.
     -- Поздно ты вспомнил об этом. Очень поздно.
     Андрей молчал, крутя папиросу в пальцах.
     -- Ты  мне  вот скажи без протокола,  для чего тебя Слон из  Ярославля
высватал?
     -- Он  мне  сказал,  что  человек есть,  вроде барыга.  Они  у  него с
Матросом пока в шестерках бегают,  но до поры. Ждут, когда он большое дело
слепит, тогда порешат его и заберут товар и деньги.
     Данилов  внутренне  усмехнулся,  он  вспомнил,  как  Виктор  Розанов,
захлебываясь,  говорил, что среди блатных он наконец нашел верную дружбу и
настоящую мужскую честность. Нет. В этом мире вместо дружбы предательство.
А вместо честности -- вероломство.
     -- Ты что-нибудь о банде слышал?
     -- Мало. Знаю только, что у них машина и они под Москвой шуруют. Знаю,
что есть еще один человек.  У  него с  Питером связь.  Вот он  и  связан с
бандой.
     Данилов отправил задержанного в  камеру и  долго думал о  том,  что у
него нет никаких подходов к банде.
     Оставалась единственная надежда,  что  санитарная машина  нарвется на
заградительные посты.  Спецсообщение было  разослано  всем  подразделениям
милиции,  подвижным КПП,  в  штаб войск по охране тыла действующей Красной
Армии,  в  НКГБ.  Шли дни,  но машина не появлялась.  Банда,  как говорят,
подводники,  "легла на  грунт".  Но это не меняло дела.  Весь январь сотни
людей в Москве и области искали любые следы.
     Двадцать  пятого  января  комендантский патруль  проверял документы в
дачном  поезде,  идущем  в  Загорск,  пытался  задержать человека в  форме
капитана медицинской службы,  тот,  отстреливаясь,  выпрыгнул на  ходу  из
вагона  и  скрылся.  На  месте  перестрелки остались гильзы  от  пистолета
"Радом".
     Значит,  банда не ушла,  а только затаилась. До времени. Возможно, до
весны. Теперь любое происшествие в городе Данилов "примерял" к этой банде,
старался найти любую зацепку. Время шло, а следов пока не было.


                    МОСКВА -- ЯРОСЛАВЛЬ -- ВОЛХОВСТРОЙ --
                       ЛЕНИНГРАД -- МОСКВА. Февраль

     Утром  Данилову  позвонил  Серебровский.   Он   выполнял  обязанности
начальника МУРа.  Начальник лежал в  госпитале после операции аппендицита.
Данилов два  дня  назад вырвался к  нему.  Начальник читал "Три мушкетера"
издания Академии.
     -- Слушай, --   печально  сказал  он  Данилову, --  веришь,  нет,  после
гимназии впервые перечитываю.  Книга-то великая.  Нужная книга,  она людей
мужеству и верности учит.
     Начальник в  белой казенной рубахе,  схваченной пуговичкой на  горле,
казался совсем молодым. А может быть, книга их юности наложила свою печать
на его лицо?  Данилов хитрыми путями достал яблоки и принес ему.  Тот взял
одно, понюхал и сказал печально:
     -- Детством пахнет.
     Данилов потом шел  по  улице и  вспоминал печальные глаза начальника,
потрепанный томик "Трех мушкетеров" и яблоко в его руке.
     Серебровский позвонил и сказал зло:
     -- Собирайся,  Иван,  начальник главка  вызывает.  Сейчас  он  с  нами
поговорит кое о чем и о пряниках.
     Данилов пошел в отдел,  где стоял большой платяной шкаф, оставшийся с
тех пор,  когда они официально жили на казарменном положении,  вынул новый
китель, снял гимнастерку и пошел чистить сапоги. В туалете он посмотрел на
себя в зеркало. Вроде все нормально, щеки глянцево блестели.
     Много лет назад в коридоре МЧК его встретил Дзержинский.
     -- У вас мало времени, Данилов? -- спросил он.
     -- Есть время, Феликс Эдмундович.
     -- Тогда не забывайте бриться по утрам.
     Данилов мучительно и  жарко покраснел.  С  тех пор его никто не видел
небритым.
     Серебровский ждал его внизу.  Он  нервно ходил по тротуару,  забросив
руки за спину.
     -- Готов? -- спросил он.
     -- Как видишь.
     -- Тогда поехали.
     -- Зачем вызывают?
     -- Из-за "докторов".
     Так в МУРе называли ту самую банду.
     -- Значит, ордена нам сегодня не дадут, -- Данилов открыл дверь машины.
     Коридоры наркомата были  пустынны и  строги.  Вся  жизнь проходила за
дверьми кабинетов с эмалированными овалами номеров.
     Приемная начальника главка,  огромная и сумрачная, была обита темными
дубовыми панелями.  Навстречу им поднялся капитан. Левая рука, затянутая в
черную перчатку, беспомощно висела вдоль кителя.
     -- Полковник Серебровский и подполковник Данилов? -- спросил он.
     -- Так точно, -- ответил Серебровский.
     -- Подождите. -- Адъютант скрылся за дверью, выполненной под шкаф.
     -- Порядок у вас тут, -- мрачно сказал Данилов, -- ни тебе здравствуйте,
ни тебе...
     Дверь распахнулась, на пороге стоял капитан.
     -- Прошу.
     Начальник Главного управления,  комиссар милиции второго ранга, сидел
за  огромным полированным столом.  Ничего не  было на  этом столе,  только
пепельница и календарь.
     -- Товарищ  комиссар,  по  вашему  приказанию  полковник  Серебровский
прибыл.
     -- Товарищ комиссар, по вашему приказанию, подполковник...
     Комиссар махнул рукой.
     -- Садитесь.
     Они сели.  Начальник главка достал пачку "Казбека",  толкнул ее через
стол.
     -- Курите.
     Они закурили, и синий ароматный дым поплыл по комнате.
     -- Ну  что  же,  товарищи,  я  прочитал вашу справку по  делу о  банде
"докторов".  Кое-что,  безусловно,  вами сделано,  но этого мало. Вы взяли
второстепенных персонажей этой драмы. А главные герои еще на свободе.
     Начальник главка был женат на актрисе,  постоянно общался с деятелями
театра, поэтому любил щегольнуть искусствоведческой эрудицией.
     -- Да, --  продолжал он, --  мало этого,  у  нас сегодня практически нет
подходов к банде. Как ваше мнение, Данилов?
     -- Я изложил свое мнение в рапорте,  но могу повторить:  пока подходов
нет.
     -- А вы смелый человек, Данилов.
     -- Какой есть, товарищ комиссар.
     -- Вы сказали, пока нет подходов, как понимать это пока?
     -- Работаем, ищем.
     -- Долго.  Преступно  долго.  Я  прочитал  ваш  рапорт.  Наконец,  нам
товарищи из  Наркомата торговли дали  заключение по  поводу  изъятой  вами
бумаги для  отрывных талонов и  шрифта.