-- У нас во дворе полуторка с углем стоит, должны разгрузить с утра.
     -- Найдется, во что переодеть троих?
     -- Смотря во что.
     -- Валенки, ватники, брюки ватные. Ну чтобы на грузчиков похожи были.
     -- Попробуем.
     -- Тогда пошли.
     Через тридцать минут, ревя мотором, в Почтово-Голубиный тупик въехала
полуторка,  груженная углем.  В кузове на брезенте лежал человек в грязном
ватнике,  некоем подобии шапки и разношенных валенках. В кабине сидели еще
двое,  грузчик и  шофер.  Машину вел  Данилов.  Он  давно уже не  сидел за
баранкой, а на грузовиках вообще не ездил, поэтому полуторка шла странными
скачками.
     -- Пожгет сцепление, -- с сожалением сказал начальник райотдела, глядя,
как машина, дергаясь, моталась из стороны в сторону.
     Но  все  же  Данилов освоился с  машиной и  к  даче Розанова подкатил
сравнительно грамотно.  Полуторка затормозила,  почти  уткнувшись носом  в
ворота.
     Никитин  выпрыгнул из  кузова,  обошел  машину,  стукнул  валенком по
переднему скату, и, подтянувшись на руках, перемахнул через забор.


НИКИТИН

     Ничего себе участок отхватил этот адвокат.  Дачка,  сарай, сад. Летом
здесь, наверное, красота. Ворота были заперты.
     Никитин распахнул калитку и крикнул:
     -- Петя, погуди им!
     За забором хрипло заревел клаксон.  Никитин вразвалку зашагал к дому,
на  ходу цепко поглядывая на забранные ставнями окна,  на массивную дверь,
на стекла террасы, перетянутые бумажными крестами.
     Дом молчал.  Никитину не нравилось это. Он был как ростовая мишень на
белом снегу.  В  любую минуту утреннюю тишину мог  разорвать выстрел...  А
там...  Не очко меня сгубило,  а к одиннадцати туз, как любил говорить его
товарищ из Тульского угрозыска.
     Но пока ничего, до крыльца дойти дали.
     Клаксон ревел. Никитин кулаком забарабанил в дверь.
     -- Чего тебе? -- спросил голос за дверью.
     Значит,  стояли,  следили за ним,  но не выстрелили.  Значит, наживку
сглотнули.
     -- Я тебе,  между прочим, не нанялся, -- заводя себя, заорал Никитин, --
ты тут сны видишь, а я вам уголь вози.
     -- Чего орешь? Какой уголь? -- так же спокойно спросили за дверью.
     -- Какой?!  Черного цвета, --  рявкнул Никитин. -- Давай открывай ворота
или я его на улице выброшу.
     Он полез в карман, вытащил накладную.
     -- Распишись и сам таскай, мы тебе не нанялись.


     За дверью молчали.
     Никитин  вновь  полез  в  карман,  вынул  газетную бумагу,  сложенную
книжечкой, махорку, лихо скрутил самокрутку.
     -- Дай спички,  хозяин. --  Никитин оглянулся и  увидел идущего к  даче
Муравьева, он нес в руках совковую лопату.
     -- Ну чего они? -- крикнул Муравьев.
     -- Спят,  падлы.  Давай  сгружать на  улице. --  Никитин закончил фразу
матом. -- Так дашь ты спичку или нет?
     -- Кто уголь прислал? -- спросил за дверью другой голос.
     -- Слепые. ВОС. Не хочешь брать, распишись.
     Загремела щеколда.  Дверь  распахнулась.  На  пороге стоял  человек в
свитере, похожий на квадрат.
     "Слон", -- понял Никитин.
     -- Где расписаться? -- спросил Слон.
     -- Дай спичку.
     Слон полез в карман, достал коробок, протянул Никитину.
     Никитин схватил протянутую руку,  почувствовав под  свитером стальную
упругость мышц, и, падая, потянул Слона на себя. Они покатились с крыльца,
и Никитина словно припечатала к земле тяжесть чужого тела.


МУРАВЬЕВ

     Он  увидел,  как Никитин,  падая,  потащил за собой здорового амбала,
увидел открытую дверь и, вытащив пистолет, бросился к крыльцу.
     За  спиной его  взревел мотор  полуторки,  раздался удар,  заскрипели
ворота.  Он обернулся на крыльце и увидел Никитина,  прижатого к земле,  и
финку в поднятой руке его противника, которая вот-вот должна опуститься.
     Игорь  дважды  выстрелил  в   широкую  квадратную  спину,   обтянутую
свитером,  и вбежал на террасу.  Пусто.  Дверь дачи закрыта.  Игорь трижды
выстрелил в замочную скважину, рванул дверь, она начала поддаваться. Пуля,
выбив щепки, просвистела совсем рядом, и Муравьев отскочил в сторону.
     -- Возьми монтировку. -- Рядом стоял Данилов.
     Никитин без шапки,  в ватнике с оторванным рукавом,  морщась от боли,
поднимался по ступенькам.


ДАНИЛОВ

     К  даче бежали люди.  За  дверью кто-то бессмысленно стрелял.  Летели
щепки,  звенели разбитые стекла  террасы.  Никитин,  бормоча что-то  злое,
вогнал монтировку в  дверь и,  не  обращая внимания на пули,  налег на нее
плечом.
     Дверь распахнулась. Они вбежали в прихожую.
     В  полумраке дома Данилов заметил силуэт человека и скорее догадался,
чем увидел гранату в его поднятой руке, он выстрелил и крикнул:
     -- Ложись!
     Граната  рванула  тяжелым  гулом,  многократно  повторенным  стенами,
потолком,  полом.  Упругая  взрывная волна  выдавила стекла,  и  ставни  с
треском лопнули.  Над  их  головами по-поросячьи взвизгнули осколки,  тупо
ударяясь в стены.
     Данилов бросился в  комнату.  На  полу  лежало  нечто,  оставшееся от
человека. Граната есть граната.
     Огромная комната,  тусклое мерцание стекол  шкафов и  золотого багета
рам на стенах. Еще одна дверь.
     Выстрел.
     Пуля ушла выше.
     Опять выстрел. И снова пуля ушла куда-то.
     Видимо,  стрелял человек с нетвердой рукой,  человек,  не привыкший к
оружию.
     Комната. Горящие свечи в канделябрах, свет, прыгающий в темно-красном
дереве  мебели.   У  стены  человек  с  пистолетом.   Плотно  сжатый  рот.
Дергающиеся щеки. Пистолет в руке ходит ходуном.
     -- Бросайте  оружие, --  спокойно  сказал  Данилов,  опуская  маузер, --
бросайте, бросайте.
     Человек улыбнулся криво, опустил пистолет.
     -- Вот так-то лучше. -- Данилов шагнул к нему.
     -- Нет! -- крикнул тот. -- Нет!
     Человек сунул ствол в рот и надавил на спуск.
     Открыли  окна,  и  запах  пироксилина,  сладковато-едкий  и  стойкий,
медленно покидал дом.
     Данилов с отвращением скинул ватные брюки и грязный ватник. Перетянув
шинель ремнем с  портупеей,  он  вошел в  комнату,  в  которой застрелился
Розанов.  Видимо,  она  служила хозяину кабинетом.  Огромный стол красного
дерева, такой же диван, три кресла, ковер на полу.
     На стенах картины. Много картин. Они висели так плотно, что, кажется,
палец не вставишь в щель между ними.


     Данилов шел по дому. Картины, картины. Шкафы с золотыми и серебряными
кубками,  какие-то  шкатулки и  ларцы редкой работы.  Хрусталь в  серебре.
Подносы, кувшины.
     -- Муравьев! -- крикнул он.
     -- Слушаю вас, Иван Александрович.
     -- Пойди в  райотдел,  позвони в Москву,  пусть пришлют специалиста по
антиквариату, желательно опытного искусствоведа.
     -- Слушаюсь.
     Санитары выносили из  дома  трупы.  У  забора  милиционеры сдерживали
толпу любопытных. Все как обычно. Такая у них работа. Хорошо, что обошлось
без потерь. Правда, он провалил операцию.
     Три трупа.  А ему нужны не покойники,  а свидетели. Ах, как нужен ему
был живой Розанов. Ведь он являлся связующим звеном между бандой и рынком.
Розанов,  Розанов... Кто же мог подумать, что ты на такое решишься? Обычно
жулики любят себя,  боятся смерти.  А  этот?  Ну прямо гвардейский корнет,
уличенный в нечестной игре.
     Данилов  вошел  в  кабинет,  сел  к  столу,  выдвинул ящик.  Нож  для
разрезания бумаги,  словно сотканный из тонкой серебряной паутины. Золотой
портсигар с  алмазным  орлом  на  крышке,  старинный кремневый пистолет  с
золотой насечкой, фигурки каких-то животных с камнями вместо глаз.
     В  ящиках  правой  тумбы  лежали  документы районного отделения ВОСа,
конспекты для  занятий в  юршколе.  В  левой  тумбе в  верхнем ящике пачка
чистой бумаги и конверты.
     Данилов начал перебирать их. Конверты были еще довоенные, с красивыми
глянцевыми марками.  В  один из  них  что-то  вложено.  Иван Александрович
раскрыл конверт, вынул листок бумаги в косую линейку с прыгающими буквами,
написанными химическим карандашом.
     "Дорогой Отец!  У нас здесь тихо.  Город обстреливают,  но ничего, мы
отсидимся. Посылку твою получил и пустил в дело. Брат передает тебе цацки.
Торопись,  так как положение с продуктами улучшается. Посылаю тебе бумагу.
Печатай новые  талоны по  присланным образцам.  Это  дело  золотое.  Слона
придерживай.  Пусть не светится.  С  января к нам обещают пустить паровоз.
Ищи связи. Я не хочу, чтобы Брат рисковал. Твой Николай".
     Данилов пробежал письмо еще  раз.  Есть  зацепка,  есть.  Только ради
этого стоило штурмовать этот дом.  Он подумал о разговоре с начальником, и
стало муторно на  душе.  Как  человек самолюбивый,  Иван  Александрович не
любил никаких замечаний.  Все-таки странная служба у них. Строгая. И ценят
тебя не за прошлое,  а  только за настоящее.  Все,  что ты сделал хорошего
раньше,  зачеркивается одной  сегодняшней ошибкой.  Потому что  за  каждым
промахом человеческие жизни.
     -- Иван  Александрович, --  подошел  начальник  райотдела, --  закончили
обыск.
     -- Что нашли?
     -- Станок  печатный,   самодельный.  На  нем  они  отрывные  талоны  к
карточкам делали.  Только талоны не московские. Продуктов много, ценности,
конечно, четыре комплекта офицерской формы старого образца, знаки различия
военно-медицинской службы.  Два пистолета ТТ,  патронов триста сорок штук,
семьсот тысяч денег.
     -- Богато он жил, а, майор?
     -- Да уж. Под носом, можно сказать.
     -- Себя не  вините.  Таких людей ухватить трудно.  Засаду оставлять не
будем.  Я не думаю,  что после нашего сражения кто-нибудь придет сюда.  Но
посмотреть за домом следует.
     -- Сделаем.


ДАНИЛОВ И НАЧАЛЬНИК

     Он долго смотрел на Данилова,  постукивая карандашом по столешнице. И
каждый удар неприятно и резко отдавался в голове Ивана Александровича.
     Начальник молчал,  тикали  часы,  карандаш  стучал  по  столу.  Пауза
затягивалась, и Данилов мучительно ожидал начала разговора.
     Он не снимал с себя вины сегодня,  как,  впрочем,  и всегда. За много
лет работы в  органах он  научился нести ответственность за свои поступки,
но  каждый раз,  когда его  вызывали "на  ковер",  Данилов чувствовал себя
маленьким реалистом, принесшим на урок дохлую крысу.
     -- Ты думаешь,  Иван, что я буду кричать, ногами топать? Нет. Не буду.
Потому что у  тебя тогда козырь на руках окажется.  Ты мне рапорт на стол:
прошу, мол, отправить на фронт.
     -- Я не подам рапорта, ты же знаешь.
     -- А  кто  тебя  знает,   нынче  все  нервные.  Плохо,  Ваня,  у  тебя
получилось. Неужели хотя одного живым взять нельзя было?
     -- А я разве говорю,  что получилось хорошо? Сам знаю, что плохо. Хуже
некуда.
     -- Тогда давай излагай диспозицию.
     -- Ты, пожалуйста, карандаш положи. А то этот стук в голове отдается.
     -- Извини.
     Начальник положил карандаш,  взял коробку спичек и начал крутить ее в
руках.
     "Психует", --   подумал  Данилов. --  Держится  на  пределе".  Зазвонил
телефон, начальник поднял трубку.
     -- Да...  Где?..  А  для чего тебя уголовным розыском района поставили
руководить?  Ты хочешь, чтобы я приехал твоих карманников ловить?.. Что?..
Пусть твои лодыри по  магазинам бегают...  Ты знаешь,  что такое для семьи
карточки продуктовые на месяц?.. Через три дня доложишь... У меня все.
     Начальник положил трубку, усмехнулся.
     -- Вот наорал на  Чумака,  и  легче стало.  Слушай,  на тебе лица нет.
Говорят, ты там чудеса храбрости показывал.
     Данилов поморщился, достал папиросу, закурил.
     Они помолчали. Многолетняя дружба, прошедшая самые тяжелые испытания,
накрепко связала их.  И  даже молчание иногда говорило больше,  чем  самые
красивые слова.
     -- Я думаю так. Розанов был главарем всей группы. Какие-то люди, среди
них один из банды Пирогова,  грабили магазины,  добычу свозили к Розанову.
Кто  эти люди,  нам необходимо установить,  и  мы  установим.  Но  цепочка
складывается так.
     Розанов --   Баранов.  Баранов --  пацаны --  спекулянты.  Туда  Адвокат
выкидывал малую толику.  Так,  деньги на  мелкие расходы.  Далее Розанов --
бандиты с машиной.  Это основное. Связь с ними поддерживал Витька-Царевич.
Самохину удалось кое-что выяснить, и прежде всего, что Виктору Капытину не
семнадцать,  а  девятнадцать лет.  Я думаю,  что фальшивую метрику,  как и
броню Баранову,  изготовил Розанов.  Он,  как юрисконсульт ВОСа,  то  есть
организации инвалидной,  имел допуск к подобным бланкам.  Этот Царевич был
связным между Барановым --  Розановым и  бандой.  Убитый на даче числится в
картотеке наркомата,  "работал" перед  войной в  Ленинграде,  Громов Павел
Петрович, кличка Матрос.
     -- Слушай, Иван, не слишком ли много бандюг залетных?
     -- А теперь они все залетные. Война.
     -- Я имею в виду Ленинград. Трое: Матрос, Слон и этот Андрей.
     -- Вот  письмо  при  обыске  я  нашел  интересное. --  Данилов протянул
начальнику конверт.
     Тот взял его,  вынул письмо,  долго внимательно читал, потом зачем-то
даже посмотрел бумагу на свет.
     -- Любопытный документ.  Весьма любопытный. Судя по некоторым деталям,
обстановка четко напоминает Ленинград.  Надо сориентировать ЛУР, подготовь
спецсообщение.
     Дверь кабинета открылась, и на пороге появился помощник.
     -- Товарищ   полковник,   капитан   Муравьев   срочно   хочет   видеть
подполковника Данилова.
     -- Зови, -- сказал начальник. -- Знаешь, Иван, нет ничего хуже, когда на
штатских  мундир  надевают.   Одних  он  тяготит,   а  другие,   наоборот,
превращаются в ходячий строевой устав.  Полковник,  подполковник, капитан.
Ему бы в городской комендатуре цены не было.
     -- Разрешите? -- вошел Муравьев.
     Был он,  как всегда,  подтянут и бодр.  Ни бессонная ночь,  ни захват
дачи Розанова совершенно не отразились на нем.  И  Данилов позавидовал его
силе и молодости,  вспоминая,  с каким трудом он сам собирался на беседу в
этот кабинет.
     -- Товарищ     полковник, --      Игорь     подошел     к      столу, --
эксперты-искусствоведы дали заключение.
     -- Давай. -- Начальник взял акт.
     Он опять долго и внимательно читал его.  Слишком долго, тем более что
акт экспертизы написан страницах на пятнадцати.
     Начальник читал, что-то постоянно подчеркивая красным карандашом.
     Данилову внезапно захотелось спать.  Состояние это  было мучительным.
Сон  волнами наплывал на  него,  и  тогда  на  секунду Иван  Александрович
отключался.   Всего  на  одну  секунду.  Но  секунды  эти  чередовались  с
удивительной последовательностью и становились все длиннее и длиннее.
     Начальник посмотрел на Данилова и шепнул Муравьеву:
     -- Скажи, чтобы нам чай дали покрепче.
     Данилов не  слышал этого,  он  спал.  И  во  сне  снова видел синие в
утреннем свете сугробы у дачи Розанова,  дом со смешной башенкой и поле до
самого горизонта.
     -- Иван, а Иван, -- начальник дотронулся до его плеча.
     Данилов открыл глаза, тряхнул головой.
     -- Прошу прощения. Не понимаю, как это могло случиться.
     -- Ничего, не у чужих людей, на, пей.
     Чай  был  ароматен и  крепок.  Данилов  пил  его  мелкими  глотками и
чувствовал,  как  отступает сон  и  вязкая  пелена инертности покидает его
уставшее тело.
     -- Ну,  что сказать.  Эксперты пишут,  что у Розанова обнаружено много
ценных  вещей  из   собраний  ленинградских  коллекционеров  и   даже   из
госхранилища.  Тут перечисляются предметы, представляющие особую ценность.
В частности, золотой кубок работы Бенвенуто Челлини. Кстати, Муравьев, где
вещи, изъятые у Розанова?
     -- Как положено, товарищ начальник, в хранилище.
     -- Ты их мне потом покажи.  Больно они поэтически про них пишут.  А то
живем  дураки  дураками.  Кражи  да  налеты.  Продолжим наши  игры.  Какие
соображения по поводу банды?
     -- Будем усиленно работать с задержанными.  Белова пошлю в Салтыковку,
пусть отрабатывает связи Царевича.
     -- А что с Дубасовой?
     -- Потерпевшая.  Доказательств связи  с  бандой  нет.  Баранов  ничего
толком сказать не может.  Он же только ночевал у  нее.  Утром Дубасова его
выгоняла,   разрешала  возвращаться  перед  комендантским  часом.  Ночного
пропуска у него не было.
     -- Забавно.  Действительно,  предъявить  ей  нечего.  У  нас  пока  за
хиромантию не судят.
     -- Когда представить план опермероприятий?
     -- Утром.  А  сейчас езжай  домой  и  ложись спать.  Спецсообщение для
ленинградцев Муравьев подготовит.
     Они вышли из кабинета начальника, и Данилов сказал:
     -- Игорь, вызови мне машину, а то у меня даже на это сил нет.
     Он ехал в машине,  которую дважды останавливали ночные патрули, но не
слышал этого, он спал.
     Наташи не было, видимо, ее опять задержали на работе. Данилов вошел в
прихожую, скинул шинель, стянул, постанывая, сапоги и, как был, в кителе и
галифе,  упал  на  диван.  Последним  осознанным движением,  автоматически
выработанным за много лет,  он вытащил из кобуры пистолет и  сунул его под
подушку.
     Наташа пришла домой около двенадцати,  раскрыла дверь и увидела мужа,
спящего в полной форме. Она не стала входить, зная, что, как бы Данилов ни
устал,  он сразу же просыпается от присутствия человека в комнате.  Раньше
ее немного пугало это.  Она говорила мужу,  что он спит по-волчьи.  Потом,
через  много  лет  совместной  жизни,  Наташа  поняла,  что  это  один  из
необходимых компонентов службы мужа.
     Данилов проснулся ночью.  Снял  китель и  галифе,  умылся и  пошел  в
спальню к жене.  Наташа проснулась,  зажгла свет,  засмеялась.  Уж слишком
комично выглядел муж в нижнем белье с пистолетом в руках.
     -- Данилов, --  спросила она, --  когда ты не будешь класть пистолет под
подушку?
     -- Когда уйду из милиции.
     -- Значит, нам втроем спать всю жизнь?
     -- Он мешает тебе?
     -- Нет,  я  все  эти годы боюсь,  что когда-нибудь он  выстрелит,  как
чеховское ружье.
     -- Он у меня умный и шалить не будет.
     -- Тогда неси его сюда.


     Когда Данилов проснулся,  в комнате было совсем светло.  Он посмотрел
на часы.  Десять.  Однако неплохо он поспал.  Сел на кровати и увидел свои
тапочки.  Обыкновенные домашние тапочки,  которые перед  войной  выпускала
фабрика "Скороход".  Они  были  совсем  новые.  Некому  их  носить в  этой
квартире, некому.
     Со странным ощущением покоя он всунул в них ноги и пошел в кухню.  На
плите  стоял чайник,  накрытый куклой со  стеганым широким подолом платья.
Данилов налил горячей воды и  пошел бриться.  Он  внимательно рассматривал
свое лицо и отметил,  что пока выглядит совсем неплохо.  Даже седина ему к
лицу.  Да, господи, какие его годы, всего сорок три. Отоспаться дня два, и
он еще хоть куда.  На полочке у зеркала стоял флакон "Тройного" одеколона,
видимо,  из  старых  довоенных запасов.  Интересно,  работает  ли  газовая
колонка? Иван Александрович двинул рычаг, зажег запал. Колонка работала.
     Он мылся,  кряхтя от удовольствия.  Сильная горячая струя била его по
спине,  отогревая, кажется, на всю жизнь промерзшее тело. Чистый, пахнущий
одеколоном,  он надел выглаженный китель и галифе,  натянул сапоги и пошел
завтракать.
     На  столе  стояла  сковородка с  жареной  картошкой,  залитой  свиной
тушенкой. Он не стал разогревать, он ел холодным это изумительное блюдо.
     В  дверь  позвонили.  Данилов  с  сожалением отложил  вилку  и  пошел
открывать. Приехал Серебровский. Он хищно повел носом:
     -- Ешь?
     -- Ем. Пошли.
     Данилов достал тарелку. Но Сергей замахал руками.
     -- Ты что,  Ваня,  вполне из сковородки поклюем, я тоже люблю холодную
картошку.
     -- Ты зачем приехал?
     -- Ваня,  пока ты являл чудеса храбрости в Кунцеве,  я,  как человек с
умом аналитика...
     -- Богатое слово выучил, Сережа.
     -- Так я  продолжаю и  подчеркиваю,  с умом аналитика,  решил провести
одно мероприятие.  Но  как  человек добрый и  бескорыстный,  разделю лавры
победы с тобой.
     -- Так что за дело, Сережа?