с к его людям.
   - Пора, - ответил Максим Петрович, - и мне пора!
   У меня других заданий, как только держать связь с вами, здесь не было...
   На всякий случай, чтобы не иметь неприятностей с полевой жандармерией,
я доложился генералу.
   Он пожал плечами.
   - Молодость! В такие часы и охота!
   - Я не думаю, что еще раз попаду в Россию... Хочу побывать в русском
лесу... Офицеры часто выезжают на охоту...
   - На охоту? Хм! Я сутками не снимал сапог и не раздевался, а тут -
охота! А впрочем, быть может, это легче - ничего не принимать близко к
сердцу...
   Метельным утром, на розвальнях мы выехали с Максимом Петровичем в
лесную сторожку к его брату. Пост полевой жандармерии проверил наши
пропуска, лошадка рысью побежала к лесу.
   Петр Петрович Веремейкин тоже снялся с места.
   Втроем мы углубились в лес. Лошадь шагала по снежной целине, снег тут
же засыпал ее следы и следы от полозьев.
   Отряхивали снег приспущенные от его тяжести ветви, стыли оголенные
осинки, шумели шапки сосен, Там вверху гулял ветер, набирая силу для
снежной бури.
   Теперь уж скоро нас окликнут из леса и встретят советские люди.



                               ЧАСТЬ ВТОРАЯ




   На одном из аэродромов под Москвой приземлился воздушный лайнер,
совершающий регулярные рейсы между Москвой и европейскими столицами.
   Все, что произойдет, я мог узнать не выходя из своего служебного
кабинета. Но как удержаться и не взглянуть на старого "знакомца", который
и не подозревал, что в лице чекистов нашел терпеливейших исследователей
его запутанной и до невозможности затемненной местами биографии, его
характера, его личности во всех ее проявлениях.
   Мы ждали его... Рано или поздно он должен был вновь появиться. Тогда
нам не сразу удалось установить, кто он такой.
   Обычная суетня на большом аэродроме... Кто-то торопится к трапу, кто-то
проходит таможенный досмотр.
   Провожающие, ожидающие, встречающие... Все это смешивается в
беспорядочный хаос. Но вот диктор объявляет о прибытии лайнера, которого
ждем и мы. Лайнер подруливает к назначенному ему месту, по трапу
спускаются вниз на летное поле пассажиры.
   Вот он! Он идет, перекинув плащ через левую руку, в руках у него модный
кожаный портфель. На голове шляпа, он в сером летнем костюме.
   Жарко. Он снимает шляпу и вытирает белоснежным платком пот со лба.
Житейский, бытовой жест. Но так ли это? Мы знаем, что у этого человека
отработан каждый жест, а не только каждое движение.
   Я посмотрел на своих товарищей. Они обратили внимание на его
манипуляции со шляпой и платком. Ищут, кому же он подал знак? Неужели его
кто-то встречает?
   Но это, конечно, только предположительное объяснение его жеста. Так он
может подать знак тревоги или, напротив, известить, что все благополучно,
что он спокоен, что все развивается по заранее намеченной и обусловленной
до мельчайших деталей схеме.
   Одного из встречающих мы заметили несколько ранее.
   Он приехал минут за двадцать до приземления лайнера.
   Это Нейхольд, корреспондент одной из зарубежных газет.
   Нсйхольд молодой человек, ему лет тридцать. В своих корреспондснпиях он
сдержан, искусно демонстрирует объективность, проходит мимо скандальных
сенсации.
   Но вот уже несколько лет он работает на этого господина или на тех, кто
посылает этого господина к нам в гости. Значительный приработок к
гонорарам в газете?
   А может быть, журналистская деятельность всего лишь прикрытие?
   Нейхольд одет небрежно, с какой-то даже нарочитостью небрежно: изрядно
потершиеся джинсы, сандалеты, замшевая курточка.
   Прямые черные волосы. Горбинкой нос обличает европейца-южанина. Он
смугл, но смугл от загара, который с первыми же жаркими лучами легко
затягивает его кожу. Такого типа лица встречаются на Средиземноморском
побережье, на юге Италии, во Франции - ближе к испанской границе. Он был
бы красив, если бы не пренебрежительная ирония в уголках его губ и в
темных глазах.
   Господин, которого он встречает, тоже был южанином, но не европейцем.
Его по внешнему виду, но цвету волос и кожи можно было принять и за араба,
и за перса, и даже за айсора.
   Последний раз мы видели этого господина пять лет тому назад. Он уже
немолод, поседел, углубились морщинки у глаз. Держится он все так же
прямо, едва заметно приспустились плечи.
   Его можно принять за коммивояжера. Интересно, какими он на этот раз
запасся документами? Он предпочел легальный, открытый въезд в страну. Но
это совсем не означало, что вот сейчас, немедленно, он не попытается
исчезнуть с наших глаз.
   Итак, он снял шляпу, вытер белым платком пот со лба...
   Нейхольд, перекидывая из одного угла рта в другой сигарету, бесстрастно
смотрел на приближающихся пассажиров. Этот жест приезжего не вызвал у него
никаких эмоций. И все же!
   Наши товарищи уловили в общей сумятице вокзального хаоса
целеустремленное движение человека. Это - шофер такси. На голове у него
форменная кепочка. Молодой, лет двадцати пяти-двадцати шести. Он шел не
торопясь, небрежно, полы пиджака нараспашку, в зубах сигарета.
   Остановился у киоска с сигаретами, прошелся вдоль книжного прилавка,
подбросил в руке связку ключей.
   Профессиональный жест шофера. Через минуту он оказался за рулем. К нему
подходили пассажиры и тут же отходили. Он отказывался ехать...
   На привокзальной площади интересующий нас господин. Поглядывая поверх
снующих пассажиров, он высмотрел машину, прямо направился к такси, где
сидел за рулем тот самый таксист, что обратил на себя наше внимание.
   Он подошел к окошку со стороны шофера, протянул ему листок бумаги и
что-то начал объяснять знаками.
   Сторонние наблюдатели этой сценки могли бы подумать, что иностранец, не
знающий русского языка, объясняет шоферу, куда ему надо поехать. Шофер
посмотрел на листок бумажки и согласился отвезти пассажира.
   Сальге, так звали гостя, сел в машину. Такси медленно тронулось,
пристроилось к веренице других машин на выезде со стоянки.
   Он сел к "своему". Это усложняло наблюдение, требовало особой
осторожности. Но мы его ждали, стало быть, готовились и к неожиданностям.
   Вслед за такси пошли оперативные машины. А через несколько минут мне
доложили, что на этот раз Сальге приехал под именем Ноахима Паппера, что
ему забронирован номер в гостинице "Украина".
   С этим господином требовалась удвоенная осторожность. Я запретил
сотрудникам наблюдения пользоваться радиотелефоном. Телефон проводной
связи стоял в будке ГАИ на полпути с аэродрома в Москву. Возле будки ГАИ
дежурили наши люди. Их предупредили, чтобы оперативные машины были сняты с
маршрута, если такси под номером 33-19 пройдет мимо поста.
   Его надо было встречать в гостинице, а не идти за ним следом.
   Имелся какой-нибудь шанс, что он захочет где-то побывать до приезда в
гостиницу?
   В двух точках, наиболее вероятных, мы тоже были готовы к встрече с
ним... Могла быть и третья точка, нам неизвестная.
   Ну, что же... Пришлось для этого применить старый и испытанный прием.
Он известен всем разведывательным службам мира, его знают разведчики любой
квалификации. Но, несмотря на это, он действует всегда безотказно.
   С поста ГАИ почти в открытую за ним пошла наша "Волга". Что она
действительно наша, ни ему, ни его "человеку" за рулем неизвестно. Но
"Волга" прицепилась, повисла на хвосте. Что это за машина? Наблюдение,
слежка? Если слежка, если наблюдение, то все на этом и закончилось. Никуда
и ни при каких вариантах уйти от слежки в большом городе с большим
движением невозможно. Тут же вся служба наблюдения будет приведена в
действие. От слежки не избавишься. Что делать? Ничего не делать! Следовать
намеченным маршрутом и ни в коем случае не выходить ни на одну из своих
нелегальных целей.
   "Волга" проводила их до въезда в Москву и замешалась в общем потоке
транспорта.
   Здесь уже и без хвоста он не решится на маневры, здесь любая машина
может быть службой наблюдения...
   Нам же нужно было, чтобы он приехал в гостиницу и взял номер. Мы должны
были разобраться с шофером такси...
   А Нейхольд все еще был на аэродроме. На стоянке стояла его машина. Но
он присутствовал на аэровокзале, когда прибыл Салые, как когда-то Сальге
провожал его, Нейхольда, в Париж, наблюдая за его посадкой в самолет со
стороны.
   Не так все начиналось пять лет тому назад...
   Поздним вечером в городской отдел милиции небольшого подмосковного
городка явилась Клавдия Ивановна Шкаликова - пожилая женщина, местная
жительница. Она всех знала в городе и ее все знали. Тихий, небольшой
городишко вокруг леса. В городе швейная фабрика, вот и вся его
промышленность. В пригородах пионерские лагеря. Колхозная земля начинается
сразу за городской чертой.
   Она вошла к дежурному по отделению милиции в двенадцатом часу ночи.
Старшина дремал, уронив голову на стол. Происшествия, когда требовалось бы
вмешательство милиции, в городке были редкими.
   Он проснулся от удара входной двери, подняв голову, и протер глаза.
Шкаликова... Он сразу узнал ее. Она жила на соседней улице. Ее плотная
полнеющая фигура, ее круглое лицо с доброй улыбкой примелькались ему в
городе. Она была явно не в себе. У нее подрагивали губы, а в глазах стояли
сдерживаемые слезы.
   Она подошла к барьеру и тихо сказала:
   - Сынок! Ты уж извини меня! Где Иван Иванович?
   Это было в стиле городка. Все друг друга знали по имени и отчеству. И
он не удивился, что она именно так спросила о начальнике городского
отдела. Удивился он другому. Как это она не взяла в толк, что начальника
отдела в такой поздний час не должно было быть на работе.
   - Начальник? Спит он... Отдыхает!
   Старшина подтянулся, сообразив, что не на огонек зашла Шкаликова в
милицию.
   - Что случилось? - спросил он.
   Шкаликова было наклонилась ближе, но, с сомнением оглядев старшину,
отпрянула.
   - Нет, Николай!
   Она знала по имени и старшину.
   - Нет, Николай... - ответила она как бы самой себе. - Иван Иванович мне
нужен...
   - Какая срочность? Приходите, Клавдия Ивановка, утром...
   Шкаликова рассказывала потом, что уже было и собралась все отложить до
утра. Очень у нее было все неустойчиво в ту минуту, но чувствам своим она
привыкла больше верить, чем рассуждениям. Она уже было и к двери пошла, но
вернулась. В голосе се что-то послышалось такое, что старшина смирился.
   - Нельзя утром... Буди начальника!
   Старшина поднял телефонную трубку...
   Рассказ Шкаликовок строился лишь на впечатлениях и ощущениях, ничего
она точно не могла сформулировать и ничем основательным свою тревогу ис
подкрепила.
   Все произошло недавно, полчаса тому назад... Ее дочка, Леночка, сидела
у открытого окна и читала.
   Кто-то постучался пальцами о подоконник из сада.
   В саду было темно. На свет из окна вышла фигура незнакомого человека.
Леночка испугалась, но незнакомец тихо попросил:
   - Дочка! Разбуди отца!
   Здесь Шпаликова проснулась, услышав сквозь сон мужской голос, с легким
восточным акцентом.
   - Кого? - удивленно воскликнула девочка. Удивиться было чему. Прошло
пятнадцать лет без малого, как ее отец утонул. Кто из близких не знал
этого?
   - Отца позови! Отца! - повторил незнакомец. И уже нетерпение слышалось
в его голосе. Шкаликова встала, накинула платье. Разговор у окна
продолжался.
   - Дома отец-то? - продолжал незнакомец.
   - Мама! Мама! - позвала Леночка. - Тут папу спрашивают...
   - Отец-то где? - опять послышался голос незнакомца.
   - Он умер... И давно... Пятнадцать лет прошло, как умер...
   Шкаликова успела увидеть смуглое лицо, приметила даже раздражение в
лице незнакомца... И все исчезло Шорох за стеной, тишина. Шкаликова быстро
подошла к окну. Из сада к подоконнику тянулись ветви старой яблони. Тут же
стеной стояла гряда густых вишневых кустов. Сквозь них ничего не было
видно. Словно бы под окном никто и не стучался. Но чей же она слышал?
   голос из-за перегородки? С кем разговаривала до чка?
   - Кто здесь был? - спросила Шкаликова у дочери
   - Не знаю... Какой-то человек... Я боюсь, мама! Кто это был?
   Руки у девочки дрожали.
   - Никого нет!
   - Я боюсь, мама! Почему он не знал, что папка умер? Почему? Кто он
такой?
   Шкаликова погасила огонь, закрыла окно.
   - Кто это, мама? - спросила опять Леночка.
   Шкаликова велела ей ложиться спать, торопливо оделась и залами,
огородами вышла к милиции.
   - Почему он не знал, что мой муж умер? - спросила она Ивана Ивановича.
   Иван Иванович был старым оперативным работником.
   Именно оперативная работа приучила его не отмахиваться от
трудноуловимых, невыраженных впечатлений. Xудой, немного уже сгорбленный,
но собранный, как пружина, человек. Он сумел уцепиться за почти неуловимое
в рассказе Шкаликовой. Ответил ей спокойно и как бы успокаивая ее, чтобы
еще больше обострить ее чувства.
   - Что же тут удивительного, Клавдия Ивановна?
   Разве все должны знать, что ваш муж умер? Были же товарищи, друзья...
   - Ни друзей, ни товарищей у него не было...
   - Так уж вы всех и должны помнить. Он воевал...
   Может быть, какой-нибудь фронтовой товарищ вспомнил?
   - Может быть... - с долей иронии согласилась Шкалнкова. - Всю войну мой
муж в плену был!
   Иван Иванович ничего сразу не ответил. Пока еще очень смутно
проглядывало объяснение ночного визита.
   Вместе были в плену. Шкаликов прошел комиссию, ни в чем оказался не
виноватым. А этот незнакомец мог быть и повязан преступлениями в лагере
где-то... Словом, мог он отбывать и наказание. Вышел... Прошли годы.
   Решил повидаться с товарищем по плену. Но осторожен, всего боится...
Чего же ему бояться? В городок приехал повидать товарища, товарищ умер.
Час поздний... Повернулся и ушел. С женой товарища не захотел повидаться.
   Почему? Чего он боялся?
   Шкаликов умер задолго до того, как Иван Иванович начал работать в
городке. Он посмотрел на часы. Еще не отошел из ночной автобус последнего
рейса. Он приказал патрулю проехать к автобусной остановке и задержать
незнакомца со смуглым лицом и проверить его документы.
   А со Шкаликовой продолжал разговор.
   - Вы думаете, Клавдия Ивановна, что это кто-то из знакомых его по плену?
   - Только по плену и были у него знакомые. Он бежал из плена... Сам мне
рассказывал.
   Вот еще объяснение. Может быть, кто-то из бежавших с ним из плена. Но
тогда настороженность его вдвойне и втройне необъяснима.
   Иван Иванович попытался сопоставить все как-то во времени и задал всего
лишь уточняющий вопрос;
   - Когда умер ваш муж?
   И вдруг ошеломляющий ответ:
   - Он не умер... Он жив!
   - Сбежал, что ли? К другой ушел?
   - Утонул... На льду около полыньи нашли его телогрейку... А на самом
деле не умер он... И к другой не уходил!

   Несколько позже Шкаликова мне повторила свои рассказ. Мешались в этом
рассказе вещи вполне понятные и вещи, заставляющие задуматься...
   - Получила я открытку - пропал без вести... - рассказывала Шкаликова. -
Не похоронная! А что это означает: пропал без вести? Где он? Какое ему
лихо? Слезы душат! Долгие ночи все о нем думаю. Из-под венца на войну
ушел... А тут эвакуация. Мыкалась одна, как могла. Первенький наш от
скарлатины в дороге умер... Войне кончилась - явился...
   Разговор шел дома у Шкаликовой. Мы к ней приехали двумя днями позже.
   Иван Иванович подправлял ее, возвращая ее к той форме рассказа, в
которой она ему все выложила.
   - Да не волнуйся ты, Клавдия Ивановна, - урезонивал он ее. - Не
торопись!
   - Явился! - продолжала она, стараясь не потерять нити рассказа. -
Только гляжу, порченый он! Ночью проснется, закричит... Зубы скрипят. В
плену всю войну...
   - Плен дело не шутейное! - поддержал Иван Иванович.
   - Боялся он! - объяснила Шкаликова.
   Вот она точка, вот те два слова, которые привели начальника отдела
милиции к нам в Комитет государственной безопасности.
   Я тут же спросил ее:
   - Кого ои боялся?
   Шкаликова скосила на меня глаза, вздохнула и не ответила. Задумалась.
   - Рассказывай, рассказывай! - подбадривал ее Иван Иванович. - Это
полковник госбезопасности Дубровин и его помощник. Им все нужно знать,
чтобы разобраться!
   - Как ночь, под кровать топор кладет... - продолжала Шкаликова. - На
стенку ружье вешал, чтобы сразу рукой дотянуться. На окна глухие ставни
поделал. У нас иx сроду не было. Он закрывал ставни изнутри и снаружи.
Запрется кругом, запрет ставни, тусклую лампочку зажжет, ложится, а не
спит... Не спит... Лежит часами с открытыми глазами. Или всю ночь ходит и
ходит...
   Собака залает: одна рука к ружью, другая - за топор... Успокаивала я
его... Допытывалась... Сергей, говорю, ежели в чем виноват, пойди
повинись... А он посмотрит на меня чудными глазами и молчит...
   - Ждал он кого-то! - подсказал Иван Иванович.
   Я смотрел на Шкаликову. Ответ мне ее был известен со слов Ивана
Ивановича. Ответ этот тоже был всегонавсего намеком.
   - Ночи долгие... Сама ведь тоже не сплю... Как-то ночью совсем
измаялась. Спрашиваю, кого ты ждешь?
   А он вдруг говорит: если б знал, кто придет, встретил бы... И топор
взял бы!
   Иван Иванович многозначительно посмотрел на меня поверх ее головы.
Понятно? Понятно, кого топором встречают?
   Но сам Шкаликов, сам он, кто же таков?
   Из ее рассказа мало что прояснялось. Работал он, как из плена пришел,
на тихих, незаметных работах.
   Служил в бухгалтерии лесхоза контролером, ушел обходчиком леса, потом
ночным сторожем на складе. Вернулся он из плена еще молодым. Почему же ему
не захотелось попытать себя на деле более значительном и интересном?
   И не пил... Трезво жил.
   Шкаликова заканчивала:
   - А как дочь родилась - успокоился. Радовался он ей! A тут и исчез...
   И вдруг открылось: каждый месяц аккуратнейшим образом шли к ней
денежные переводы из разных городов и поселков. Всегда одна и та же сумма.
Смутило нас, что переводы шли от разных лиц. Города, из которых приходили
переводы, в разных концах. Могло создаться впечатление, что человек,
делающий переводы, все время находится в дороге. Я сейчас же дал указание
изучить географию переводов, чтобы уловить хоть какую-нибудь связь между
ними.
   Со своим помощником Василием Михайловичем Снетковым мы работаем уже
несколько лет. Он пришел в Комитет государственной безопасности со
студенческой скамьи нз юридического института. Мне из кадров прислали его
в отдел "посмотреть".
   Сильные очки искажали глаза Снеткова, укрупняя их, когда он снимал
очки, выражение его лица становилось беспомощным. Снетков очень скупо и
даже серо рассказал о себе. Могло показаться, что это скучный человек, но
и под очками и без очков глаза его говорили о многом. О широте, о
мягкости, светился в них и юмор. Он скорее напоминал ученого-историка.
Такие сидят в библиотеках часами над фолиантами, выискивая удивительные
открытия, и там, где, казалось бы, уже открыть ничего невозможно.
   С тех пор много утекло воды. Я имел случай убедиться, что Снетков, я
звал его просто Василием, способен вникнуть в самые запутанные дела, что
он и находчив и смел.
   Он присутствовал при нашей первой встрече с начальником отдела милиции.
Выслушал его рассказ. Я спросил Василия, как он относится к этой истории.
   - Топор, ружье, ставни... Это интересно! Не от милиции и не от нас он
собирался отбиваться топором... Послушайте, Никита Алексеевич! Интересное
это дело!
   Разрешите я поеду...
   Поехали мы вместе. Прежде чем войти в дом к Шкаликовой, мы с Василием
подошли к окну. Заглянули внутрь комнаты. Интересная деталь, в окно была
видна задняя стена. На стене, как это обычно бывает в деревенских избах,
развешано множество семейных фотографий. Висел портрет молодых: Шкаликов в
солдатской гимнастерке и его жена. Несколько послевоенных фотографий
Шпаликова. Заглянув в окно, ночной посетитель мог увидеть все эти
фотографии. Они могли подтвердить ему, что он пришел по адресу.
   Итак, Шкаликова все рассказала. Мне в общем-то были понятны мотивы,
которые привели ее в милицию.
   Но мне хотелось, чтобы она сама это объясн