вателя у входа.  Он
увидел на верхней  ступеньке  ботинки  незнакомца,  пальто  с  оттопыренными
карманами. Равинель вышел на платформу. Тот  пошел  следом.  Может,  это  он
похитил труп, а теперь собирается диктовать условия?
   Равинель  сел  в  головной  вагон  и  заметил,  что  потрепанное   пальто
проскользнуло в следующий вагон. Рядом с Равинелем сидел полицейский и читал
спортивную газету. Вот бы дернуть его за рукав и сказать: "Меня  преследуют.
Мне грозит опасность". Но полицейский скорее всего только удивится...  Ну  а
если его слова примут всерьез и потребуют объяснений?  Нет.  Тут  ничего  не
поделаешь, ничего.

   Станции с гигантскими  рекламными  щитами  убегали  одна  за  другой,  на
поворотах Равинеля прижимало к  полицейскому,  преспокойно  рассматривавшему
траекторию полета прыгуна с шестом. Может, оторваться от преследователя? Тут
нужны усилия, хитрость, ловкость. Лучше выждать. Да и стоит ли  жизнь  того,
чтобы защищать ее с таким ожесточением?
   Равинель сошел на Северном вокзале. Он, не оборачиваясь, знал,  что  тот,
из  морга,  идет  за  ним.  Едва  поредела  толпа,  как   назойливый   скрип
возобновился. "От этого скрипа можно сойти с ума!" -  подумал  Равинель.  Он
подошел к кассе, купил билет  до  Ангиана.  Незнакомец  вслед  за  ним  тоже
попросил билет до Ангиана, в один конец. На вокзальных часах было пять минут
одиннадцатого. Равинель стал  искать  вагон  посвободней.  Тогда  незнакомцу
придется открыться, выложить карты.
   Равинель уселся и, как бы занимая для кого-то  место,  положил  рядом  на
скамейку газету. Появился незнакомец и спросил:
   - Разрешите?
   - Я вас ждал, - сказал Равинель.
   Отодвинув газету, мужчина грузно опустился на скамейку.
   - Дезире Мерлен, - представился он. - Инспектор полиции в отставке.
   - В отставке?! - не удержался Равинель. Час от часу не легче!  Он  ничего
не мог понять.
   - Да, - кивнул Мерлен. - Извините, что вас преследовал.
   У него  живые,  светло-голубые  глаза,  не  вяжущиеся  с  отекшим  лицом.
Цепочка, от часов  поперек  жилета.  Толстые  ляжки.  Все  это  придает  вид
добродушия, доброжелательства. Оглядевшись по сторонам, Мерлен наклонился  к
Равинелю:
   - Совершенно случайно я услышал ваш разговор в морге и подумал,  что  мог
бы вам быть полезен. У меня много свободного  времени  и  двадцатипятилетний
стаж. Наконец, у меня на памяти десятки подобных случаев. Жена исчезает, муж
считает, что она отдала богу  душу,  а  потом,  в  один  прекрасный  день...
Поверьте, уважаемый, часто лучше бывает выждать, прежде чем заваривать кашу.
   Поезд тронулся и медленно побежал среди унылого, серого  тумана,  кое-где
подсвеченного белыми пятнами.
   Мерлен дотронулся до колена Равинеля и доверительно продолжал:
   - Мне весьма удобно проводить розыск. Я могу делать  это  незаметно,  без
шума. Разумеется, я ни в чем не преступлю закона, но ведь  и  нет  оснований
полагать...
   Равинель подумал о скрипящих ботинках, и  ему  вдруг  стадо  легче.  Этот
Мерлен не  похож  на  злодея.  Должно  быть,  непрочь  подработать:  недаром
околачивался в  Институте  судебной  медицины.  Пенсия  у  инспектора,  надо
полагать, не бог весть какая. Что ж, он явился кстати, этот  Мерлен.  Может,
он и докопается...
   - Я думаю, вы  действительно  могли  бы  мне  оказать  услугу,  -  сказал
Равинель. - Я коммивояжер и, как правило, приезжаю домой по субботам. И  вот
позавчера я не застал жену дома. Я выждал два дня и сегодня утром...
   - Позвольте мне сначала задать вам несколько вопросов, -  шепнул  Мерлен,
озираясь. - Сколько лет вы женаты?
   - Пять. Моя жена отнюдь не легкомысленна, и я не думаю...  Мерлен  поднял
жирную руку.
   - Минутку. Дети у вас есть?
   - Нет.
   - Ваши родители?
   - Умерли. Но я не понимаю...
   - Положитесь на мой опыт. Слава богу, он  у  меня  немаленький!  Родители
жены?
   - Тоже умерли. У Мирей только брат. Он женат и живет в Париже.
   - Хорошо. Понятно... Молодая, одинокая женщина... Она  не  жаловалась  на
здоровье?
   - Нет. Как раз три года назад она перенесла тиф. В общем-то она  крепкая.
Намного крепче меня.
   -  Вы  что-то  упоминали  о  ее  неожиданных  исчезновениях.  Это   часто
случалось?
   - Что вы! Я  об  этом  и  не  знал.  Мирей  всегда  казалась  мне  вполне
уравновешенной. Иногда нервничала... Ну,  раздражалась,  в  общем,  как  все
женщины...
   - Так... Теперь главное. Скажите, она захватила оружие?
   - Нет. А между тем в доме был револьвер.
   - Она взяла деньги?
   - Нет. Она даже сумочку дома оставила. В  ней  несколько  тысячефранковых
купюр. У нас были дома кое-какие деньги.
   - Она была... я хочу сказать: она была экономна?
   - Пожалуй, да.
   - Заметьте, ведь она без вашего ведома могла отложить большие  деньги.  Я
припоминаю одно дело в сорок седьмом...
   Равинель вежливо слушал. Сквозь мокрое  окно  он  смотрел  на  постепенно
проступавшую в тумане дорогу. Правильно ли он поступал? Или совершал ошибку?
Трудно сказать. С точки зрения Люсьен, он, несомненно, действовал разумно. А
с точки зрения Мирей? Он так и вскочил. Какая  идиотская  мысль!  И  тем  не
менее! Разве Мирей потерпела бы  вторжение  этого  полицейского?  Разве  она
согласилась бы, чтобы какой-то там  Мерлен  принялся  разыскивать  ее  труп?
Мерлен все говорил и говорил, перебирая воспоминания, а Равинель... Равинель
всячески пытался отогнать навязчивые мысли.  Не  надо  торопиться.  Не  надо
забегать вперед. Посмотрим. Обстоятельства сами подскажут, как поступит".
   - Что вы сказали?
   - Я  спрашиваю,  ваша  жена,  действительно  не  взяла  с  собой  никаких
документов?
   -  Да,  не  взяла.  Удостоверение  личности,   свидетельство   на   право
голосования - все осталось у нее в сумочке.
   Вагон встряхнуло на стрелках. Поезд замедлил ход.
   - Приехали, - сказал Равинель.
   Мерлен встал, порылся в кармане, отыскивая среди  многочисленных  бумажек
свой билет.
   - Разумеется, первое, что приходит на ум, - это  бегство.  Если  бы  ваша
жена покончил" с собой, тело давно  бы  нашли.  Посудите  сами!  Прошло  два
дня...
   А между тем тело-то и нужно было найти. Но как объяснишь  Мерлену?  Опять
тот же кошмар... Равинелю захотелось спросить у толстяка его  документы.  Но
тот, наверно, принял свои меры  предосторожности.  Вопрос  не  застанет  его
врасплох. Да и в чем тут  сомневаться?  Разве  неправда,  что  он  инспектор
полиции? Нет,  делать  нечего.  Спрыгнув  на  перрон,  Мерлен  уже  поджидал
Равинеля. Деваться некуда.
   - Пошли, - вздохнул Равинель, - до дому несколько минут ходу.
   Они брели в тумане, совершенно  отгораживающем  их  от  остального  мира.
Ботинки Мерлена скрипели пуще прежнего, и Равинелю пришлось собрать всю свою
волю, чтобы не поддаться панике. Западня! Он попал в западню. И западня  эта
- Мерлен.
   - Правда?..
   - Что?
   - Нет, ничего... Вот мы и добрались до нашей улицы.  Мой  дом  на  другом
конце.
   - Хорошо еще, что вы узнали его в таком тумане.
   - Привычка, инспектор. Я найду свой дом с закрытыми глазами.
   Их шаги гулко звучали на цементной дорожке. Равинель достал ключи.
   - Как знать? Может, в вашем почтовом ящике что-нибудь  лежит?  -  хмыкнул
Мерлен.
   Равинель посторонился, и полицейский запустил руку в ящик.
   - Пусто...
   - Еще бы, - пробормотал Равинель. Он открыл  входную  дверь,  бросился  в
кухню, спрятал письмо, лежавшее на столе, и вытащил торчавший в двери нож.
   - А у вас уютно, - заметил Мерлен. -  Когда-то  я  тоже  мечтал  о  таком
домике.
   Он потер руки и снял фетровую шляпу. Равинель увидел большую плешь, а  на
лбу - ярко-красную полоску от тесной шляпы.

   - Будьте любезны, покажите мне ваш дом. Равинель провел его  в  столовую,
по. привычке погасив свет на кухне.
   - Ага! Вот и сумочка! - воскликнул Мерлен. Он открыл ее  и  вытряхнул  на
стол содержимое.
   - А что, ключей нет? - спросил он, толстым пальцем отбрасывая  в  сторону
пудреницу, бумажник, носовой платок, губную помаду и начатую  пачку  сигарет
"Хай-Лайф".
   Ключи? Равинель про них совершенно забыл.
   - Нет! - отозвался он, обрывая разговор. - Вот лестница наверх.
   Оки поднялись на второй этаж. Кровать  в  спальне,  на  которой  Равинель
провел позапрошлую ночь, была не убрана.
   - Вижу! - сказал Мерлен. - А куда эта дверь?
   - В гардеробную.
   Равинель открыл ее и отодвинул в сторону висевшую одежду.
   - Все на месте... за исключением  пальто  с  мехом,  но  жена  собиралась
отдать его в чистку. Вполне возможно, что...
   - А синий костюм? Вы там сказали...
   - Да, да... Костюма тоже нет.
   - А туфли?
   - И туфли все на месте... по  крайней  мере,  новые.  Старые  вещи  Мирей
всегда раздает. Так что неизвестно...
   - А эта комната?
   - Мой  кабинет.  Заходите,  инспектор.  Извините  за  беспорядок...  Вот,
садитесь в кресло. У меня тут есть бутылка коньяку. Немножко согреемся.
   Он достал из тумбочки письменного стола полупустую бутылку и один стакан.
Второго не оказалось.
   - Садитесь. Я сейчас. Только схожу за вторым стаканом. Теперь присутствие
Мерлена немного ободряло его, было не так страшно оставаться в  своем  доме.
Он спустился вниз, прошел через столовую на кухню и оторопело застыл у окна.
Там, за решеткой, мелькнул знакомый силуэт...
   - Мерлен!
   Должно быть, это был страшный крик, потому что инспектор  бросился  вниз,
перепрыгивая через ступеньки, и подбежал к Равинелю без кровинки в лице.
   - Что? Что с вами?
   - Там!.. Мирей!
   х
   На улице никого не было. Равинель уже знал,  что  Мерлен  попусту  тратит
время, что бежать, искать, звать бесполезно.
   Отдуваясь, полицейский вернулся на кухню.  Он  добежал,  оказывается,  до
самого конца улицы.
   - А вы уверены, Равинель?
   Нет, Равинель не был уверен. Он думал... Он пытался  вое'  произвести  до
мельчайших  деталей  свое  первое  впечатление,  но  для  этого  требовались
спокойствие и тишина, а толстяк изводил его  вопросами,  ходил  взад-вперед,
размахивал руками. Дом был слишком мал для такого типа, как Мерлен.
   Инспектор снова вышел из дому и стал за решеткой.
   - Послушайте, Равинель  (он  непроизвольно  отбросил  "мосье"),  вы  меня
видите? - крикнул он во весь голос. Смешно. В прятки,  что  ли,  он  вздумал
играть?
   - Ну? Отвечайте!
   - Нет. Я ничего не вижу.
   - А тут?
   - Тоже.
   Мерлен возвратился на кухню.
   - Ну, Равинель. Признавайтесь. Вы ничего не видели.  Вы  нервничаете.  Вы
просто-напросто приняли столб за...
   Столб? В общем-то вполне  удовлетворительное  объяснение.  И  все-таки...
Равинель вспомнил, что тень двигалась. Он рухнул на стул.
   Теперь Мерлен прижался лицом к окну...
   - Так или иначе, вы бы  все  равно  никого  не  разглядели...  Почему  вы
закричали "Мирей"?
   Инспектор  оглянулся  и,  уткнувшись  подбородком  в  грудь,  исподлобья,
пристально взглянул на Равинеля.
   - Отвечайте! А вы меня не дурачите?
   - Клянусь вам, инспектор!
   Хм... Он уже клялся вчера Люсьен. И почему они все ему не верят?..
   - Ну сами посудите. Если бы на улице кто-нибудь  был,  я  бы  обязательно
услышал шаги. Ведь я был у решетки буквально через десять секунд.
   - Может, и не услышали бы... Вы сами шумели бог знает как.
   - Оказывается, во всем я виноват! Мерлен хрипло дышал, его отвислые  щеки
дрожали. Он потянул из пачки сигарету, чтоб успокоиться.
   - Ведь я же специально постоял на тротуаре, чтобы послушать...
   - Ну и?..
   - Что и?.. Ведь туман не заглушает шагов.
   К чему возражав, спорить, объяснять,  что  Мирей  теперь  молчалива,  как
ночь, неосязаема, неуловима, как воздух? Может, она тут, рядом  с  ними,  на
кухне... Может, она ждет, когда уберется восвояси этот докучливый  малый,  и
тогда снова даст о себе знать. Черт возьми! Поручить розыски души инспектору
уголовной  полиции...  Смешно!  Как  мог  он  всерьез  надеяться,  что  этот
Мерлен...
   - Что тут судить и рядить? - опять заговорил полицейский. - Дело ясное: у
вас была галлюцинация.  На  вашем  месте  я  бы  лучше  обратился  к  врачу.
Рассказал бы ему все... свои подозрения, страхи, видения...
   Он пожевал сигарету, долго, задумчиво разглядывал стены,  потолок,  чтобы
хорошенько проникнуться атмосферой дома.
   - Ну да...  наверное,  невесело  бывало  вашей  жене  день-деньской...  -
заметил он. - И еще такой муж, хм...
   Потом, посматривая сверху на сидящего Равинеля,  он  снова  надел  шляпу,
медленно застегнул пальто.
   - Просто-напросто она от вас  ушла.  И  у  меня  такое  впечатление,  что
осуждать ее, пожалуй, не стоит.
   Вот что подумают люди. Не может же он им сказать:
   "Я убил свою жену. -Она умерла". Рассчитывать  больше  не  на  кого.  Все
кончено.
   - Сколько я вам должен, инспектор?
   Мерлен вздрогнул.
   - Но позвольте... я не хотел... Наконец, если  вы  уверены,  что  кого-то
видели...
   Ох нет! Только не начинать все сначала. Равинель достал бумажник.
   - Три тысячи? Четыре?
   Мерлен растоптал на полу сигарету.  Он  сразу  осунулся,  постарел,  стал
похож на жалкого, нуждающегося старика.
   - Как вам угодно, - пробормотал он,  отвел  глаза  и,  нащупав  на  столе
бумажки, зажал их в кулаке.
   - Я бы непрочь оказать вам услугу, господин Равинель...  Словом,  если  у
вас появятся какие-нибудь новые факты,  я  в  вашем  распоряжении.  Вот  моя
визитная карточка.
   Равинель проводил его до ворот. Инспектор тут же  растаял  в  тумане.  Но
долго еще не смолкал скрип его ботинок. Что ж, он прав. Туман  не  заглушает
шаги.
   Равинель вернулся в дом, закрыл дверь, и на него навалилась тишина.
   Прислонившись к стене прихожей, он чуть было не застонал. Потом явственно
различил промелькнувшую тень - на этот раз не могло быть сомнений. Пусть ему
сколько угодно твердят, что он болен. Он хорошо знает, что видел.  И  Жермен
тоже утверждал, что видел  Мирей.  А  Люсьен?  Только  она  не  видела.  Она
трогала, щупала ледяное тело. Она засвидетельствовала смерть. Значит?..
   Равинель ущипнул себя, посмотрел на руки. Ошибка  невозможна.  Факт  есть
факт. Он прошел на кухню  и,  заметив,  что  будильник  остановился,  ощутил
горькое удовлетворение. Будь он болен, он  бы  не  заметил  такого  пустяка.
Усмехнувшись, он остановился у окна: а  вдруг  это  еще  повторится?  Ага!..
Почтовый ящик. За стенкой ящика что-то белело.
   Равинель опять вышел из дому и медленно двинулся к ящику, словно охотник,
подкрадывающийся к спящему зверю... И этот болван Мерлен ничего не заметил!
   Равинель открыл ящик. Это было не  письмо,  а  просто  бумага,  сложенная
пополам.
   "Дорогой, мне очень жаль, что я еще ничего не могу тебе объяснить.  Но  я
непременно вернусь домой сегодня вечером или ночью. Тысяча поцелуев".
   Почерк Мирей! Записка нацарапана карандашом, но сомнений быть  не  может.
Когда она написала эту записку? Где? На стене? На коленке? Как будто у Мирей
сейчас есть коленка? Как будто она еще может опереться  рукой  о  стену!  Но
бумага... Настоящая бумага! Бумага, вырванная наспех, видимо,  из  блокнота.
Остался даже край какой-то печати с синими буквами: "...улица  Сен-Бенуа"...
Как это понять? При чем тут улица Сен-Бенуа?
   Равинель кладет записку на кухонный стол, разглаживает ее ладонью: "Улица
Сен-Бенуа". Лоб у него горит, но ничего! Он должен выдержать!  Спокойно!  Не
волноваться. Главное - не давать воли мыслям,  от  которых  просто  лопается
голова. Сначала выпить. В буфете есть бутылка  вина.  Он  хватает  ее,  ищет
штопор. Где же он? Тем хуже! Времени нет. Он с размаху отбивает  горлышко  о
край раковины, и вино, липкое, как кровь, разбрызгивается во все стороны. Он
хватает стакан, наливает в  него  вина  и  тут  же  отпивает  половину.  Ему
кажется, что он весь горит, разбухает. "Улица Сен-Бенуа".  Адрес  гостиницы?
Наверное, адрес гостиницы, что же еще? Значит, нужно найти эту гостиницу.  А
дальше? Дальше посмотрим. Не могла же Мирей снять номер - это ясно. Но  она,
несомненно, хочет, чтоб он навел справки, разыскал эту гостиницу.  Возможно,
она выбрала этот момент, чтобы подать ему решающий знак, привлечь к себе?
   Он наливает еще  вина,  расплескивает  его.  Наплевать.  Теперь  он  ясно
чувствует, что близок к некоему религиозному посвящению.  "Мне  очень  жаль,
что я еще  ничего  не  могу  тебе  объяснить..."  Верно,  существуют  тайны,
раскрывать которые можно лишь с  великой  осторожностью.  А  Мирей  еще  так
недавно в них проникла! Она вернется домой сегодня вечером или ночью. Ну что
ж! И все-таки она постаралась прийти и бросить записку.  А  это  кое-что  да
значит, обязательно значит.  И  значит  вот  что:  оба  они  должны  сделать
неимоверное усилие, чтобы соединиться. Да! А то  они  действуют  неуверенно,
ощупью, словно по разные стороны стекла, как  там,  в  морге,  где  живых  и
мертвых разделяет  стеклянная  перегородка.  Бедная  Мирей!  Он  так  хорошо
улавливает тон ее писем!  Она  вовсе  не  сердится.  Она  счастлива  в  этом
неведомом мире и ждет его там. Она спешит поделиться с ним своей радостью. А
он-то боялся! Что там болтает Люсьен? Материалистка! Таинственное для нее за
семью печатями! Впрочем, теперь все люди материалисты... Очень странно,  что
Мерлен не заметил письма. Но  именно  такие,  как  он,  и  не  могут  видеть
некоторых вещей. Надо двигаться!
   Третий час. Равинель идет в  гараж,  поднимает  железные  жалюзи.  Поесть
можно и потом. Пища - вещь презренная. Он включает мотор и выводит машину из
гаража.  Цвет  тумана  изменился.  Он  стал  голубовато-серым,   как   будто
пропитался мглой. Фары, как две огненные, расплавленные струи, буравят  этот
нависший над землей пепел. Заперев по привычке  гараж,  Равинель  прыгает  в
машину.
   Странное путешествие! Нет больше ни земли,  ни  дороги,  ни  домов,  одни
бегущие  огни,  блуждающие  созвездия,   вращающиеся   в   холодной,   серой
бесконечности. Лишь привычный шелест колес  предупреждает  Равинеля  о  крае
дороги, об улицах, рельсах,  бульварах,  где  скользишь,  словно  по  воску.
Приходится наклоняться, присматриваться к бесплотным  серым  фасадам,  чтобы
угадать  раскрытое  устье  фиорда,  жерло  проспекта.  Равинель   испытывает
тяжесть, оцепенение, боль. Он наугад ставит машину у перекрестка Сен-Жермен.
   Улица Сен-Бенуа! К счастью, короткая. Равинель шагает по тротуару  и  тут
же натыкается на  небольшую  гостиницу  с  табло,  где  висят  всего  ключей
двадцать.
   - Скажите, пожалуйста, не останавливалась ли здесь мадам Равинель?
   Его смеривают взглядом. Он не брит, одежда в беспорядке. Его вид,  должно
быть, внушает беспокойство. Картотеку все-таки просматривают.
   - Нет. Что-то не видно. Должно быть, вы ошиблись.
   - Спасибо.
   Вторая гостиница. По виду очень скромная. В приемной никого. Он выходит в
комнатку с кассой. Несколько плетеных кресел, цветочные горшки,  потрепанные
справочники на низком столике.
   - Есть кто-нибудь? - спрашивает Равинель хриплым, чужим голосом.
   И тут же думает: ну зачем пришел он в эту гостиницу,  где  нет  ни  души?
Любой может залезть в кассу или'проскользнуть на лестницу, ведущую в номера.
   - Есть тут кто-нибудь?
   Зашлепали стоптанные башмаки. Из дальней комнаты за кухней  выползает  на
свет старик со слезящимися глазами. В ногах  у  него  вертится  черный  кот,
выгибая хвост трубой.
   - Скажите, пожалуйста, мадам Равинель здесь не останавливалась?
   Приложив ладонь к уху, старик наклоняется вперед.
   - Мадам Равинель!
   - Да, да... Я слышу, слышу.
   Он ковыляет к секретеру. Кот прыгает на кассу и,  жмурясь,  наблюдает  за
Равинелем. Старик открывает книгу, насаживает на нос очки  с  металлическими
дужками.
   - Равинель... Вот. Да, она тут.
   Глаза у кота превращаются в узкие щелочки. Потом, дернувшись, он опускает
хвост и подвертывает  его  под  белые  лапки.  Равинель  расстегивает  плащ,
пиджак, оттягивает пальцем воротничок.
   - Я говорю: мадам Равинель.
   - Да, да. Я, слава богу, не глухой. Мада