,  что  партия проиграна,  но  Пименов может  пойти  ва-банк.  Он
понимает, что терять ему нечего.


                                    7

     Морадзе встретил Сухишвили точно так же,  как и в первый день,  разве
что в глазах у него не было той спокойной,  тяжелой неприязни,  которую он
даже не считал нужным скрывать.
     - Как добрались? - спросил он. - Говорят, на перевале размыло дорогу.
     - Дорогу действительно размыло.  Ничего, подтолкнули машину плечом, и
вот у вас. Вы телеграмму получили?
     - Какую?
     - От меня.
     - Ах,   эту...   Да,   получил.   Спасибо.   Тронут.   Вы,  вероятно,
рассчитываете, что в знак благодарности я стану активно помогать вам?
     - Я на это не рассчитывал.  Просто теперь я могу со спокойным сердцем
допросить вас.
     - Я к вашим услугам.
     - Ну и прекрасно. Тогда начнем?
     - Нет.  Сейчас у меня рабочий день. Я должен вести людей по маршруту.
Я вернусь к пяти, тогда и начнем.
     - Увы. Мы начнем сейчас.
     - Вы уполномочены сорвать график тренировок?
     - Да.  Поскольку Кешалава уже изобличен в убийстве одного человека, а
подозревается в  убийстве еще  трех  людей  и  в  хищении  государственных
ценностей, мне придется отвлечь вас от тренировок.
     - В прошлый раз вы мне говорили, что его обвиняют в изнасиловании.
     - А вы помните, как прошлый раз меня встретили?
     - Так же, как сейчас.
     - Это меня и удивляет.
     - Вам бы хотелось, чтобы я бросился на шею? Вы сделали то, что обязан
сделать каждый честный человек на  вашем  месте.  Вы  просто добросовестно
выполнили свой служебный долг.
     - Ну и  уговорились.  В  тот раз я тоже выполнял свой служебный долг,
когда говорил вам об изнасиловании.  Впрочем,  изнасилование и  убийство -
это близко.  Давайте,  товарищ Морадзе,  начнем работу. Меня интересует, в
какое время к вам пришел Кешалава.
     - Не помню.
     - Я предупредил вас о ложных показаниях.
     - Именно поэтому я вам так отвечаю.
     - У него был чемодан?
     - Не помню.
     - Вот санкция на обыск.
     - Я обыскал все помещения после вашего отъезда.  Никакого чемодана не
было.
     - Нам придется поискать еще раз.
     - Это ваше право.
     - В котором часу вы ушли в маршрут на следующий день после того,  как
здесь появился Кешалава?
     - Как обычно, в девять.
     - Кто оставался в лагере?
     - Никого.
     - Больных не было?
     Морадзе на мгновение задумался.
     - Кажется, был больной. Да, да, больной тогда был. Я могу уточнить по
дневнику.
     - Когда вы вернулись, Кешалава ждал вас?
     - Да.  Я  отвез  его  на  "газике" вниз  после того,  как  мы  вместе
поужинали.
     - Он был без чемодана?
     - Он был без чемодана.
     - Вы это помните?
     - Это я помню.
     - Мог ли он прийти к вам накануне, но оставить чемодан на веранде?
     - Мог.
     - Вы не видели чужого чемодана на веранде?
     - Я не обратил внимания. На веранде всегда много чемоданов и рюкзаков
- их оставляют альпинисты.
     - А   спрятать  среди  чемоданов  и  рюкзаков  альпинистов  маленький
чемоданчик можно?
     - Я не пробовал.
     - Вы такую возможность допускаете?
     - Допускаю.
     Сухишвили пригласил своих сотрудников и сказал:
     - Давайте, товарищи, начинайте обыск. Понятых возьмите. Объясните им,
что мы ищем и почему это надо обязательно найти.
     Морадзе налил себе молока,  выпил,  вытер рот платком и  посмотрел на
альпинистов, которые толпились на волейбольной площадке.
     - Скажите,  пожалуйста, ребятам, - попросил Морадзе, - чтобы они были
свободны. Могут позагорать возле водопада.
     - Сейчас  скажу,  -  ответил  Сухишвили,  рассматривая карту  района,
укрепленную на стене. - А эту карту кто рисовал?
     - Я.
     - И тропы вы наносили?
     - Конечно.
     - А что значит вот это?
     - Этот знак говорит о наличии змей.
     - Когда у вас был Кешалава, карта была на стене?
     - Да. Мне кажется, да.
     - В районе, где много змей, нельзя ходить?
     - Почему? Можно. Только надо надеть резиновые сапоги.
     - У вас есть такие сапоги?
     - Конечно.
     - А что за район - этот змеиный заповедник?
     - Это не заповедник, я же сказал вам. Там камни, неподалеку река.
     - С километр отсюда?
     - Семьсот сорок два метра.
     - Где у вас обычно хранятся сапоги?
     Морадзе кивнул в сторону веранды:
     - Там. Но они не хранятся. Просто стоят.
     - Кешалава не просил у вас сапог?
     - Не помню.
     - Он при вас рассматривал карту? Спрашивал об этом месте?
     - Не помню.
     - Почему вы так отвечаете?
     - Потому что я действительно не помню этого.
     - В змеином месте можно спрятать чемодан?
     - Можно.
     - А где здесь еще можно спрятать чемодан?
     - Всюду.   Двадцать  пять   квадратных  километров  округи  в   нашем
распоряжении.
     - Кешалава когда-нибудь ходил с вами по здешним местам?
     - Нет... Кажется, нет. По дороге мы с ним, естественно, гуляли, это я
помню.
     - По дороге в горы или на равнину?
     - И там и там.
     Сухишвили внимательно посмотрел на Морадзе. Тот выдержал этот взгляд.
Он сейчас не усмехался, и лоб его был пересечен двумя резкими морщинами.
     Через полчаса  все  альпинисты  после того как Сухишвили,  собрав их,
объяснил задачу,  разошлись пятью группами в поисках  чемодана.  Сухишвили
отправился  с  той  группой,  которая решила прочесать "змеиный" район.  К
вечеру  альпинист  Габуния  нашел  чемодан,  обернутый  в   полиэтиленовую
клеенку.  Чемодан был завален камнями неподалеку от леса. Внимание Габунии
привлекли нарезы на  деревьях.  Они  были  свежие,  желтая  смола  еще  не
превратилась в коричневые, бугорчатые наросты.
     В чемодане лежали рубиновые иглы, сорок семь гранатов и тридцать пять
тысяч рублей.
     Первым,  кого увидел Сухишвили,  вернувшись в лагерь, был Морадзе. Он
стоял  возле  своего домика и  задумчиво жевал  травинку.  Сухишвили хотел
сразу же сесть в  машину и уехать.  Но он заставил себя подойти к Морадзе.
Он долго стоял против него и смотрел ему в глаза.
     - И все-таки,  -  сказал наконец Сухишвили,  -  мне очень не хочется,
чтобы в  лаборатории обнаружили отпечатки ваших пальцев на  клеенке или на
чемодане. Очень не хочется.


                           XIV. В КОНЦЕ КОНЦОВ

                                    1

     Когда  Костенко вышел  из  больницы,  Садчиков успел проверить многих
людей.  Оставалось двести семнадцать Паменовских,  Таменовских, Паметовых,
Таменовых, Тиманевых и Паменовых. Однако предварительная проверка говорила
о том, что из этих двухсот семнадцати только сорок два могли быть отнесены
к зыбкой категории "подозреваемых".
     - Знаешь,  дед,  -  сказал Костенко, - что-то мне сдается, мы с тобой
маху дали.  Мы решили навязать Пименову свою логику.  Иногда это сходится,
но тут случай особый.
     Костенко еще раз пролистал справку, которую прислал Романов из УБХСС.
После того  как  наблюдение за  Попковым,  пименовским шурином,  оказалось
бесполезным -  "объект" вел безупречный образ жизни,  служба -  дом, дом -
служба,  никаких  признаков волнения не  проявлял и  никаких  "тропинок" к
Пименову не показывал,  -  было решено его забирать:  работа,  проведенная
сотрудниками романовского отдела, позволяла предъявить Попкову обвинение в
реализации "левого" товара.
     - Романов  считает,   что   они  вышли  только  на   какую-то   часть
пименовского дела.  Они  вышли  на  иголки и  насосы.  Их  бригада сидит в
Пригорске,  там ребята считают,  что Пименов не только иголками и насосами
промышлял.  Он большого размаха человек,  а мы затискиваем его в привычные
рамки. Как считаешь, а?
     - Т-ты   давай  идею,   С-слава.   Размышления  "по   поводу"  оставь
н-начальству.
     - А  у  меня нет идеи.  Это только в  кино сыщик выдает на-гора идеи,
стоит ему только сосредоточиться.  Нет идей,  дед.  Тухлое это дело.  Надо
передавать во всесоюзный розыск и  ждать.  Если только не Попков.  Романов
предложил поговорить с ним. Втроем - он, ты и я.
     - А я-то зачем? Вы и без м-меня зубры.
     - Скромность была его отличительным качеством.
     - Ну-ну. Извини.
     - Да нет, пожалуйста.


     Попков  выслушал Романова,  попросил разрешения посмотреть заключение
экспертизы,  проведенной бухгалтерами торга, прочитал показания продавцов,
сравнил их с накладными, подписанными заместителем Пименова, и спросил:
     - А как бы получить очную ставку с виновником торжества?
     - Вы,   конечно,   Виктора  Петровича  имеете   в   виду,   Пименова,
родственника вашего ненаглядного? - спросил Романов.
     - Приятно говорить с умными людьми.
     - Как же  мы  дадим вам очную ставку,  если он  в  бегах?  -  заметил
Костенко. - Никак не выйдет.
     - Видите ли,  - вкрадчиво продолжил  Романов,  то  и  дело  поигрывая
подтяжками - оттянет-отпустит,  оттянет-отпустит,  - если вам кажется, что
время и ситуация играют на вас,  то вы ошибаетесь,  Попков.  Вы ни разу  к
следствию не привлекались и в силу вашей неопытности,  видимо,  не знаете,
что мы вас  можем  выделить  в  отдельное,  как  говорится,  производство:
хищение в особо крупных размерах.
     - Г-грубо г-говоря - "вышка", - добавил Садчиков. - М-мои коллеги вам
интеллигентно в-все говорят, а я человек п-прямой.
     Попков хрустнул пальцами и сказал:
     - Странный метод вести допрос.
     - Д-допрашивать вас будут в суде.  А нам П-пименов нужен.  В-впрочем,
вам  он  нужен  больше.  Г-главарю  всегда  самое  б-большое обламывается,
п-подручные идут с-сзади.
     - Видите ли, - перебив Садчикова, сказал Романов, - я бы, может, и не
стал  так  резко и  обнаженно ставить этот  вопрос,  но  уж  коль скоро он
поставлен, то вы попробуйте вместе с нами проанализировать ситуацию.
     - О какой "вышке" может идти речь? - Попков снова захрустел пальцами.
- Допустим,  вы  докажете,  что  был реализован "левый" товар.  Но  вы  не
сможете доказать, что я знал, откуда этот товар. Я не знал и не мог знать,
что это "левый" товар.
     - Попков,  тут,  как говорится,  в  цепи ваших умопостроений какой-то
странный пробел.  Наверное,  вам  Пименов  неточно  объяснил ситуацию.  Вы
хотите сказать,  что  за  "левый" товар отвечает материально ответственное
лицо, а не вы, так?
     - Допустим.
     - П-попков,  вы только одного не учитываете:  главарь банды П-пименов
уб-бил ч-человека и скрылся.
     - Кто убил человека?!
     - Пименов,  -  ответил Костенко.  -  Подвел к  убийству.  Но  мы  это
квалифицируем  как  преднамеренное  убийство.   Знаете,   кого  он  убрал?
Налбандова. Вы помните этого человека?
     - И  д-для  вас будет очень п-плохо,  если мы  скажем суду,  ч-что вы
пытались скрывать П-пименова. Вы же з-знаете, где он.
     - Господи,  откуда я могу знать?!  Я и про Налбандова ничего не знал,
это ж как гром среди ясного!
     - Пименов у вас был перед тем, как скрыться? - спросил Костенко.
     - Был.
     - З-значит,  вы  знали,  что  он  решил уйти вт-темную?!  -  Садчиков
поднялся со стула и подошел к Попкову. - П-проговорился, п-пташечка моя.
     - Подождите,  -  попросил Попков, - у меня голова распухла... Если вы
найдете Пименова, он пойдет главарем, а я кем?
     - П-первым заместителем. - Садчиков усмехнулся.
     - Видите ли,  -  сказал Романов,  -  у  вас есть возможность доказать
суду, что Пименов обманывал вас, если, конечно, он вас обманывал. Тогда вы
будете привлекаться за халатность. Если вы знали часть правды, то понесете
наказание в  соответствии с  размахом совершенной вами операции по продаже
"левого" товара.  Если же вы пойдете по делу один,  вам придется все взять
на  себя.  Вам придется отвечать за всю преступную цепь -  от Пригорска до
Москвы.
     - Но я  действительно не знаю,  где он!  И почему я должен верить вам
про убийство, между прочим?
     Костенко и Садчиков переглянулись: "Все, этот развалился".
     Костенко  открыл  папку  с  фотографиями  Налбандова,   сделанными  в
больнице, и заключением врачей.
     - Вот, - сказал он, - посмотрите.
     - П-пименов решил убрать Н-налбандова,  когда понял,  что мы  за  ним
пошли. С-свидетеля боялся. В-вы тоже свидетель, только шурин.
     - Видите ли,  -  сказал Романов,  - история знает случаи, когда не то
что шурина - отца, жену, сына били насмерть.
     - Но я не знаю,  где он! - закричал Попков. - Будь он трижды проклят!
Не знаю!
     - Что он вам говорил в последний раз?
     - Сказал,  что решил уйти на покой!  Просил достойно держаться,  если
кто будет допрашивать: "Ты чист, к тебе не подкопаются". Сказал, что через
год, если бог даст, позвонит мне, когда вся суматоха уляжется.
     - Он не говорил, где собирается отдыхать? - спросил Костенко.
     - Нет.
     - А он б-бритый был? - вдруг спросил Садчиков.
     - Да, - ответил Попков, - и усы решил отпустить.
     - Седые усы?
     - Нет, с проседью.
     - Передайте привет вашему начальнику, - сказал Романов Костенко. - Он
смотрел в корень.
     - Во  что  он  был  одет?  -  спросил  Садчиков  (в  минуты  высокого
напряжения он переставал заикаться).
     - В серый костюмишко.  Он всегда одевался как оборванец.  Плащ у него
был синий, болонья. С дырками.
     - На вокзал он от вас не звонил? На аэродром?
     - Никуда он не звонил, прохиндей ненавистный!
     - А  когда он приезжал в Москву на отдых,  -  спросил Костенко,  -  в
прошлом году и в позапрошлом, он тогда к вам заходил?
     - Нет.  Он редко ко мне заходил -  позвонит,  в  столовку куда-нибудь
пригласит,  возьмет котлет  с  компотом и  объясняет,  как  операцию лучше
провести.
     - А куда он из столовки уезжал?
     - Откуда я знаю!
     - С-столовка-то одна и та же была?
     - Нет. Разные.
     - У  вас  еще  что-нибудь  есть?  -  спросил  Романов  у  Костенко  и
Садчикова. - А то нам пора начинать беседы по существу дела.
     - Попков, в-вспомните все, ч-что можете вспомнить... Где лучше искать
П-пименова?
     - Клянусь здоровьем детей,  не знаю!  Неужели вы думаете,  что я буду
покрывать такого преступника?! Спрашивайте - отвечу на все вопросы!


                                    2

     Он  просыпался затемно,  когда  на  Быковском аэродроме -  его  домик
находился  неподалеку  -   начинали   особенно  часто   прогревать  моторы
самолетов.  Несколько минут он лежал тихо, недвижно, прислушиваясь к тому,
как пел сверчок за  печкой.  Потом он поднимался,  делал утомительную,  до
пота,  зарядку,  выходил во  двор,  обливался ледяной водой из-под  крана,
проведенного к  огороду,  растирался докрасна  резиновой  щеткой,  надевал
теплое шерстяное белье и, выпив молока, брался за газеты.
     Как  и  в  те  времена,  когда он  был передовым директором,  Пименов
внимательно изучал статьи на экономические темы, имевшие отношение к новой
экономической реформе,  и  порой  делал  выписки  на  отдельных  листочках
бумаги.  Сейчас,  правда,  помимо статей экономистов,  он подолгу смаковал
фельетоны, прочитывая их по нескольку раз.
     Он встал на учет в районном отделении общества "Знание" и сказал там,
что  может  почитать лекции в  школах и  домах отдыха.  Показался он  и  в
поселковом Совете, предложил свою помощь на время "летних каникул, когда я
совсем свободен и  не  надо выезжать в  горы -  наблюдать за  зверушками и
рыбами -  страсть юношества определила жизнь:  без природоведения я  и  не
человек совсем.  Так  что  если надо какие поручения выполнить в  период с
июня по август,  то я к вашим услугам". Товарища "Тушерова" поблагодарили;
председатель поссовета записал его фамилию в свою книжечку и был приглашен
на огонек.  Пименов отварил картошки,  почистил селедочку.  "Люблю, знаете
ли,  по-простому,  устал в  поездках от протокола,  спасу нет",  -  выпили
бутылочку. Пименов пожаловался, что за три года, как он купил здесь дачку,
никто из поссовета его даже и не навестил, "равнодушные сейчас люди пошли,
в былые-то времена затаскали б меня по выступлениям -  и как фронтовика, и
как  ученого".  Когда  откупорили  вторую  бутылку,  перешли  на  "ты",  и
"Тушеров" начал рассказывать о своих поездках в горы, об охоте на козлов и
оленей, о повадках зверей и рыб, он показался председателю давно знакомым,
милейшим и скромнейшим человеком.
     ...Завтрак себе  Пименов готовил не  торопясь -  жарил  две  котлеты,
отваривал одно  яйцо  вкрутую,  хлеба  старался не  есть  и  роскошь  себе
позволял только в одном:  пил много соков изготовления ГДР,  в аккуратных,
маленьких бутылочках,  которые потом можно было незаметно унести из дому и
бросить где-нибудь по  дороге на  станцию.  Сначала-то  он ездил на рынок,
покупал там парную телятину,  свежий деревенский творог и  овощи,  но  ему
показалось,  что  милиционер,  дежуривший возле  базарной площади,  как-то
по-особому на него посмотрел, и с тех пор Пименов на рынок не ездил.
     Обед  у  него  был  тоже  в  высшей мере скромный -  тресковое филе с
майонезом и  гречневая каша  с  оливковым маслом:  слава богу,  теперь это
масло завозили в  раймаг,  и никаких подозрений бутылка ни у кого не могла
вызвать, а оно ведь целебное, это масло, лучшая профилактика от склероза.
     После  обеда  Пименов спал,  выпив  три  таблетки сухой валерианы,  а
потом,  когда начинало смеркаться,  уходил гулять в лес.  Ужинал он так же
однообразно -  яичница и  два  стакана молока.  С  семи  часов он  включал
маленький телевизор и просиживал в кресле около экрана до конца передач.
     По воскресеньям он отправлялся рыбачить,  считая, что в пятницу этого
делать не следует, поскольку все москвичи уезжают из опостылевших им домов
именно в пятницу.
     Постоянное чувство  страха,  жившее  в  нем  с  того  дня,  как  умер
Проскуряков,  не уменьшалось,  и  Пименову стоило больших усилий заставить
себя  ежедневно выходить из  дому,  чтобы  соседи,  упаси  бог,  не  стали
говорить о "странностях" и замкнутости "научного сотрудника".
     Лишь  когда наступала ночь  и  можно было  лечь  в  холодную,  чистую
постель и лежать в темноте,  наслаждаясь тишиной и одиночеством,  к сердцу
робко подступало чувство радости.
     Потом,  по  прошествии двух недель,  он впервые поймал себя на мысли,
что эта размеренная,  затаенная жизнь чем дальше,  тем больше тяготит его.
Он с тоской думал о том, что неизвестно, сколько еще придется вот так, изо
дня в  день стоять в  очереди за  тресковым филе исландского производства,
готовить на привозном газе еду и  не иметь возможности купить на рынке то,
что ему хотелось, и не иметь возможности бездумно взять билет на самолет и
укатить на месяц к морю, и не иметь возможности, и не иметь возможности, и
не  иметь  возможности...  У  него  была  теперь только одна  возможность:
существовать.  Он  подсчитал траты:  за  три  недели ушло восемьдесят пять
рублей,
     "Что ж мне с деньгами-то делать?  -  подумал Пименов.  - Если даже до
ста лет доживу, все равно останутся. Зачем надо было рисковать, жизнь себе
гробить? Для того, чтобы треску жрать?"
     Мысль  эта  была  такой  тревожной и  неожиданной,  что  он  сразу же
переключился и заставил себя думать о приятном - об осенней рыбалке, когда
станет первый ледок и  начнется клев окуня и плотвички и можно будет целый
день сидеть на водохранилище и  смотреть в лунку -  и никаких тревог тебе,
никаких забот. Еще он мечтал о том, как поедет в Сибирь и там отведет душу
на  охоте,  купит  хорошую лайку  и  настреляет много баргузинской белки и
соболя.
     "А что с  ними делать-то,  с  соболями?  -  снова спросил он себя.  -
Продать? У меня и так тридцать тысяч мертвым грузом лежат".
     Он не мог сейчас ответить себе, зачем было начинать все предприятие с
иголками и насосами,  с секретными латунными замками на рули автомобилей и
с жестяными крышками для домашнего консервирования. Зачем? Он задавал этот
вопрос, несмотря на то что запрещал себе думать об этом.
     Его отца  раскулачили  в  двадцать девятом - было у старика три