бое, но  самый  любимый  ее  цвет  -
светло-лиловый.
   Я хорошо знаю  ее  улыбку,  всегда  сдержанную,  но  от  которой  еще
светлеет ее светлое от природы лицо.
   Но о чем думает она целый день? Что думает она обо мне, своем муже  и
отце своих детей? Каковы ее истинные чувства ко мне?
   Что думает она сейчас о Моне, которая кончает есть  яичницу?  Она  не
может любить Мону, та совсем на  нее  непохожа,  чересчур  беспорядочна,
распущенна и Бог знает что еще...
   Прошлое Моны не столь открыто и просто, как ее собственное. В прошлом
Моны далеко не все ясно: бродвейские ночи, театральные кулисы, актерские
уборные и, наконец, отец, который без зазрения совести поручал надзор за
дочерью то одной своей любовнице, то другой.
   Мона не плакала. И не казалась подавленной. Она, скорее,  производила
впечатление человека, который испытывает нетерпение.
   Ее муж - где-то там, в снегу, в ста  или  двухстах  метрах  от  дома,
чужого дома, где все ей непривычно и где  она  должна  чувствовать  себя
пленницей.
   Теперь,  когда  ураган  прекратился,  когда  перестал  валить   снег,
вернулся свет и  возможность  телефонных  сообщений,  когда  ожил  экран
телевизора, приходилось дожидаться бригады из  Ханаана,  которая  начнет
прочесывать метр за метром многие тысячи кубометров снега.
   - У меня  кончились  сигареты...  -  констатировала  Мона,  отодвигая
тарелку.
   Я пошел к шкафу с напитками в котором хранились и сигареты. Тут  меня
поразила мысль, что мы едим  на  кухне,  тогда  как  при  гостях  всегда
пользуемся столовой.
   Да, даже и вдвоем мы с Изабель завтракаем и обедаем в столовой.
   Мы отнесли матрасы девочек в их комнаты, а грязные стаканы на кухню.
   - Я тебе помогу, - сказала Мона.
   На ней были вчерашние черные брюки  и  желтый  свитер.  Она  помогала
Изабель мыть посуду, а я не знал, куда себя девать. Чересчур уж много  я
думал. Чересчур много  вопросов  себе  задавал.  Это  выводило  меня  из
равновесия.
   За прожитые с Изабель семнадцать лет я не раз задавал себе  и  прежде
некоторые из них.
   Каким же образом до сих-то пор  они  меня  не  смущали?  Наверное,  я
отвечал  себе  на  них  приличествующим  образом,  готовыми   прописными
истинами.  Отец.   Мать.   Любовь.   Супружество.   Верность.   Доброта.
Преданность...
   Да, конечно, именно так я и жил. Даже свою работу я принимал столь же
всерьез, как и Изабель.
   Неужели же я никогда не отдавал себе отчета, что лгу  самому  себе  и
что в глубине души не верю в эти лубочные картинки?
   В нашей  конторе  мой  компаньон  Хиггинс,  которого  я  всегда  зову
стариком Хиггинсом, хотя ему только шестьдесят  лет,  обычно  занимается
всеми  техническими  делами:  куплей,  продажей,  опекой,   организацией
акционерных обществ.
   Хиггинс - пухленький, добродушный, хотя  и  себе  на  уме  человечек,
который в прежние времена мог бы торговать на ярмарках эликсиром  жизни.
Он плохо одевается и, пожалуй, нечистоплотен, но я  подозреваю,  что  он
нарочно утрирует  вульгарность  своих  привычек,  чтобы  легче  дурачить
клиентов.
   Он не верит ни во что и никому и часто шокирует своим цинизмом.
   Что касается меня, то я больше  связан  с  живыми  людьми,  занимаюсь
завещаниями, наследствами и бракоразводными процессами.  Я  улаживаю  их
сотнями, так как наша клиентура распространяется далеко за Брентвуд, а в
районе живет много богатых людей. Я  не  говорю  о  преступлениях.  Едва
наберется десять случаев, когда я выступал в суде в качестве защитника.
   Казалось бы, я должен знать людей. Мужчин и женщин. Да я и думал, что
знаю их, а вот в моей собственной жизни я поступал и размышлял  согласно
прописным истинам.
   В глубине души я на всю жизнь остался бойскаутом.
   А вот на скамейке...
   Куда делись обе женщины? Наверное, ушли в комнату  для  друзей,  а  я
слоняюсь в одиночестве по гостиной, захожу  в  библиотеку  и  без  конца
думаю.
   А я-то воображал себя сухим педантом. И вот достаточно  было  зрелища
мужчины и женщины, предающихся любви в ванной комнате...
   Потому что несомненно: это-то и является отправной точкой. Во  всяком
случае, видимой. Конечно, должны существовать и другие, более отдаленные
причины, которые я открою лишь позднее.
   Но только на красной скамейке в сарае с  сорванной  с  петель  дверью
истина открылась мне и все во мне изменила: я ненавижу его...
   Ненавижу - и предоставляю ему умирать. Ненавижу и убиваю. Ненавижу за
то, что он сильнее меня. За то, что он ведет такую жизнь,  какую  и  мне
хотелось бы вести; за то, что он шагает вперед, не помышляя о тех,  кого
сталкивает со своего пути...
   Я вовсе не так уж слаб. Да и не неудачник я тоже. Я сам  выбрал  свою
жизнь, так же как сам выбрал Изабель.
   Мысль жениться, например, на Моне никогда не пришла бы мне в  голову,
если бы я и познакомился с ней, когда был холостяком. Также не думал  бы
я вступать в рекламное агентство на Мэдисон-авеню.
   Свой выбор тогда я сделал не из подлости и не из трусости.
   Все это  -  куда  сложнее.  Я  подхожу  к  той  области,  где  рискую
наткнуться на неприятные открытия.
   Возьмем хотя бы случай с Изабель. Я познакомился  с  ней  на  балу  в
Литчфилде, где она жила со своими родителями. Ее отец, Ирвинг Уайттекер,
был хирургом, которого часто вызывали на консилиумы в Бост он  и  другие
места. Мать ее из рода Клэйбэрнов, тех Клэйбернов,  которые  прибыли  на
"Мэфлауере".
   Но на мой выбор не повлияло ни положение  отца,  ни  имя  матери,  ни
красота Изабель, ни какие-либо ее физические качества.
   Другие девушки влекли меня к себе куда больше, чем она.
   Ее спокойствие, безмятежность, которые уже и тогда угадывались в ней?
Ее кротость? Всепрощение?
   Но к чему было мне ее всепрощение, если я не совершал никаких  дурных
поступков?
   Вероятно, я хотел,  чтобы  все  вокруг  меня  было  хорошо,  добротно
организовано и спокойно.
   Но ведь влекло-то меня до безумия к женщинам, подобным Моне,  которые
полная противоположность всему этому!
   - Самое важное, - говаривал мой отец, - не ошибиться в самом начале.
   Он имел в виду не только выбор жены, но и  профессии,  образа  жизни,
убеждений и верований.
   Мне казалось, что я правильно выбрал -  Старался  изо  всех  сил,  до
полного изнеможения.
   И мало-помалу я пришел к тому, что стал просто  выискивать  одобрение
во взгляде Изабель!
   В  конце  концов  в  ее  лице  я  выбрал   всего   лишь   соглядатая,
благорасположенного,  но  все  же  соглядатая,   который   одобрительным
взглядом давал мне понять, что я на правильном пути.
   И вот все это полетело к черту в ту ночь. Рэю и Эшбриджу я  завидовал
потому, что им наплевать на всех и они не ищут ничьего одобрения.
   Какое дело Эшбриджу, если над ним посмеиваются,  когда  его  жены  (у
него  их  было  три)  обманывают  его?  Он  выбирал  молодых,  красивых,
чувственных и заранее знал, чего от них можно ждать.
   Так ли уж ему было на все наплевать?
   А Рэй, любил ли он Мону? Было ли ему безразлично, что  до  встречи  с
ним она уже прошла через столько мужских рук?
   Были ли они сильными, а я слабым только потому, Что выбрал  жизнь,  в
которой мог существовать спокойно и в мире с самим собой?
   Да, но ведь я не нашел этого мира. Я всего  лишь  притворялся.  Целых
семнадцать лет своей жизни я только-то и делал, что притворялся.
   До моего слуха донесся  отдаленный  шум  мотора.  Я  открыл  наружную
дверь, и он стал более различимым.  Я  понял,  что  к  нам  приближаются
машины, и мне даже показалось, что я слышу голоса.
   Найдут ли Рэя сегодня  же?  Маловероятно.  Мона  проведет  у  нас  по
крайней мере еще одну ночь, и я сожалел, что на этот раз  она  не  будет
спать, как в первую ночь, на матрасе в гостиной.
   Я вновь мысленно увидел на паркете ее руку,  руку,  которой  мне  гак
хотелось коснуться, которая стала для меня как бы символом.
   Я пытался избежать. Избежать чего?
   Вот уже больше суток, как я убедился в своей  жестокости,  обнаружил,
что способен радоваться смерти человека, которого  всегда  считал  своим
лучшим другом, и, если потребуется, даже вызвать ее.
   - Ты нас заморозишь...
   Я быстро захлопнул дверь, и  передо  мной  предстали  принарядившиеся
женщины. Мона надела красное платье, моя жена - бледно-голубое. Глядя на
них, было понятно, что они стараются войти в нормальную жизнь.
   Но все выглядело как нельзя более фальшиво.
 
 
   3
 
   Часам к четырем  мы  увидели  через  окно  машины,  которые  медленно
пробирались по снегу, проделывая в нем траншею, со  стенками  такими  же
гладкими, как отвесные скалы. Зрелище было  захватывающим.  Мы  смотрели
молча, смотрели, ни о чем не думая. Во  всяком  случае,  я  смотрел,  не
думая ни о чем. Начиная с субботнего вечера я  как  бы  выпал  из  своей
обычной жизни, а может быть, и из жизни вообще.
   Лучше всего я отдавал себе отчет в том, что  в  моем  доме  находится
самка. Можно сказать, что я принюхивался к ней,  словно  собака,  что  я
отыскивал ее глазами, едва она выходила из  поля  моего  зрения,  что  я
вился вокруг нее, выжидая случая коснуться.
   Я испытывал безумное, бессмысленное, животное  желание  касаться  ее.
Понимала ли это Мона?  Она  не  заговаривала  о  Рэе,  если  не  считать
двух-трех раз. Может быть, и ей самой нужна была физическая разрядка?
   А тут еще Изабель, которая надзирала за нами обоими, без тревоги,  но
с некоторым удивлением во взгляде. Она так  привыкла  к  тому  человеку,
каким я был на протяжении стольких лет, что обычно ей почти незачем было
смотреть на меня.
   Она явно чувствовала перемену. Не могла не почувствовать. Но и понять
сразу она Тоже не могла.
   Я  так  и  вижу  огромную  снегоочистительную  машину,  возникшую   в
нескольких метрах от дома и не остановившуюся, как будто бы  она  хотела
проложить дорогу сквозь гостиную. Но  остановилась  все  же  вовремя.  Я
открыл дверь.
   - Заходите, выпейте чего-нибудь...
   Их было трое. Еще двое в той машине, что шла за  ними  следом.  Вошли
все пятеро, неуклюжие в своих канадках и огромных сапогах, у  одного  из
них обледенели усы. Их присутствие сразу остудило комнату.
   Изабель пошла за стаканами и за виски. Они  оглядывались,  пораженные
спокойствием, царившем в доме. Потом  они  уставились  на  Мону.  Не  на
Изабель, а на Мону. Даже  и  они,  вышедшие  из  молчаливой  схватки  со
снегом, ощутили воздействие ее манящей женственности.
   - Ваше здоровье... И спасибо, что освободили нас.
   - Скоро приедет лейтенант... Мы известили его, что дорога очищена.
   То были люди, которых видишь только в  исключительных  случаях,  как,
например, трубочистов, и которые в остальное время скрываются Бог  знает
где. Только у  одного  было  как  будто  знакомое  лицо,  но  я  не  мог
вспомнить, где его видел.
   - Спасибо и вам. Это согревает.
   - Еще по стаканчику?
   - Не откажемся, но нам ведь предстоит потрудиться...
   Чудовищные,  густо  запудренные  снегом   машины   медленно   отбыли.
Наступили сумерки, и мы различили в глубине траншеи фары  идущей  к  нам
машины.
   Из  нее  вышли  двое  в  форме:  лейтенант  Олсен  и  незнакомый  мне
полицейский. Я открыл им дверь, а женщины продолжали сидеть в креслах.
   -  Здравствуйте,  лейтенант,  мне  очень   неприятно,   что   я   вас
побеспокоил...
   - Ничего нового о вашем друге?
   Он поклонился Изабель,  которую  встречал  несколько  раз  прежде.  Я
представил ему Мону.
   - Жена моего друга Рэя Сэндерса...
   Он сел на придвинутый ему стул. Его юный компаньон тоже уселся.
   - Разрешите, госпожа Сэндерс?
   Он вытащил из кармана записную книжку и ручку.
   - Вы сказали: Рэй Сэндерс...
   - Его адрес?
   - Мы живем на Сэттон Плейс в Манхаттане.
   - Чем занимается ваш муж?
   - Он руководит рекламным агентством. Мэдисонавеню, Миллер,  Миллер  и
Сэндерс...
   - Давно?
   - Вначале он был адвокатом-консультантом у Миллеров, а три года  тому
назад стал их компаньоном...
   - Адвокат... - повторил Олсен как бы для себя самого.
   Я уточнил:
   - Мы вместе с Рэем учились в Йеле... Он мой давнишний друг...
   Это ничего не объясняло.
   - Вы здесь проездом? - спросил он у Моны.
   Ответил я:
   - Рэй с женой приехали  к  нам,  вернувшись  из  Канады.  Они  хотели
провести с нами уик-энд.
   - Они часто бывают у вас?
   Вопрос сбил меня с толку, я не мог понять его смысла.  Мона  ответила
за меня:
   - Два-три раза в год...
   Олсен внимательно посмотрел на нее, так, как  если  бы  ее  внешность
имела особое значение.
   - Когда вы с мужем приехали?
   - В субботу, часа в два дня...
   - В дороге у вас не было никаких происшествий из-за снега?
   - Почти никаких. Но пришлось ехать медленно...
   - Вы сказали мне, господин Додд, что повезли ваших друзей к Эшбриджу?
   - Совершенно верно.
   - Они были знакомы?
   - Нет. Но вы должны знать, что, когда старик Эшбридж дает  прием,  он
не считается с количеством приглашенных...
   На  губах  лейтенанта  появилась  легкая  усмешка.  Видно,  он   знал
достаточно о приемах Эшбриджа.
   - Ваш муж много там пил? - спросил он у Моны.
   - Я не была около него все время... Да, мне  кажется,  что  выпил  он
достаточно.
   Мне показалось, что Олсен уже обо всем хорошо осведомлен, вероятно по
телефону.
   - А вы, господин Додд?
   - Да, я тоже пил...
   Изабель сидела, скрестив руки на коленях, и смотрела на меня.
   - Больше обычного?
   - Да, куда больше обычного, сознаюсь...
   - Вы были пьяны?
   - Не совсем, но я находился в состоянии далеком от нормального.
   Почему почувствовал я необходимость добавить:
   - Такое приключалось со мной не больше двух раз за всю жизнь...
   Необходимость быть искренним? Вызов?
   - Два раза! - воскликнул Олсен. - Ну, это не так-то много.
   - Да.
   - У вас была причина для того, чтобы напиться?
   - Нет... Начал я с двух-трех  стаканов  виски,  чтобы  не  выделяться
среди других, потом пил что подворачивалось под руку...  Вы  же  знаете,
как это бывает.
   Я чересчур разговорился, уточняя все это.
   - Ваш друг Рэй пил вместе с вами?
   -  Несколько  раз  мы  столкнулись...  Нам   удавалось   перекинуться
несколькими фразами, когда мы  оказывались  в  одной  и  той  же  группе
гостей, потом мы вновь разъединялись. У Эшбриджа огромный дом,  и  гости
располагались повсюду...
   - А вы, госпожа Сандерс?
   Она взглянула на меня, как бы спрашивая совета, потом  посмотрела  на
Изабель.
   - Я тоже пила... - призналась она.
   - Много?
   - Возможно... Какое-то время я находилась с Изабель...
   - Ас мужем?
   - Два-три раза я видела его, но только издали.
   - С кем он был?
   - С разными людьми, которых я не знаю... он также, я вспоминаю, долго
разговаривал с господином Эшбриджем,  они  даже  удалились  ото  всех  в
уголок.
   - В общем, ваш муж вел себя так, как обычно в подобных случаях?
   - Да... Но почему вы об этом спрашиваете?
   Она вновь удивленно взглянула на меня.
   - Я задаю вам те вопросы, которые по правилам приходится  задавать  в
случаях исчезновения.
   - Но это - несчастный случай.
   - Я в этом не сомневаюсь, сударыня... У  вашего  мужа  ведь  не  было
причин покончить жизнь самоубийством?
   - Никаких.
   Она вытаращила глаза.
   - Ни исчезнуть, не оставив следов?
   - Зачем бы ему было исчезать?
   - У вас нет детей?
   - Нет.
   - Давно вы замужем?
   - Двенадцать лет.
   - Не встретил ли ваш муж  у  Эшбриджа  каких-нибудь  старинных  своих
знакомых?
   Мне становилось не по себе.
   - Насколько я знаю, нет.
   - Какую-нибудь женщину?
   - Я видела его с несколькими... Он всегда бывает окружен...
   - Никакой ссоры? Никакого события, которое вы могли бы припомнить?
   Мона слегка покраснела, и я почувствовал, что ей известно происшедшее
между Рэем и Патрицией. Приоткрыла  ли  и  она,  подобно  мне,  дверь  в
ванную? Или видела, как они вдвоем выходили оттуда?
   - Вы оставались позже других?
   Теперь можно было с  полной  уверенностью  заключить,  что  лейтенант
хорошо обо всем осведомлен.
   - После нашего отъезда оставалось не больше шести человек...
   - Кто сел за руль?
   - Я.
   - Должен заметить, что по такой погоде вы  хорошо  справились...  Еще
метров четыреста - и вы доехали бы до дома...
   - За мостиком всегда образуются заносы...
   - Я знаю.
   Я услышал новый грохот, идущий снаружи. Подойдя к окну, я  заметил  в
сгустившейся темноте экскаватор, работающий при свете прожектора.
   Олсен понял, о чем я хотел спросить.
   - Я приказал на всякий случай начать поиски, несмотря на  наступление
ночи... Никогда нельзя знать...
   Знать - что? Не жив ли еще Рэй?
   - Выйдя из машины, вы погрузились в темноту...
   - Электрический фонарь почти не давал  никакого  света.  Я  предпочел
пустить женщин вперед.
   - Это было осмотрительно.
   Изабель сидела неподвижно  и  оглядывала  нас  всех,  как  бы  изучая
реплики на губах у каждого: она словно плела глазами какой-то узор.  Она
сплетала отдельные детали, которые когда-нибудь  сможет  воссоединить  в
единое целое.
   - Мы шли, прижавшись друг к другу... - сказала она.
   - Мужчины шли далеко от вас?
   - Совсем рядом... Но ветер выл с такой силой, что  мы  едва  слышали,
когда они нас окликали...
   - Вам не было трудно отыскать дом?
   - По правде говоря, я не знала точно, где нахожусь... Мне кажется,  я
дошла сюда интуитивно.
   - Когда вы оглядывались, вам виден был свет?
   - Вначале да, едва-едва... Он быстро бледнел, потом совсем угас...
   - Ваш муж пришел вскоре после вас?
   Она взглянула на меня, как бы спрашивая  совета.  Но  она  ничуть  не
казалась смущенной. По-видимому, эти вопросы не казались ей странными  в
данных обстоятельствах.
   - Возможно, через минуту. Я  хотела  зажечь  свет  и  убедилась,  что
электричество выключено. Я спросила у Моны, есть  ли  у  нее  спички,  и
направилась в столовую, чтобы зажечь один из  свечных  канделябров.  Тут
Доналд и вошел...
   Что записывает лейтенант и для чего это ему? Теперь он  обратился  ко
мне:
   - Вы легко нашли дом?
   - Я буквально наткнулся на него, думая,  что  нахожусь  еще  довольно
далеко. Я даже опасался, что сбился с пути...
   - А ваш друг?
   - Я считал, что он идет рядом со мной... Я хочу сказать, в нескольких
метрах от меня... Время от времени я покрикивал: "Эй! Эй! "...
   - Он отвечал?
   - Несколько раз мне казалось, что я его слышу, но ветер выл  с  такой
силой...
   - Потом?
   - Когда я убедился, что Рэй не придет...
   - Сколько времени вы выжидали?
   - Примерно пять минут.
   - У вас в доме имелся другой электрический фонарь?
   - Да, в спальне. Но так как мы им почти никогда не пользовались и  не
проверяли, есть ли запасные батарейки, он оказался  тоже  при  последнем
издыхании.
   - Вы пошли на поиски один?
   - Моя жена и Мона выбились из сил...
   - А вы?
   - Я тоже...
   - Куда вы направились?
   - Шел  как  мог.  Я  намеревался  идти  кругами,  все  увеличивая  их
диаметр...
   - Вы не боялись свалиться со скалы?
   - Я надеялся, что этого не случится. Ведь как-никак  живу  здесь  уже
пятнадцать лет. Несколько раз я падал на колени...
   - Вы дошли до вашей машины?
   Я взглянул на женщин. Совершенно забыл, что именно сказал  им  тогда,
вернувшись. Полный провал в памяти. Решил рискнуть.
   - Да, я случайно наткнулся на нее...
   - И она, само собой разумеется, была пуста?
   - Да. Я передохнул там немножко от ветра...
   - А сарай? Вы удостоверились, что он не в сарае?
   В первый раз с начала этого неожиданного допроса я  испугался.  Можно
было подумать, что Олсену что-то известно, что-то такое, чего я сам  еще
не знаю, и что он, с невинным лицом  царапая  что-то  в  своей  записной
книжке, подстраивает мне ловушку.
   - Сарай я обнаружил по стуку сорвавшейся с петель двери... Я покричал
Рэю, но ничего не услышал в ответ...
   - Вы входили в сарай?
   - Сделал от входа несколько шагов...
   - Понятно...
   Он закр