бригадную контору. В просторном коридоре с расставленными
у стен стульями пожилая техничка мыла пол, а из кабинета бригадира сквозь
неплотно прикрытую дверь слышалось пощелкивание конторских счетов.
Гвоздарев, кивком указав на стул, подбил костяшками итог, записал
полученную цифру и сказал Голубеву:
  - Двести сорок один рубль тридцать четыре копейки надо было получить
цыганом за прошедшую неделю.
  - Такие деньги шутя не оставляют... - проговорил Слава. - Витольд
Михалыч, а можно сейчас пригласить сюда кого-нибудь, кто сегодня утром
начинал работу с цыганами?
  - Пригласим... - бригадир посмотрел на приоткрытую дверь. - Матрена
Марковна!
  В кабинет заглянула техничка:
  -  Чо такое?..
  - Сходи до Федора Степановича Половникова. Скажи, бригадир, мол, срочно в
контору зовет.
  - Прямо щас бежать?
  - Прямо сейчас.
  Когда техничка скрылась за дверью, Гвоздарев повернулся к Голубеву;
  - Половников - кузнец наш. В прошлом году на пенсию вышел, а работу не
бросает. По моей просьбе он как бы шефствовал над цыганами.
  - Что они  хоть собою представляли, эти цыгане?
  - Всего их десятка два, наверное, было. Мужчины в возрасте от тридцати до
сорока. Один, правда, молодой парень, лет двадцати-двадцати двух. Красивый,
на гитаре, что тебе настоящий артист, играет. Старуха годов под семьдесят
да два пацаненка кудрявых. Старшему Ромке лет около десяти, а другой года
на три помладше. Ну, да вот Роза еще...
  - Сам Козаченко как?
  - Деловой мужик. Слесарь первейший и порядок в таборе держит - будь
здоров! Я как-то смехом предлагал ему стать моим заместителем по
дисциплинарной части. Отпетых разгильдяев у меня в бригаде, конечно, нет,
но, что греха таить, дисциплинка иной раз прихрамывает. Как ни крути ни
верти, а в сельском хозяйстве трудновато наладить работу по
производственному принципу. У нас ведь, как страда начинается, - перекурить
некогда...
  Только-только Голубев и бригадир разговорились о житейских делах, в
кабинет вошел кряжистый мужчина с морщинистым лбом и густой проседью в
медно-рыжих, подстриженных "под горшок" волосах. Взглянув на Голубева,
одетого в милицейскую форму, он смял в руках снятый с головы кожаный
картуз, невнятно буркнул "Добрывечер" и, словно изваяние, застыл у порога.
  - Проходи, Федор  Степанович, садись, - пригласил бригадир.
  - Разговор к тебе есть.
  - Дак, я ж ничего не знаю, - с акцентом сказал кузнец, примащиваясь на
стул у самой двери.
  -  Откуда тебе известно, о чем разговор пойдет?
  Бронзовое лицо кузнеца покраснело. Он словно растерялся и виновато
кашлянул:
  - Дак, по селу брехня покатилась, вроде цыгане на пасеке убийство
совершили...
  - И ты о цыганах ничего нам сказать не можешь?
  -  А чого я про них плохого скажу?..
  -  Нам не только плохое нужно.
  -  Ну, а так... цыгане есть цыгане.
  -  Как они сегодня с работы ушли?  - спросил Голубев.
  Кузнец пожал плечами:
  - Дак, кто ведает, как...
  Бригадир нахмурился:
  -  Ты не был, что ли, с утра на работе?
  -  Был.
  - Ну, так в чем же дело, Федор Степанович? Почему откровенно не говоришь?
  -  Я ж ничего особого не знаю.
  - Тебя про особое и не спрашивают. Вопрос простой и ясный; как цыгане
сегодня ушли с работы?
  Кузнец помолчал, откашлялся, словно у него першило в горле, и медленно
заговорил;
  - К восьми утра все десятеро под главенствованием самого Миколая
Миколаича Козаченки явились в мастерскую. Не успели перекурить, Торопуня на
своем самосвале подкатил. Правую фару, видать, по лихости умудрился
выхлестать...
  - Это шофер наш, Тропынин фамилия, а прозвище за торопливость получил, -
объяснил Голубеву бригадир.
  Кузнец, будто соглашаясь, кивнул:
  - С Торопуниной фарой занялся сам Козаченко. Быстро управился, и цыгане
всем гамузом стали домкратить списанный комбайн, на котором в прошлом годе
Андрюха Барабанов работал. Хотели годные колеса с комбайна снять... Часов в
десять прибег Козаченкин Ромка и во весь голос: "Батька! Кобылу угнали!"
Козаченко мигом сгребся и - к табору. Совсем недолго прошло, опять Ромка
прибег. Прогорготал с цыганами по-своему: "гыргыр-гыр", - и вся компания
чуть не галопом подалась из мастерской. Больше я не видал их...
  -  Что там у них стряслось?
  - Дак, если б Ромка по-русски говорил... Вот, когда первый раз про кобылу
закричал, это я понял.
  -  В какое время Ромка  первый раз  прибежал?
  - Глядя по солнцу, часов в десять, может, чуток позднее. Надо Торопуню
спросить - тот всегда при часах.
  - Это при Тропынине произошло?
  - Нет, наверно, час спустя после того, как Торопуня с Андрюхой
Барабановым от мастерской отъехали.
  Бригадир опять пояснил Голубеву:
  - Барабанов - наш механизатор. Поехал покупать себе "Ладу". Вчера утром
из райпотребсоюза звонили, что очередь его подошла. - И спросил кузнеца: -
Значит, Андрей с Торопуней в райцентр уехал?
  -  Ну, - подтвердил кузнец.
  Голубев перехватил  его настороженный  взгляд:
  - Цыгане  не упоминали  в разговоре пасечника Репьева?
  - Этот раз нет.
  - А раньше?
  -  Вчерашним   утром пасечник в  мастерскую  заходил.
  -  Зачем?
  -  Чего-то с Козаченкой толковал.
  - Что именно?
  - Навроде про тележное колесо разговор вели. Не знаю, на чем
столковались.
  - Репьев предлагал колесо цыганам?
  -  Так навроде.
  -  А цыганочку Розу знаете?
  -  Знаю.
  -  Она не родня Козаченко?
  - Сестра. Миколай Михолаевич в строгости ее содержит, а Роза подолом так
и крутит.
  Кузнец заметно успокоился, однако лицо его по-прежнему каталось
напряженным. Задав еще несколько вопросов и не получив в ответ ничего
существенного. Голубев закончил писать протокол и предложил, кузнецу
расписаться. Тот с неохотой вывел в нужных местах неразборчивые закорючки,
правой рукой сделал перед грудью замысловатое движение, вроде бы
перекрестился, и поспешно вышел из кабинета.
  -  Верующий  он, что ли? -  спросил Голубев  бригадира.
  - Есть у Федора Степановича такая слабость. Библию почти наизусть помнит,
церковные посты соблюдает... - Гвоздарев усмехнулся. - Любопытная штука с
религией получается. Взять, к примеру, того же Половникова. Всю
сознательную жизнь при Советской власти прожил, а в бога верит. Поддался с
молодости религиозной мамаше. Понимаете, даже семьи собственной не завел,
бобылем живет, с домашним хозяйством один управляется. Но мужик тестный до
беспредельности.
  - Странный какой-то... - Голубев помолчал. - Каждое слово из него клещами
вытягивать надо. Кажется, что-то - он недоговаривает.
  - Недоговорить Федор Степанович может, но соврать - никогда, Великим
грехом ложь считает. - Гвоздарев мельком взглянул иа часы: - Ого! Придется
вам заночевать у меня, гостиницы в Серебропке нет.
  -  Я обещал Кротову. Не беспокойтесь.
  - До кротовской усадьбы дальше, чем до  моей.
  -  Разговор у меня с участковым.
  - Это другое дело, - пробасил бригадир.
  Серебровка, погруженная в осеннюю темень, тихо засыпала. В доме
участкового светились только два окна. Кротов в старомодных очках с тонкими
металлическими дужками, сидя за кухонным столом, читал газету.
  - Думал, уж не придете... - оказал он Голубеву. - Семья спит, сам ужином
угощать буду, - и несуетливо стал разогревать на электроплитке большую
сковороду жареных окуней. - Вчера вечером березовские мальчишки подарили.
Удочкой на Потеряевом озере ловят.
  -  Часто в Березовке бываете? -  спросил Слава.
  - Каждый день. Там центральная усадьба колхоза, ну и, понятно, рабочий
кабинет мой там же.
  - Не надоедает взад-вперед ежедневно по два километра шагать? "
  - Это у меня как физзарядка. При срочности - служебный мотоцикл имеется,
связь к моим услугам, - Кротов показал на телефонный аппарат, стоящий на
тумбочке у кухонного буфета, и неожиданно сменил тему разговора: - Какие
успехи в раскрытии преступления?
  -  Неутешительные.
  Голубев устало присел к столу и принялся пересказывать то, что узнал от
серебровцев. К концу его короткого рассказа "подоспели" окуни. Ставя на
стол скворчащую сковородку, Кротов заговорил:
  - У Репьева в пьяном состоянии имелась порочная замашка неразумные шутки
шутить. То, бывало, начнет с нехорошим смешком кому-либо угрожать, что
подожжет усадьбу. То засидевшейся в гостях старухе скажет, что ее старик
только что в колодец упал. То всей деревне объявит, будто у пасеки фонтан
нефти из земли вырвался и там начался такой пожар, который вот-вот
докатится до Серебровки и спалит всю деревню. Словом, находясь в нетрезвом
состоянии, Гриня баламутил народ основательно. Имел, к тому же, в этом
отношении артистические способности. Так вот, полагаю, не подшутил ли
Репьев таким способом над цыганами? Серебровцы, понятно, давно раскусили
его неразумные шутки и пропускали их мимо ушей: мели, мол, Емеля - твоя
неделя... А цыгане по неведению могли принять за чистую монету...
  Весь ужин Голубев и участковый, словно соревнуясь, высказывали друг другу
самые различные версии, но ни одна из них не была убедительной. В конце
концов оба решили, что утро вечера мудренее, и Кротов провел Голубева в
отведенную ему для ночлега комнату.
  Рядом с кроватью высилась вместительная этажерка, битком заставленная
годовыми комплектами журнала "Советская милиция". У окна стоял письменный
стол. На нем вразброс лежали: толстый "Комментарий к
уголовно-процессуальному кодексу РСФСР", такой же пухлый том
"Криминалистики", "Судебная медицина", "Гражданский кодекс РСФСР" со
множеством бумажных закладок, школьный учебник русского языка и небольшой
сборник стихов Александра Плитченко.
  Над столом, в простенке между окнами, висела застекленная большая
фотография, иа которой улыбающийся молодой генерал с пятью звездами в
квадратных петлицах пожимал руку совсем юному красноармейцу, чем-то
похожему на Кротова. Заметив, что Голубев внимательно рассматривает
фотографию. Кротов с некоторой смущенностью заговорил:
  - За неделю до начала Великой Отечественной войны сфотографировано.
Командующий Западного Особого военного округа поздравляет меня с
выполнением боевой задачи по стрельбе на "отлично". Через сутки, как я
отправил эту фотографию родителям, грянула война.
  Голубев с нескрываемым  уважением  посмотрел на Кротова:
  - С самого первого дня Отечественную  начали?
  - Так точно. И в последний день расписался на рейхстаге, фашистских
главарей из фюрербункера выкуривал, умерщвленных геббельсовских детишек
своими глазами в кроватках видел. Жуткая картина, доложу вам.
  - Трудно в Первые дни войны было?
  На глазах Кротова внезапно навернулись слезы, однако он быстро совладал с
собой:
  - На войне всегда нелегко, товарищ Голубев, а для Западного округа
Отечественная началась особенно трагически. Командование утеряло связь с
войсками. Наш стрелковый полк, к примеру сказать, трижды попадал в
окружение. Когда последний раз вырвались из кольца, в живых осталось всего
около роты...
  Голубев рассеянно взял со стола сборник стихов. Перелистнув несколько
страничек, спросил:
  - Поэзию любите?
  - В райцентре недавно купил. Стихи о деревне понравились. Есть шутливые,
но вроде как про нашу Серебровку написаны. Вот послушайте...
  Участковый взял у Голубева сборник, полистал его и с неумелой
театральностью продекламировал:

 Шумно  в нашем сельсовете.
 Ба! Знакомые все лица.
 Разлетевшиеся дети
 прилетели подкормиться...

  Возвращая сборник, улыбнулся:
  - Совершенно точно подмечено. По воскресным и праздничным дням молодежь
из города в село, словно саранча, налетает. И мясо отсюда в город везут, и
овощи разные. Родители едва-едва успевают разворачиваться.
  - Из "прилетающих подкормиться" пасечник ни с кем не конфликтовал?
  - Исключать такое, полагаю, нельзя, но доложу вам, серьезных конфликтов у
Репьева с односельчанами не было. Пьяные его куражи близко к сердцу не
принимали, напротив - потешались и только.
  -  Откуда Репьев здесь появился?
  - После исправительно-трудовой колонии. Отбывал семилетнее наказание по
статье сто двадцать пятой.
  - Да?.. - удивился Голубев. - Редкая статья. Выходит, он детей воровал?
  - Выходит, так. Подробностей не знаю. Пробовал вызвать Репьева на
откровенность, однако Гриня под разными предлогами уклонился от разговора:
  -  Не отомстил ли ему кто из родителей?
  - Затрудняюсь ответить... - Кротов, поджав губы, задумался и вдруг
предложил: - Давайте отдохнем, товарищ Голубев, а то мы до утра будем
ломать головы и все равно ничего путного не придумаем.
  Заснул Слава, как всегда, быстро, но спал на редкость беспокойно:
ворочался с боку на бок, бормотал что-то невнятное, всхлипывал и
по-настоящему окунулся в сон лишь под самое утро. Очнулся от громкого
возгласа:
  -  Товарищ Голубев!..
  Слава открыл глаза - в дверях комнаты стоял одетый по форме Кротов.
  - Цыганская  лошадь  нашлась, -   сказал участковый.
  -  Где?! - вскакивая с постели, спросил Слава.
  - У железнодорожного разъезда Таежный, который на полпути от Серебровки к
райцентру.
  - Немедленно едем туда!
  Голубев, торопясь, стал одеваться.
  - Лошадь уже здесь, во дворе, - Кротов, словно оправдываясь, принялся
объяснять: - В шесть утра мне по телефону сообщили с разъезда, что со
вчерашнего дня там бродит пегая монголка, запряженная в телегу. Я
немедленно - на мотоцикл и в Таежный. Как увидел лошадку, сразу признал -
цыганская. Оставил у начальника разъезда свой мотоцикл и на подводе сюда...
  Голубев вместе с Кротовым вышел во двор. Лошадь, с натугой вытягивая шею
из хомута, жадно срывала зубами растущую во дворе густую траву. Заложив
руки за спину, бригадир Гвоздарей хмуро разглядывал на телеге бурое пятно
величиною с тарелку. У передка телеги желтела кучка свежей соломы и стояла
завязанная в хозяйственную сетку трехлитровая стеклянная банка, наполненная
чем-то золотистым. Поздоровавшись с бригадиром, Голубев спросил:
  -  Это и есть цыганская лошадь?
  - Она самая, - ответил бригадир и показал на левое переднее колесо. - А
вот это от пасечника Репьева к цыганам перекочевало...
  Голубев подошел к телеге. Бурое пятно на ней оказалось засохшей кровью.
  - Было соломой прикрыто, - сказал Кротов. - Банка тоже под соломой
находилась. На месте обнаружения. Я в присутствии понятых все это
документально зафиксировал.
  -  Молодец. Что в банке?
  -  Натуральный мед.
  - Давай-ка, Михаил Федорович, срочно приглашай еще понятых. Для гарантии
сделаем с каждого пятнышка отдельные соскобы. И надо срочно укрыть телегу
полиэтиленовой пленкой, чтобы сохранить все для осмотра экспертом. Есть
надежная пленка?
  -  Так точно, в парнике имеется.
  - Неси быстренько.
  Закончив юридические фopмaльнocти, связанные с обнаружением кровяных
пятен, Голубев принялся звонить в прокуратуру. Прокурорский телефон на
вызов не ответил. Не оказалось на месте и следователя Лимакина. Лишь
начальник РОВД подполковник Гладышев снял трубку после первого же звонка.
Обстоятельно доложив ему о лошади. Слава спросил:
  - Что делать, товарищ подполковник? Прокурор и следователь на мои звонки
не отвечают.
  Гладышев, прежде чем ответить, вроде бы закурил. Голубев представил
хмурое, с насупленными густыми бровями лицо подполковника и тут же услышал:
  - Прокурор и следователь разбираются с цыганами. Вчера мы здесь
притормозили этих кочевников, ну и весь табор перед прокуратурой свои шатры
раскинул...
  -  На чем цыгане добрались до райцентра?
  - Говорят, на попутной машине, а лошадь якобы у них украли... Ты поручи
теперь оперативную работу Кротову, пусть он держит нас в курсе дела. А сам
гони цыганскую подводу сюда. Тут и решим, чем дальше заниматься.

                         4. ОПЕРАТИВНОЕ СОВЕЩАНИЕ

  Передав лошадь с телегой эксперту-криминалисту Семенову, Голубев зашел в
свой кабинет. Вскоре позвонила секретарь-машинистка и предупредила, что в
двенадцать ноль-ноль у подполковника Гладышева собираются все участники и
следственно-оперативной группы, выезжавшей на серебровскую пасеку. Слава
занялся текущими делами и почти не заметил, как пролетело время. Когда он
вошел в кабинет подполковника, там, кроме самого Гладышева, уже сидели
прокурор, следователь Ломакин и судмедэксперт Борис Медников.
Разговаривали, как догадался Голубев, о цыганах. Точнее, говорил Медников -
остальные слушали. Сразу за Голубевым появился эксперт-криминалист Семенов
с неизменной кожаной папкой. Разговор прервался. Подполковник посмотрел на
часы:
  -  Товарищи, минут через пятнадцать к нам  приезжает...
  - Ревизор? - шутливо вставил Медников.
  - Нет, Боря, - Гладышев улыбнулся.- Новый начальник нашего отделения
уголовного розыска.
  -  Любопытно, кто?
  - Скоро увидите, - подполковник обвел взглядом присутствующих. - Есть
предложение подождать, чтобы... новый товарищ сразу включился в дело.
  - Резонно. Как говаривал один замполит: "Поступило предложение принять
предложение", - сказал Медников и продолжил прерванный разговор: - Так
вот... Морской капитан нанял цыганскую бригаду покрасить пароход. Написал
договор, выдал цыганам краску и ушел на берег. Возвращается - пароход
сияет, как новенький, а цыган-бригадир ждет деньги за выполненную работу.
Пошел капитан проверять сделанное. Смотрит - другой борт парохода совсем не
крашен. Спрашивает цыгана: "Какие ж вам деньги, дорогие друзья? Вторую
сторону ведь не красили". Цыган достает договор: "Ты, капитан, эту бумагу
писал?" - "Я". - "Так читай, батенька, чего тут написано: мы, цыгане, с
одной стороны, капитан парохода - с другой..."
  Все засмеялись.
  - Опять свежий анекдот где-то подхватил, - глядя на судмедэксперта,
улыбнулся подполковник.
  - Из жизни случай, - флегматично возразил Медников. - На пасеке вчера
бригадир Гвоздарев рассказал. Он много лет в Морфлоте проработал.
  Дверь кабинета внезапно распахнулась. Появившийся в ее проеме
широкоплечий рослый капитан милиции проговорил:
  -  Прощу  разрешения, товарищ подполковник.
  - Разрешаю, - живо отозвался Гладышев и быстро представил вошедшего: -
Вот и Антон Игнатьевич Бирюков - новый начальник нашего уголовного розыска.
  - Антон? - словно не веря своим глазам, воскликнул Голубев. - Игнатьич!
Согласился все-таки вернуться к нам?
  - Как видишь...
  Бирюков стал здороваться. Прокурор, придержав его руку, спросил:
  -  Сколько проработал в областном управлении?
  -  Два с лишним года.
  - Уезжал туда, помнится, старшим оперуполномоченным, а вернулся
начальником отделения. Заметно вырос.
  -  Генерал приказал вырасти.
  -  Ну, да не скромничай. Это ведь дело хорошее.
  - Его больше месяца на повышение уговаривали, - с восторгом вставил
Голубев.
  Прокурор  подмигнул Славе:
  - Не-радуйся прежде времени. Неизвестно, как с новым начальником служба
пойдет.
  - У нас пойдет! Не первый год друг друга знаем.
  Судмедэксперт Медников, пожимая широкую ладонь Бирюкова, упрекнул:
  - Впустую из-за тебя веселую историю выдал, Только бы смеяться надо, а
тут ты - с корабля на бал прикатил.
  -  Давайте вместе посмеемся.
  - Смех у нас невеселый. В Серебровке вчера пасечника убили, - сказал
прокурор и, повернувшись к следователю Лимакину, вздохнул: - Что ж, Петре,
рассказывай...
  Ломакин открыл записную книжку. Утешительного в его рассказе было мало.
Опрошенные цыгане объясняли свой внезапный отъезд из Серебровки опасением,
что их могут обвинить в убийстве Репьева, который накануне отдал вожаку
Козаченко колхозное колесо для телеги. Первым увидел убитого пасечника
цыганенок Ромка - искал якобы угнанную неизвестно кем лошадь и забежал на
пасеку.
  - В это можно бы поверить, но один факт настораживает.., - Лимакин
задумчиво помолчал. - Кто-то очень жестоко избил цыганочку Розу, Когда я
предъявил ей обнаруженные в пасечной избушке туфли, она страшно
перепугалась и стала утверждать, будто Репьев угостил ее медом и предложил
остаться на ночь. Роза отказалась. Тогда пасечник отобрал туфли и стал
хлестать Розу кнутом. Вот тут и возникает "но"... По словам бригадира
Гвоздарева, Репьев жестокостью не отличался, да и кнута у него на пасеке
никакого не было...
  Подполко