меня
или, может, ради нашего матроса Сизого, но уж не ради тебя, конечно.
   - Боже мой, сколько иронии! - засмеялся Валька.
   Мы лежали на койках в нашем вагончике и ждали,  когда нагреются бобы.
Керосинка стояла на полу возле двери,  светились желтым огнем ее щелки и
слюдяное окошечко.  В вагончике было темно,  только керосинка светилась,
да в углу мокрый мой тельник висел на веревке,  подвешенный  за  рукава.
Как будто матрос высокого роста стоял в углу с поднятыми руками. Лампоч-
ку мы не зажигали,  почему-то не хотелось.  Лежали себе на койках,  тихо
разговаривали. Валька курил, а я мармелад убирал одну штучку за другой.
   Вагончик этот мы захватили еще осенью,  как говорил Марвич,  "явочным
порядком". Поселились в нем - и все. Сами утеплили его и перезимовали за
милую душу. Тамарка, жена моя, прислала нам занавесочки вышитые, скатер-
ку, клеенку, прочие там фигли-мигли, а Валька к Новому году купил здоро-
вый приемник "Рига".  В общем комфортабельная получилась халупа.  Ребята
из общежития нам завидовали.  Экспресс "Ни с места" - так мы  свою  хату
называли.  Обещают нам к лету койки в каменном доме выделить, так просто
жалко будет уходить, хоть там и гальюн будет теплый, и душевая, и сушил-
ка.
   Валька включил приемник, нашел Москву.
   - Передаем концерт легкой инструментальной музыки,  - сказала диктор-
ша.
   Музыка действительно была легкая, ничего себе музычка. Индикатор гла-
зел на нас с Валькой, будто удивлялся: то расширялся, то суживался. Бобы
начали бурлить.
   - А не веришь, сходи к Дому приезжих, - сказал я.
   Валька встал и надел свою кожаную куртку, кепку нахлобучил и в зерка-
ло посмотрелся.
   - Поешь сперва, - сказал я. - Готово уже.
   Но он молча выскочил из вагончика.  Я посмотрел в окошко.  Он прыгнул
через кювет и запрыгал по шоссе через лужи,  потом опять через  кювет  и
побежал, замелькала его черная тень, скрылась за ближним бараком.
   Мы с  Валькой  случайно подружились еще в Эстонии,  в каком-то буфете
скинулись на "маленькую".  Бывает же так, а! Скоро год уже, как мы с ним
вовсе не расстаемся:  он мне стал как самый лучший кореш, как будто мы с
ним съели пуд соли вместе, как будто плавали на одном суденышке и на дне
вместе  отсиживались в темном отсеке под глубинными бомбами;  стали мы с
ним как братья, хоть у нас и разница в образовании.
   Валя такой человек - скажешь ему:  "Давай сходим туда-то", а он гово-
рит: "Давай сходим". Скажешь ему: "Давай выпьем, а?", а он: "А почему же
нет? Конечно, выпьем". - "А может, не стоит?" - "Да, пожалуй, не стоит",
- говорит он. Вот какой человек.
   Но, конечно,  и  он  не без заскоков:  пишет рассказы.  Надо сказать,
рассказы его мне сильно нравятся.  Там такие у него  люди,  будто  очень
знакомые.
   Вот такое ощущение, знаешь: скажем, в поезде ты или в самолете побол-
тал с каким-нибудь мужиком, а потом судьба развела вас на разные мериди-
аны; тебе, конечно, досадно - где теперь этот мужик, может, его и не бы-
ло совсем;  и вдруг в Валькином рассказе встречаешь его снова;  вот  так
встреча!
   - Ой,  не идет!  Не умею! Муть! - вопит иногда Валька и сует бумагу в
печку.
   - Балда,  - говорю ему я. - Психованный тип. Лев Толстой, знаешь, как
мучился? А бумагу не жег.
   - А Гоголь жег, - говорит он.
   - Ну и зря, - говорю я.
   Очень Тамаре  моей Валька понравился и дочке тоже.  А у самого у него
семейная жизнь не ладится,  по швам расползлась.  Не знаю уж, кто из них
прав, кто виноват. Таня ли, он ли, а только понял я из Валькиных расска-
зов, что мучают они друг друга без веских причин.
   Я снял кастрюлю, керосинку задул, навалил себе полную тарелку бобов и
стал ужинать под легкую инструментальную музыку.
   Не знаю,  что мне делать с крановщицей Машей?  Как получилось у нас с
ней это самое,  неделю мучился потом и бегал от нее,  все Тамару вспоми-
нал.  Не хватает моей души на двух баб.  А Валька говорит, что он в этих
делах не советчик. А ведь мог бы подбросить какие- нибудь цэ у. Писатель
все же. Молчит, предоставляет самому себе.
   А Маша  мне  стихи прислала:  "Если облако ты белое,  тогда я полевой
цветок, все для тебя я сделаю, когда придет любви моей срок".
   Тамара мне, значит, носки вязаные и шарф, а Маша - стихи. Дела!
   - Облако белое, - смеется Марвич. - Облако в клешах.
   Это он шутит, острит без злобы.
   По крыльцу нашему застучали шаги,  и послышалось  шарканье  -  кто-то
глину с ног соскребывал.  Я зажег свет.  Вошли Марвич и Мухин. В руках у
них были бутылки.  Значит,  Валька не к Дому приезжих, а в автолавку бе-
гал, вот оно что.
   - Давно с тобой не виделись, - сказал мне Мухин. - Заскучал за тобой,
Сергей Иванович.
   - Садитесь,  штурман, - сказал ему Валька и поставил бутылки на стол:
ноль-пять "Зубровки", ноль-пять алычовой и бутылку шампанского.
   - Можно отправление давать? - спросил я.
   - Давай, - сказал Валька и разлил поначалу "Зубровки".
   - Внимание!  - крикнул я. - До отхода голубого экспресса "Ни с места"
осталось пять минут.  Пассажиров просим занять свои места, а провожающих
выйти из вагонов. Сенькью!
   - Провожающих нету, - заметил Марвич, и мы выпили.
   - Тут вдову мне одну сватают, - сказал Мухин. - Как вы думаете, ребя-
та, может, стоит мне остепениться на сорок пятом году героической жизни?
   - Что за вдова, Петрович? - спросил Валька.
   - Одного боюсь,  - весовщицей она работает.  Вдруг  проворуется?  Мне
тогда позор.
   - А ты ее сними, Петрович, с весов и пусти на производство, - посове-
товал я.
   - Идея, - сказал Мухин и разлил остатки "Зубровки".
   На дворе пошел дождь. По окошкам нашим снаружи потекли струйки.
   - Вот моя Тамарка медсестрой работает. В госпитале, - сказал я. - Там
украсть нечего.
   Мне стало печально, когда я вспомнил о Тамарке.
   Струйки дождя  на окнах напомнили мне балтийские наши дожди и все го-
рода,  по которым мы кочевали с Тамаркой:  Калининград, Лиепая, Пярну...
Как мы сидим с ней, бывало, обнявшись на кровати и поем: "Мы с тобой два
берега у одной реки",  а за окном дождь, Тамарка ногой коляску качает, а
дочка только носиком посвистывает.  Горе ей со мной, жене моей: все меня
носит по разным местам, и дружки у меня все шальные какие-то попадаются,
можно сказать, энтузиасты дальних дорог.
   Валя пустил в ход алычовую. Она была сладкая и напомнила мне утренний
торт. Но все же она ударяла - как-никак двадцать пять градусов.
   - А у меня жена артистка, Петрович, - сказал Валя.
   - А-а, - улыбнулся Мухин, - с их сестрой тяжело. Фокусы разные...
   - Ну да, - сказал Валя, - комплексы там всякие...
   - Знаешь,  - сказал я ему,  - если уж она в Березань приехала, значит
без всяких финтов. Такое мое мнение.
   - Да, может быть, это и не она? Может, тебе померещилось, Серега?
   - Что же ты не сходил в Дом приезжих?
   - Боюсь, - тихо сказал Валька, кореш мой.
   Мы стали обсуждать все его дела,  но, конечно, путного ничего сказать
не могли.  Мухин, должно быть, представлял на месте Тани свою вдову, а я
то ли Тамарку,  то ли крановщицу Машу с ее стихами.  А ведь такая девка,
как Таня,  стихов своему дружку не напишет.  Потом мы допили алычовую  и
замолчали, размечтались каждый о своем. Мухин журнал листал, Валька кру-
тил приемник, а я в потолок смотрел.
   - Я хочу простоты,  - вдруг с жаром сказал Валька. - Простых, естест-
венных человеческих чувств и ясности.  Хочу стоять за своих друзей и лю-
бить свою жену,  своих детей,  жалеть людей, делать для них что-то хоро-
шее,  никому  не делать зла.  И хватит с меня драк.  Все эти разговоры о
сложности,  жизнь вразброд - удобная питательная среда для подонков всех
мастей. Я хочу чувствовать каждого встречного, чувствовать жизнь до пос-
ледней нитки, до каждого перышка в небе. Ведь бывают такие моменты, ког-
да ты чувствуешь жизнь сполна, всю - без края... без укоров совести, без
разлада... весело и юно... и мудро. Она в тебе, и ты в ней... Ты понима-
ешь меня, Серега?
   - Угу, - сказал я.
   - У тебя были такие моменты?
   - Были, - сказал я. - Помню, на Якорной площади в День флота мы пере-
тянули канат у подводников. А день был ясный очень, и мы вместе пошли на
эсминец. На пирсе народу сбилось видимо-невидимо: офицеры, рядовые - все
смешались и смеялись все, что вставили фитиль подводникам...
   Я вспомнил Якорную площадь,  бронзового адмирала Макарова в синем не-
бе,  команду подводников в брезентовых робах - крепенькие такие паренеч-
ки, что твои кнехты, - и как мы тянули канат шаг за шагом, а потом пирс,
вымпелы,  шеи у ребят здоровые,  как столбы, и загорелые, и наш эсминец,
зачехленный,  серый,  орудия, локаторы, минные аппараты - могучая глыба,
наш дом.
   - Да-да, я понимаю тебя, - печально как-то сказал Валька. - Но видишь
ли... Вот я, и ты, и Мухин, все нормальные люди постоянно мучают себя. Я
все время пополняю счет к самому себе,  и последнее в нем - странный па-
рень,  переросток, то ли пройдоха, то ли беспомощный щенок. Куда он дел-
ся?  Это мучает меня.  Ну,  ладно, это к слову, но если уж так говорить,
одно веселенькое чириканье не приведет в ту полную, чистую жизнь...
   - Туманно выражаетесь, товарищ, - сказал Мухин.
   - Да-да, - огорчился Марвич, - в том-то и дело, корявый язык...
   - Боцмана я недавно встретил демобилизованного, - вспомнил я. - Стоит
наш эсминец на консервации теперь, на приколе. Моральный износ, говорят,
понял?
   - В такую жизнь ведут тесные ворота, - сказал Марвич, - и узкий путь.
Надо  идти  с чистыми руками и с чистыми глазами.  Нельзя наваливаться и
давить других.  Там не сладкими пирогами кормят.  Там всем  должно  быть
место. Верно я говорю, Петрович?
   - Верно! - махнул рукой Мухин. - Открывай шампанское!
   Мы выпили  шампанского,  и  вот  тут-то нас немного разобрало.  Спели
втроем несколько песен, и вдруг Валька захотел идти в Дом приезжих.
   - Поздно, Валька, - сказал я. - Завтра сходишь.
   - Нет, я сейчас пойду, - уперся он, - а вы как хотите.
   Мы вышли все трое из вагончика и заплюхали  по  лужам.  Вдали  шумела
стройка,  работала ночная смена.  Ползали огоньки бульдозеров,  иной раз
вспыхивала автогенная сварка, и тогда освещались формы главного корпуса.
   - Я ее люблю,  - бормотал Марвич,  - жить без нее не могу.  Как я жил
без нее столько месяцев?
   Я помню улицу, - говорил он. - Знаешь, в том городе есть улица: четы-
ре башни и крепостная стена,  а с другой стороны пустые амбары...  там и
началась  вся  наша  путаница  с Таней.  Знаешь,  для меня эта улица как
юность. Когда я был мальчишкой, мне все время мерещилось что-то подобное
и... Но ты, Сергей, должно быть, не понимаешь...
   - Почему же нет? - сказал я. - Мне тоже мерещилась всякая мура.
   - А потом я стал стыдиться этой улицы.  Как говорится,  перерос. Нап-
расно стыжусь, а?
   - Эх вы,  молодые вы еще! - крикнул вдруг Мухин, сплюнул и остановил-
ся.
   - Ты чего, Петрович?
   - Ничего,  - в сердцах сказал он. - Ты детей видел в немецком концла-
гере?  Ты видел,  как такие вот маленькие старички в ловитки еще  играть
пытаются? А горло тебе никому не хотелось перегрызть? Лично, собственны-
ми клыками? Пока! Завтра к двенадцати явись на судно.
   Он пошел от нас в сторону,  раскорякой взобрался на отвал глины и ис-
чез.
   А мы,  конечно,  в Дом приезжих не пошли. Только издали посмотрели на
огоньки и отправились спать.  Конечно, не спали, а болтали полночи. Раз-
говаривали. Мы поняли Мухина.
   5. С соседками своими по комнате Таня познакомилась еще вечером.  Это
были три проезжие геологини и пожилая женщина-врач,  инспектор  облздра-
вотдела.  Утром,  когда Таня открыла глаза, геологини уже встали, а инс-
пектор сидела на кровати и расчесывала волосы.
   В окне было солнце. Лучи его, проникая через занавески, падали на мо-
лодые  тела  геологинь.  На  них было хорошее белье.  Они ходили в одном
белье по комнате,  укладывали свои рюкзаки и кричали друг другу: "Сашка,
Нинка,  Стелка..."  Потом они надели байковые лыжные костюмы и резиновые
сапоги,  и теперь трудно было представить, что под костюмами у них такое
хорошее белье и столь свежие молодые тела.
   - Идите, я вам полью, - сказала Стелка Тане.
   В углу  комнаты  стояло ведро с водой и таз.  Стелка поливала Тане из
ковшика и разглядывала ее внимательно.  Когда Таня обернулась, то увиде-
ла,  что  Сашка,  Нинка  и инспектор сидят на кроватях и тоже смотрят на
нее.
   - Ты в кино, случайно, не снималась? - спросила Стелка.
   - Снималась.
   - Так вы, может, Татьяна Калиновская? - спросила Сашка.
   - Ага.
   "Ужасная жизнь,  - думала Таня, расчесывая волосы. - Все тебя узнают,
никуда не скроешься".
   Она обернулась  и увидела,  что геологини сидят рядышком и ошарашенно
смотрят на нее. И инспекторша косится, хоть и делает вид, что перебирает
бумаги.
   Вот эти женщины смотрят на нее, как на сошедшую с Олимпа. Ослепитель-
ная жизнь рисуется в их воображении,  когда они смотрят на нее. Они ведь
не знают, что такое девятый дубль, когда все раздражены и смертельно ус-
тали, идет режимная съемка, а ты - игрушка в руках режиссера, он охвачен
творческим экстазом,  а твой-то экстаз погас еще на третьем дубле,  - да
мало ли чего они не знают. Они знают про кинофестивали и про режиссеров,
штурмующих отели, и воображают, как ты идешь по набережной в Канне вдво-
ем с Марчелло Мастройяни,  а из-за угла  выбегает  охваченный  ревностью
Ален Делон, но они не знают про твою одинокую зиму, про твою разнесчаст-
ную нелепую любовь ничего не знают...
   Есть женщины как женщины,  а от актрисы требуется  экстравагантность,
но у тебя один только муж, и больше тебе никого не надо, ведь ты обыкно-
венная женщина, сколько же лет тебе понадобилось, чтобы понять это?
   - Ну что, девочки? - улыбнулась Таня.
   - Дайте автограф, а? - пискнула Стелка.
   - Пожалуйста, хоть десять.
   "Девочки" налетели на нее с записными книжками, вереща:
   - А вы Баталова знаете?
   - А со Смоктуновским знакомы?
   - А с иностранными артистами встречались?
   В окно кто-то сильно застучал, стекло задребезжало.
   - Ой, как жалко, нам в маршрут!
   - Пошли, девки! - с горечью сказала Нина.
   Они пожали Тане руку, а Стелка, будто самый близкий человек, чмокнула
ее в щеку. Навьюченные рюкзаками девушки выбежали из комнаты, на крыльце
послышались их голоса,  мужской смех, через секунду в окнах над занавес-
ками замелькали головы подпрыгивающих парней. Они улыбались Тане.
   Инспектор была уже в пальто и с кожаной папкой под мышкой.
   - До свидания, - сказала она Тане. - До вечера.
   Таня вышла вслед за ней на крыльцо и увидела цепочку геологов, идущих
по деревянным мосткам к большому зеленому фургону.
   Низкие каменные здания ЧШЧ века видны были через  площадь  и  длинные
торговые  ряды,  под  арками  которых в узких кельях таились магазинчики
культтоваров,  галантерей и трикотажа. Рядом виднелась облупленная часо-
венка  с вывеской "Керосин,  москательные товары".  Перед этими зданиями
стояла серая, а местами прямо-таки черная, довоенная еще статуя осоавиа-
химовца,  к  руке  которого в позднейшую уже эпоху прикреплен был голубь
мира.  Можно было представить себе многолетнюю сонную жизнь старого рай-
центра Березань, возле которого ныне строился индустриальный гигант, ры-
лись котлованы под фундаменты новых домов нового города.
   С крыльца гостиницы видны были бескрайняя тайга и  излучина  огромной
реки. По тайге и по реке плыли тени маленьких мрачных туч.
   - Пойдем поищем какую-нибудь еду, - услышала Таня за спиной голос Го-
ряева.
   - Привет, - сказала она, не оборачиваясь.
   Горяев щелкнул сзади зажигалкой, над Таниным плечом пролетело облачко
сигаретного дыма.
   - Милый городок, - проговорил Горяев. - А статуя какова! Это уже чис-
тый абстракционизм.
   Он хохотнул.
   - Мне нужно здесь найти одного человека,  - сказала Таня.  - Это  мой
муж. Марвич.
   Горяев спустился на одну ступеньку и заглянул ей в лицо.
   - Валентин Марвич твой муж? - осторожно спросил он.
   - Да.
   - Когда же вы успели?
   - Года три назад мы успели.
   - Ах, вот оно что! То-то там болтали, а я не понимал...
   - Я жду Сережу. Возможно, он сможет помочь.
   - Так Марвич здесь?
   - Да.
   - Занятно, - проговорил Горяев.
   Он спустился с крыльца и пошел через площадь к "Осоавиахимовцу", мед-
ленно обошел вокруг скульптуры и остановился,  глядя на Таню. Между ними
проехал тяжелый автобус,  прошла конная упряжка, промчался галдящий фур-
гон с геологами.
   Вдоль торговых рядов,  вихляясь,  ехал велосипедист.  Это был  Сергей
Югов. Утром, когда Марвич ушел на работу, он занял велосипед у топографа
Шевырьева и поехал за Таней.
   Еще издали он увидел ее на крыльце Дома приезжих.  Она была в брюках,
теплой куртке и в платке.
   "Хороша девчонка,  -  подумал  Сергей.  - Ради такой девчонки можно и
проявить инициативу".
   Он подкатил к Тане и поприветствовал ее.  Таня сбежала с крыльца. По-
дошел и Горяев.
   - Смех,  - сказал Сергей,  - сейчас прибегал ваш матрос Сизый, вы его
знаете,  пижонистый такой,  просил у моего соседа учебник  тригонометрии
для десятого класса. А мой сосед в двух институтах занимался. Правда, не
кончил, но образованный человек. Откуда у него школьные учебники?
   - Сережа,  вы случайно не знаете здесь на  стройке  такого  Валентина
Марвича? Кажется, он шофером работает.
   - Шофером?  - спросил Сергей и задумался.  - Шофера такого не знаю, а
вот тракторист такой есть.
   - Он рассказы пишет, - сказал Горяев. - Слышал?
   - Все может быть, - согласился Сергей. - Сейчас многие пишут. Девчон-
ка у нас тут одна,  крановщица,  так та стихи сочиняет.  Что это с вами,
Таня?
   Таня присела на ступеньку крыльца и сжала лицо в ладонях.  Она знала,
что  он здесь,  но то,  что сейчас он окажется так близко,  где-то среди
этой разрытой земли,  среди глины,  булыжника и гудрона, то, что еще се-
годня они наверняка встретятся,  вдруг потрясло ее. Всю зиму каждый день
она надеялась,  что вдруг из-за угла выйдет Валька в  своем  обшарпанном
пальто и снова предложит ей свою любовь на ближайшую сотню лет с дальней
лучезарной перспективой тихой смерти в один день.  Но на перекрестках ей
встречались каждый раз другие люди.  В основном это были люди, уверенные
в себе,  с твердыми жизненными планами,  жесткие,  но готовые и  помочь,
поддержать.  Она оборачивалась - иные удалялись, выпрямив стойкие спины,
иные застывали на углах,  ежась и мгновенно теряя свой лоск и  независи-
мость. Таня была гордой и мрачной, она уходила. Отстукивали каблучки.
   - Почему же он тракторист? - спросила она. - Ведь он же был шофер.
   - Может,  курсы трактористов кончил, бульдозеристов, экскаваторщиков,
- предположил Сергей. - Когда мы приехали, в Березани шоферов было нава-
лом, а трактористов не хватало. Многие тогда на курсы пошли.
   - А как мне найти его, Сережа? Где?
   - Поехали. Покажу.
   - Пока.  Привет Марвичу,  - независимо сказал Горяев и отправился ра-
зыскивать управление строительства.
   Таня даже не взглянула на него,  и это его  задело,  разбередило  ка-
кие-то нехорошие чувства,  и в борьбе с этими чувствами он дошел до рес-
торана Роспотребсоюза, куда и направился завтракать.
   - Садитесь на раму... - сказал Сергей Тане.
   Таня устроилась на раме,  Сергей тронулся с места сначала тяжело,  но
потом все-таки развил скорость,  обогнул "Осоавиахимовца",  проехал мимо
торговых рядов и выехал на прямое и ровное,  но  залитое  жидкой  грязью
шоссе.
   Они ехали по обочине. Иногда их с жутким грохотом обгоняли самосвалы,
а они,  в свою очередь, обгоняли тихоходные грейдеры и тягачи с платфор-
мами-прицепами, на которых сидели и лежали женщины-строители.
   Самосвалы сворачивали  туда,  где вдалеке высился стальной каркас ги-
гантского здания,  вокруг которого были разбросаны времянки, ползали ма-
шины,  медлительно двигались краны, мелькали синие, серые и голубые пят-
нышки - люди.
   Сережа энергично работал ногами, рулил, надавливая руками Тане н