ь.
     - Здорово весело, правда? - говорит Марк.
     - Какая жалость, что за этиловую кому не платят медицинскую страховку, -
отвечает девушка-матрас.
     - Я долго дрых?
Девушка что-то говорит, но Марк не схватывает/ потому что:
     1) в уши ему попала вода,
     2) Жосс делает музыку громче,
     3) возможно, девушка ему вовсе и не отвечала.
     Уровень воды на танцполу понижается. Из клуба выносят тела утопленников.
Уцелевшие организуют конкурс мыльных коктейлей. Праздник еще не кончился.
     Фаб восклицает:
     - Слоновоподобное пати! Диджей стабилизует данс-холл! Измерение вечности!
Техноделические сирены!
     - Ты прав, Фаб, - восклицает Ари, - по мне, так эта вечеринка на грани
фола!
     - Yo, ты прав, man! Настоящая Ниагара-Фоллс!
Идет подсчет выживших. Лулу Зибелин, потерявшая сознание, покоится под
грудой человеческих тел: среди них голый по пояс кутюрье Жан-Шарль де
Кастельбажак, братья Баэр, придающиеся инцесту, младенец Хардиссонов и
Гийом Раппно, голый от пояса. Группа "Дегенераторы" вновь извергает потоки
шума на головы измочаленных посетителей. Жосс Дюмулен рыскает среди
публики. Девушка-матрас позволяет Марку целовать себя в разные места. Он
шумно дышит ртом. У него все сильнее болит живот: интересно, прорезалась
язва двенадцатиперстной кишки или это первые симптомы надвигающегося
кризиса среднего возраста?
     Эта девушка... Марку кажется, что он ее знает. Он ее где-то видел. Она
вертится у него на кончике языка (в буквальном и переносном смыслах). Она
такая нежная, такая успокаивающая... Такая логичная, такая очевидная...
Нет ничего приятнее, чем проснуться на женщине, которая обвязала шнурком
свою хрупкую шейку, словно это муаровая лента... Марк полагал, что ищет
нимфоманку, а на самом деле искал девушку хрупкую, утонченную, спокойную,
безмятежное видение, счастливую любовь... Эта женщина исцелит его... Она
держит мокрую голову Марка в своих руках, ее пальцы теребят его волосы...
Возможно, потому, что они успели заняться любовью в воде, кто знает?.. В
такой сутолоке все могло случиться. Какой прекрасный подарок... Марк
чувствует, как его сердце стучит в ее прекрасные груди... Да, это она, та,
которую он искал... Он умиротворенно закрывает глаза, потому что ЧТО-ТО
подсказывает ему: она не уйдет.
     Робер де Дакс, слабоумный плейбой, держит за талию Соланж Жюстерини. Им
удалось остаться в стороне от музыкального омовения. Робер де Дакс
непрестанно улыбается. Обычно люди, которые все время скалятся, хранят в
душе страшную тайну: убийство, банкротство, пластическую операцию?
Повертевшись какое-то время вокруг, парочка наконец решается подойти к
Марку и его подруге. Не нужно быть Йагелем Дидье, чтобы догадаться:
продолжение будет бурным. Их взгляды встречаются. Разговор начинает Робер:
     - Гляди-ка, вон твой бывший дружок. У него тайм-аут?
     - Соланж, убери от меня своего приятеля, ладно? - кричит в ответ Марк.
Помада на губах Соланж слишком криклива для порядочной женщины. А Робер -
один из главных невротиков Парижа. В их последнюю с Марком встречу в
"Harry's Bar" у него тоже были красные, как у кролика, глаза. После этого
в "Harry's Bar" пришлось делать капитальный ремонт.
     - Марк, познакомься, это Робер, - говорит Соланж. - Робер - это Марк.
Жара и пыль. Судя по всему, этот тип мертвецки пьян. Он расстреливает
Марка взглядом.
     - Можешь повторить мне, что ты сказал Соланж, если, конечно, тебя это не
слишком затруднит? Мне кажется, ты был груб с ней.
     - Слушайте, детки, вы очень милы, - говорит Марк, - но оставьте нас в
покое, ладно? Как я мог быть нехорош с той, кого нет?
     - У тебя проблемы. Ты аутист? Торопишься на тот свет? Хочешь с табуреткой
поцеловаться? Вот уж не знал, что среди пиявок встречаются самоубийцы!
У Марка не остается выбора. Он взвешивает все "за" и "против", целясь
противнику в яйца. Будем надеяться, что у него действительно не было
выбора. Errare humanum est. Далее события разворачиваются стремительно.
Робер-На-Все-Руки-Мастер ловит ногу Марка и выворачивает ее. Лодыжка
хрустит. Следом он наносит ему мощный удар головой, и раздается
характерный звук: "носа-сломанного-вечером-в-баре-в-пьяной-драке". Этот
хруст раздается не единожды. Робер удерживает беднягу Марка одной рукой за
ногу, другой - за волосы и пытается разбить его лицом угол стола. Тот
безуспешно отчаянно вырывается. Лицо Марка залито кровью, лоб рассечен,
нос сломан до кости, а Робер все молотит его - десять раз, двадцать, и при
каждом ударе из глаз Марка сыплются искры.
     К счастью, на помощь ему спешат друзья. Франк Мобер пробивает пенальти
бедняге Роберу по яйцам. Матье Кокто вцепляется ему в ухо зубами. Эдуар
Баэр вышибает несколько зубов новехоньким стулом в стиле Филиппа Старка.
Гийом Раппно подбадривает Дерущихся криком "Бей средний класс!" и прыгает
противнику на ребра обеими ногами. Когда Робер отпускает Марка, тот
безмолвно падает на пол, чмокнув ягодицами по полу. Он корчится на полу от
боли, а его противника волокут с поля боя санитары.
Марк открывает глаза. Уф! Он снова проснулся в объятиях своей красотки и
решает больше не засыпать: явь неизмеримо привлекательнее снов, особенно
если ты слишком много выпил.
     Марк вдыхает воздух, делает большой глоток воды, ставит стакан, протянутый
ему девушкой, украдкой рыгает, распускает галстук и доверчиво смотрит в
будущее.
     - Мы - молодая динамичная пара, - говорит он.
     - Ты - аэродинамичный юноша, - отзывается красотка, и это намек на его
знаменитый двойной нос (подбородок Марка выступает вперед так сильно, что
напоминает еще один нос, выросший пониже рта, - это так, и ничего тут не
попишешь).
     - Поцелуй меня между носами, - говорит он, и просьба его не остается без
ответа.
     Они решают встать и поискать местечко посуше. Например, банкетку,
засыпанную конфетти. Девушка задает Марку вопросы обо всех встречных
поперечных:
     - Кто это?
     - Он руководит страховой компанией.
     - А этот что делает в жизни?
     - Диктор теленовостей.
     - А вон тот, сидит в углу, один?
     - Этот? Он просто сентиментальная личность. Надутые, хоть и мокрые,
официанты разливают луковый суп продрогшим гостям. Девушка вытирает Марку
спину банным полотенцем.
     - Ладно, будем считать это плановой помывкой, - говорит Марк.
     - В любом случае костюм придется выбросить в помойку.
Куртка Марка свернута в комок и похожа на грязную половую тряпку из
"чертовой кожи".
     - Весь мир носильный мы просушим, - заявляет он решительным тоном.
Но и после этой реплики девушка не покидает его. Марио Тестино
фотографирует Марка и его подружку. Повернувшись к ней, Марк говорит:
     - В один прекрасный день мы повесим это фото над нашей кроватью.
В скрученном узлом галстуке, без пиджака, с головой, обмотанной
полотенцем, он напоминает украинскую крестьянку в прачечной. Девушка
смеется, а он строит ей рожи:
     - Я предчувствую, что буду любить эту фотку всю жизнь, - говорит он,
глядя ей прямо в глаза.
     Она не отводит взгляда.
Марк очарован ею. Обычно, оставаясь один, Марк любит, чтобы все было
грустно (в компании он предпочитает прикольную атмосферу). Но сейчас ему
все равно. Он целует ее в шею, в веки, в десны. Из ее глаз изливается
нежность. Она не выглядит взволнованной. Марк - да. Он поражен ее
уверенностью, открытой улыбкой, тонкими изящными коленями, фарфоровой
кожей, ясным личиком и голубыми, нет - голубиными, нет - ониксовыми, нет
ляпис-лазуревыми глазами.
     - Жосс Дюмулен сегодня в ударе, верно? - спрашивает она.
     - Мгм.
     - А он ничего внешне.
     - Кто? Этот карлик?
     - Ты ревнуешь?
     - Я не ревную к гномам.
     Но Марк, конечно, ревнует. Жосс его нервирует.
     - Ладно, так и есть, я ревную. Ревновать необходимо. Скажи мне, к кому ты
ревнуешь, и я скажу тебе, кто ты. Ревность правит миром. Без нее не было
бы ни любви, ни денег, ни человеческого общества. Ревность - это соль
земли.
     - Браво!
     - Знаешь, за что я тебя люблю? - бормочет он в перерыве между двумя
поцелуями. - Я тебя люблю, потому что я с тобой не знаком.
И добавляет:
     - И даже если бы я тебя знал, все равно любил бы.
     - Тсс! Молчи!
     Она нежно прикладывает указательный палец к губам Марка, чтобы ничто не
помешало земной встрече двух существ. И Марк понимает, что его обманули.
Его всегда убеждали, что ощутимо лишь горе. А счастье можно осознать,
только когда его у тебя отняли. И вот он чувствует себя счастливым сейчас,
а не через десять лет. Он видит счастье, трогает его, целует, ласкает ему
волосы, он его пожирает. Его провели. Счастье есть, он его встретил.
Марк делает знак официанту и спрашивает девушку:
     - Мадемуазель, позвольте угостить вас лимонадом?
     - С удовольствием.
     - Два лимонада, пожалуйста.
Официант исчезает. Девушка кажется удивленной.
     - Знаешь, можешь звать меня на "ты", могу помнить, что мое имя - Анна.
Итак, Марк действительно знает ее. "Дежа-вю" не обмануло. И чувства тоже.
Анна чем-то отличается от всех остальных женщин на вечеринке. Она другая,
она над всеми. С чего он это взял? Так, мелочи, несколько неуловимых
деталей: чуть больше невинности и чистоты, всего лишь намек на макияж,
румянец на скулах. Ее хрупкое изящество и трогательные ключицы - это
словно ответ на мольбу Марка. Он жаждет защищать ее, а она взяла его под
крыло двадцать
     минут назад.
     - Я тут одну теорему придумал. Хочу проверить ее на тебе. Согласна?
     - И в чем твоя задачка?
     - Ну, ты говоришь мне все, что угодно, а я тебя три раза подряд спрашиваю
"зачем?".
     - Хорошо. Я голодна. Хочу круассан.
     - Зачем?
     - Чтобы обмакнуть его в чашку чая.
     - Зачем?
     - Затем.
     - Зачем "затем"?
     - Низачем. Совсем не смешная эта твоя игра.
Марк проиграл. Анна не станет говорить о смерти. Она слишком прекрасна,
чтобы умирать. Такие девушки предназначены для жизни, жизни и любви.
Впрочем, что значит "такие девушки"? Он никогда раньше не встречал
подобных ей. Марк слишком любит обобщать. Он пытается объяснить с позиций
здравого смысла то, что с ним происходит, но уже слишком поздно: он
погрузился в иррациональное, безрассудное, антикартезианское, короче
говоря, уже час он влюблен по уши, связан по рукам и ногам, тело уже "пало
и онемело" (так он сочинил в своем стихотворении).
Он едва не утонул; но чудом ухватился за спасительный буй; он решил, что
спасен; и вот теперь снова тонет. Он почти плачет от радости в ее
материнских объятиях. Да, вот уж пруха так пруха: в Париже живет
слезоточивая девица, и она напоролась именно на него.

4.00

     - Джеймс Элрой, есть ли что-то, что ты не любишь больше всего на свете?
     - Угу.
     - Что - "угу"?
     - Смерть.
     Беседа с Жераром Беньесом
В октябрьском номере журнала "Он" за 1990 год
Он любуется Анной, пьющей "Love Bomb", и слезы наворачиваются у него на
глаза: он воображает, как дивный алкоголь струится по ее очаровательному
пищеводу, вдоль прелестного пищеварительного тракта и в восхитительный
желудок. В мире не существует ничего более хрупкого и трогательного, чем
эта тепленькая женщина с нетвердой походкой, шалыми глазами и хрипловатым
голосом...
     - А тебе идет быть под мухой, - говорит Марк.
     - Ладно-ладно, можешь издеваться.
     Лампа освещает Анну. Она кокетливо снимает свои длинные перчатки.
Грациозно открывает серебряный портсигар. Постукивает сигаретой по крышке.
Прикуривает, табак потрескивает. Кольца ментолового дыма окутывают ее
лицо.
     - Зачем ты куришь, несчастная атеросклеротичка?
     - А зачем ты грызешь ногти, жалкий онихофаг? Ладно, беру свои слова назад.
Но я запрещаю тебе умирать раньше меня.
     - А я отказываюсь стариться старушкой.
Несколько готтентотских Венер беснуются на эстраде: одна трясет тремя
сиськами, причем только средняя не подверглась пирсингу. На стену
проецируются слова со сублиминальными созвучиями:
КИБЕРПОРН
     ЭПИФАНИЯ
LUCID DREAMING
     NAPALM DEATH
РОЗОВАЯ ПЫЛЬ
     DATURA
MOONFLOWER
     NEGATIVLAND
MONA LISA OVERGROUND HIGHWAY
     ВАВИЛОН
ГОГ И МАГОГ
     ВАЛГАЛЛА
БАХРОМА
     Марк не все видит - у него запотели очки. У окружающих распутно-ханжеский
вид. Этакий целомудренный бордель или порномонастырь. Как только в мир
пришел СПИД, все стало суперсексуальным, вот только трахаться почти
перестали. Поколение - next - евнухи-эксгибиционисты и монашки-нимфоманки.
В помещении влажно и жарко, как в скороварке. Лед в стаканах тает на
глазах. Даже стены потеют в этой парилке. Жан-Жорж направляется к Марку и
Анне: они лежат на полу, друг на друге, и не переставая целуются, опьянев
от счастья. На распухшем лице застыло надменное выражение - слишком много
теплого шампанского и обманутые надежды. Фрак Жан-Жоржа промок, грязные
фалды волочатся по полу. Этого придурка нельзя не любить.
     - Ух ты, какие они милашки, эти двое! Ну почему я-то никак не найду
родственную душу?
     - Может, потому, что в последнее время возникли временные трудности с
бородатыми садомазохистками? - высказывает предположение Марк.
     - Точно. Я, конечно, чересчур требователен, и у меня полно вредных
привычек: сплю мало, встает вяло, кончаю в одеяло. Я далеко не подарок.
Колотый лед придает "Лоботомии" в стакане Жан-Жоржа сходство с молочным
коктейлем. Набрякшая вена на лбу пульсирует. Как и большинство друзей
Марка, он - профессиональный бездельник. Два источника его доходов -
ломбард и казино в Энгьене.
     Марк пытается утешить приятеля:
     - Слушай, самоуверенные подонки, у которых всегда наизготовку, не
нравятся умным бабам. Потому что в чем тогда интрига? Им нравится, когда
то орел, то решка. Секс - это как кино в жанре саспенс.
     - Согласен: потому-то фильмы Хичкока так эротичны. Только вот в чем фокус:
у телок мозги устроены иначе, чем у нас. Верно, мадемуазель? Анна надувает
губки.
     - Мне-то все равно, - возражает она, - но вот опрос: как вам понравится
партнерша, которая через раз будет фригидной? Уверена, что не очень это
сладко...
     - Она права. Если честно, моя проблема в другом: я боюсь, что женщины ждут
от меня доблестных подвигов, и бедненький мой хвостик скукоживается. Я
пытаюсь увильнуть, отсюда дурная репутация горетрахальщика...
     - Знаешь, что ты можешь сделать? Сделай вид, что до смерти боишься СПИДа.
Тогда любая барышня первым делом примется напяливать на тебя резинку...
     - Караул!
     - Да погоди ты! Эта процедура возбуждает сама по себе, к тому же
презерватив оттягивает эякуляцию. Кошечки решат, что ты марафонец. Тебе
дадут прозвище - Парижский Дюрасел! Презерватив для секса - что щелочь в
батарейке, старик!
     - Тебе легко говорить! А меня резинка однозначно гасит прямо на старте.
Да пошло оно все на хрен, я уж лучше так, на самообслуживании!
     - Снова ты о пользе мастурбации! Похвальная последовательность.
     - Да, я сторонник теснейшего соприкосновения при выборе позиций.
Тем временем Арета Франклин поет "Respect": вернувшись за пульт, Жосс
Дюмулен переходит к соулу. Все вроде бы довольны. Марк жаждет словесного
поноса без знаков препинания. Не станем же мы в такой час требовать от
него ясности головы! Сейчас мозги Марка работают, как кулаки человека,
бьющего по клавиатуре пишущей машинки. Получается примерно следующее:
"роцрфаолщзакилтфт 897908-1 Е*Нол98() *) у.ршгШЩЗОШЩ ЗШ?Г087?*(?_"їіРГШН
ШЩ 01 Щ)_ і*/,М ВДОП?*(?глшц=-9 =4 \п58гнр ват9087г90 Зшщ23ок
89-810-*)(*()?Н? аннЮЮЮЮн гло."
     Этакое произведение Пьера Гюйота. Марк записывает удачное сравнение на
желтом листке - оригинальность он ценит превыше всего. Впрочем, если Марк
напишет книгу, она будет как две капли воды напоминать произведение любого
другого придурка-ровесника.
     Жан-Жорж говорит с Анной, а она внимает ему, как Богу, и Марк решает убить
его, если это не прекратится.
     - Анна, запомни главное: самые скучные минуты в жизни любого мужчины -
между эякуляцией и следующей эрекцией (разумеется, если встанет).
     - Неужели все так серьезно?
     - Конечно, дорогая! Весь цимес в том, что мы - разные. Мужики все
бестолочи, а бабы - зануды...
     - Ну, теперь все так перемешалось: женщины превратились в мужчин, а те
обабились...
     - Но в ресторанах-то сортиры все еще раздельные, - раздраженно
вмешивается Марк.
     - Стой-ка, куда подевался Жосс?
Их взгляды устремляются на опустевшую кабинку диджея.
МАРК. Итак?(...)
     Минутная пауза.
ЖАН-ЖОРЖ. Вот те на. (...)
     Двухминутная пауза.
АННА. Тсс. (...)
     Три минуты они молча кивают друг другу.
МАРК. Пфф. (...)
     Четыре минуты многозначительного молчания, прерываемого бульканьем: налить
стакан - выпить - снова налить и т.д.
     Марк только-только начинает с большим трудом постигать гибкость
мультикультурного светского общества по сравнению с концептом
государства-нации, как Жан-Жорж заказывает еще один графин "Лоботомии" с
колотым льдом.
     Как и Марк, Жан-Жорж говорит правду, только когда смертельно пьян... Груз
робости и социальных условностей спадает с их плеч по мере того, как они
напиваются... Внезапно им становится очень легко высказываться по любому
поводу, а в особенности по поводу вещей сложных, болезненных, личных, о
чем не расскажешь даже самым близким людям: в этом состоянии слова
срываются с языка сами собой, а затем чувствуешь огромное облегчение.
Назавтра они будут краснеть от одного только воспоминания о сказанном. Они
будут жалеть о своей откровенности, кусать пальцы от стыда. Но - слишком
поздно: незнакомым людям уже известно о них все, и остается только слабая
надежда на то, что при следующей встрече они сделают вид, что не узнали
их...
     Неожиданно это размышление прерывает Крик. Совершенно невероятный Крик, в
котором в равных пропорциях смешаны радость и боль. Жосс вновь появился за
пультом и ликует. Этот вопль радости и страдания разносится по всему
клубу, и те гости, которые еще в состоянии соображать, поднимаются с пола,
чтобы откликнуться на него. Ни Марк, ни Анна, ни Жан-Жорж никогда в жизни
не слышали ничего подобного. Что это: новая пластинка? Пленка из архивов,
собранных "Эмнисти Интернейшнл"? "Хит-парад турецких застенков"?
"Ассимиляция путем этнических чисток"? Этот Крик вгрызается в кору
головного мозга. Высшая точка кульминации. Страх и Блаженство. Звук, от
которого "хочется родиться обратно". От которого становится стыдно, что ты
     - человек.
     Танцпол пробуждается от временного забытья для того, чтобы вновь
закружиться в истерическом вихре. В эквилибристике высочайшего полета. В
Сарабанде Сарданапалов! Крик покорил этих вредоносных демонов, этих
джентльменов без плаща и шпаги. Очаровательные bimbos, валявшиеся
бесформенными кучами еще две минуты назад, снова беснуются в атмосфере
цивилизованной серопозитивности. Одна из танцовщиц на сцене засовывает
себе во влагалище карманный фонарик для того, чтобы достичь внутреннего
просветления.
     Этот Крик жжет их каленым железом. Пожалуй, только машины, извергающие
искусственный дым, остаются к нему равнодушными. Если хотите правду, то
человек - вовсе не мыслящий тростник: человек - это мыслящий робот.
Требуется Крик, чтобы пробудить его. Марк заканчивает изучение
биосейсмических ресурсов окружающей среды тем, что приходит к полному
приятию глубинного семиотического разлома, и тут Жан-Жорж внезапно
заказывает еще один графин "Лоботомии" с колотым льдом.
"Для чего может быть нужна такая женщина, - размышляет Марк, - если не
считать, конечно, завтрака в постели в спальне, пропитанной ароматом
"Жики", или занятий любовью и домашним хозяйством? А еще она сможет
пожарить тебе эскалопы. Утром в воскресенье бретонского омара покупают на
рынке Понселе, а в полдень он уже сварен. Эта Анна, наверное, замечательно
смотрится на улицах XVII округа, все торговцы наверняка зовут ее по имени.
А вы, мадемуазель Анна, что сегодня желаете?" Она из той породы женщин,
что выглядят элегантно даже с хозяйственной сумкой, по