с  ГАЗЕТОЙ,  и  когда
этот субъект уехал на своем "порше", Блорна отстегнул лыжи и понял, что  с
отпуском покончено. Он поднялся на балкон к Труде, которая, закутавшись  в
одеяла, нежилась в полудреме на солнце. Он ей все рассказал. "Позвони же",
- сказала Труда, и он пытался позвонить, три раза, четыре,  пять  раз,  но
все  время  слышал  одно  и  то  же:  "Абонент  не  отвечает".  Вечером  в
одиннадцать часов он снова пытался позвонить, но опять никто  не  ответил.
Он много пил и плохо спал.



22

   Когда он в пятницу утром  около  половины  десятого  мрачный  явился  в
завтраку, Труда  протянула  ему  ГАЗЕТУ.  На  первой  полосе  -  Катарина.
Огромная фотография, огромные литеры.

   ВОЗЛЮБЛЕННАЯ БАНДИТА КАТАРИНА  БЛЮМ  ОТКАЗЫВАЕТСЯ  ДАВАТЬ  ПОКАЗАНИЯ  О
ГОСПОДАХ ВИЗИТЕРАХ.
   "Разыскиваемый в течение полутора лет бандит и убийца Людвиг Геттен мог
бы вчера быть арестован, если  бы  его  возлюбленная,  домашняя  работница
Катарина Блюм, не замела его следов и не  прикрыла  его  бегства.  Полиция
предполагает,  что  Блюм  уже  длительное  время   замешана   в   заговоре
(продолжение см. на обороте под заглавием "ГОСПОДА ВИЗИТЕРЫ")".

   На  обороте  он  прочитал,  что  его  высказывание  "Катарина  умна   и
сдержанна" ГАЗЕТА  превратила  в  "холодна  и  расчетлива",  а  его  общее
замечание  о  преступности  -  в  слова,  что  "она  вполне  способна   на
преступление".

   "Священник из Геммельсбройха сказал: "От этой всего можно ожидать. Отец
был тайным коммунистом, а мать, которую я из  милосердия  некоторое  время
держал уборщицей, воровала церковное вино и учиняла  в  ризнице  оргии  со
своими любовниками".
   Последние два года Блюм  регулярно  принимала  визитеров.  Была  ли  ее
квартира конспиративным центром, бандитской  явкой,  перевалочным  пунктом
для транспортировки  оружия?  Каким  образом  двадцатисемилетняя  домашняя
работница  могла  стать   владелицей   собственной   квартиры   стоимостью
приблизительно в  110000  марок?  Участвовала  ли  она  в  дележе  добычи,
полученной при  банковских  грабежах?  Полиция  продолжает  расследование.
Прокуратура работает на полную мощность. Завтра  сообщим  больше.  ГАЗЕТА,
КАК ВСЕГДА, ДЕРЖИТ РУКУ НА ПУЛЬСЕ! Вся  информация  о  закулисной  стороне
дела - в завтрашнем воскресном выпуске".

   После  полудня  Блорна  на  аэродроме  реконструировал  дальнейший  ход
событий.
   10:25. Звонок очень взволнованного Людинга, который заклинал немедленно
возвратиться и  связаться  с  тоже  очень  взволнованным  Алоизом.  Алоиз,
по-видимому совершенно растерявшийся, каким  я  его  никогда  не  видел  и
представить  не  мог,  в  данный  момент  находится  в   Бад-Беделиге   на
конференции христианских предпринимателей, где он должен  делать  основной
доклад и руководить дискуссией.
   10:40. Звонок Катарины, которая спросила, действительно ли я сказал то,
что стоит в ГАЗЕТЕ. Обрадованный возможностью  объясниться,  я  рассказал,
как было дело, и она сказала (записано по памяти) примерно  следующее:  "Я
вам верю, верю, теперь я знаю, как работают эти сволочи. Сегодня утром они
добрались даже до моей тяжелобольной матери, до Бреттло и  других  людей".
На мой вопрос, где она сейчас, она ответила: "У Эльзы, а сейчас мне  опять
надо на допрос".
   11:00. Звонок Алоиза, который - я почувствовал это впервые в  жизни,  а
мы знакомы двадцать лет - был взволнован и напуган. Он  сказал,  я  должен
немедленно возвратиться, чтобы выступить его  поручителем  в  одном  очень
щекотливом  деле.  Ему  надо  сейчас  делать  доклад,  затем   обедать   с
предпринимателями, потом вести дискуссию, а вечером  участвовать  в  одной
дружеской встрече, но между 7:30 и 9:30 он может  приехать  к  нам  домой,
откуда потом и махнет на эту дружескую встречу.
   11:30.  Труда  тоже  считает,  что  мы  должны  немедленно   уехать   и
заступиться за Катарину. По ее иронической улыбке вижу, что у нее уже есть
(впрочем, как всегда) соответствующая теория о сложностях Алоиза.
   12:15.  Заказал  билеты,  упаковал  вещи,  заплатил  по  счетам.  После
неполных сорока часов отпуска - на  такси  в  И.  Там  с  14:00  до  15:00
пережидали на аэродроме туман. Долгий разговор  с  Трудой  о  Катарине,  к
которой, Труда знает, я очень, очень привязался. Говорили и о том, как  мы
подбадривали Катарину, чтобы она не была такой скованной, чтобы  забыла  о
своем  несчастливом  детстве  и  злополучном  браке.  Как   мы   старались
преодолеть ее щепетильность, когда речь шла о деньгах, и предоставить ей с
нашего счета более дешевый кредит, чем в банке. Даже наше объяснение, что,
если она вместо 14%, которые надо платить банку, даст нам 9%, это вовсе не
будет нам в убыток, а она сэкономит много денег, ее не переубедило. Как мы
обязаны ей: с тех пор как она спокойно и приветливо, очень экономно  ведет
наше хозяйство, не только значительно сократились наши расходы - она  дала
нам обоим возможность полностью посвятить себя работе, чего в деньгах и не
исчислить. Она освободила нас от пятилетнего хаоса, так обременявшего  наш
брак и нашу работу.
   Поскольку туман не рассеивался, мы в 16:30  решаем  ехать  поездом.  По
совету Труды я не звонил Алоизу Штройбледеру. На такси едем на вокзал, где
еще поспеваем на поезд 17:45 на  Франкфурт.  Ужасная  поездка  -  тошнота,
нервозность. Даже Труда серьезна и взволнованна. Она предчувствует большую
беду. Совершенно измученные, делаем пересадку в Мюнхене, где достали места
в спальном вагоне. Оба предвидим огорчения с Катариной  и  по  поводу  ее,
неприятности с Людингом и Штройбледером.



23

   В субботу утром, совершенно подавленные  и  разбитые,  они  на  вокзале
города, все еще по-карнавальному веселого, и сразу на  перроне  -  ГАЗЕТА:
снова на первой полосе Катарина, на сей раз спускающаяся  в  сопровождении
чиновника  уголовной  полиции  в   штатском   по   лестнице   полицейского
управления. НЕВЕСТА УБИЙЦЫ ВСЕ ЕЩЕ  НЕ  РАСКОЛОЛАСЬ!  НИКАКИХ  СВЕДЕНИЙ  О
МЕСТОПРЕБЫВАНИИ ГЕТТЕНА! ПОЛИЦИЯ В ПАНИКЕ.
   Труда купила номер, и они молча поехали на такси  домой,  а  когда  он,
пока Труда открывала двери, расплачивался, таксист  показал  на  ГАЗЕТУ  и
сказал: "Там и про вас  есть,  я  сразу  вас  узнал.  Вы  ведь  адвокат  и
работодатель этой потаскушки". Он дал чересчур много чаевых, и шофер,  чья
ухмылка была вовсе не так злорадна, как голос,  отнес  чемоданы,  сумки  и
лыжи в прихожую, приветливо бросив на прощание: "Пока".
   Включив кофеварку, Труда мылась в ванной.  ГАЗЕТА  лежала  на  столе  в
гостиной,  и  там  же  -  две  телеграммы:  одна  от  Людинга,  другая  от
Штройбледера.  От  Людинга:  "Мягко   говоря,   разочарованы   отсутствием
контакта. Людинг". От Штройбледера: "Не могу  поверить,  чтобы  ты  подвел
меня. Жду тотчас звонка. Алоиз".
   Было как раз восемь часов пятнадцать минут - почти точно  то  время,  к
которому Катарина подавала  им  завтрак:  всегда  красиво  накрытый  стол,
цветы, свежая скатерть и салфетки, хлеб, булочки, мед, яйца и кофе, а  для
Труды гренки и апельсиновый джем.
   Даже Труда, принеся кофеварку, немного хрустящих хлебцев, мед и  масло,
стала почти сентиментальной. "Никогда больше так не  будет,  никогда.  Они
изведут девочку. Если не полиция, то ГАЗЕТА, а когда ГАЗЕТА потеряет к ней
интерес, за нее примутся люди. Иди сюда, прочти это сначала,  а  уж  потом
звони визитерам". Он прочитал:

   "ГАЗЕТЕ, всегда старающейся широко вас информировать,  удалось  собрать
новые данные, освещающие характер этой самой Блюм  и  ее  мутное  прошлое.
Репортерам ГАЗЕТЫ удалось разыскать тяжелобольную мать  Блюм.  Сперва  она
пожаловалась, что дочь  давно  не  навещала  ее.  Потом,  ознакомленная  с
неопровержимыми фактами, она сказала: "Это и должно было случиться, этим и
должно было кончиться". Бывший  супруг,  простодушный  рабочий-текстильщик
Вильгельм Бреттло,  с  которым  Блюм  в  разводе,  поскольку  злонамеренно
бросила его, с еще большей готовностью сообщил ГАЗЕТЕ: "Теперь,  -  сказал
он, с трудом сдерживая слезы, - я знаю  наконец,  почему  она  сбежала  от
меня. Почему бросила меня. Вот чем она занималась. Теперь мне все понятно.
Ей было мало нашего скромного счастья. Ей  хотелось  в  верхи,  а  где  же
честному, скромному рабочему взять  "порше".  Может  быть,  -  добавил  он
мудро, - вы передадите читателям ГАЗЕТЫ мой совет: вот этим-то и кончаются
ложные представления о социализме. Я  спрашиваю  вас  и  ваших  читателей:
каким образом прислуге достаются такие богатства? Ведь честным путем их не
получишь. Теперь я знаю, почему всегда боялся ее радикальности и нелюбви к
церкви, и я благословляю решение всевышнего не даровать нам детей. И когда
я еще узнаю, что нежности убийцы и грабителя ей были милее моей немудрящей
привязанности, то и эта сторона дела становится ясной. И тем  не  менее  я
хочу воззвать к ней: моя маленькая Катарина, лучше бы ты осталась со мной.
Мы ведь тоже с годами обзавелись бы собственностью и небольшой машиной, я,
конечно, никогда не смог  бы  предложить  тебе  "порше",  только  скромное
счастье, какое может дать честный работяга, не доверяющий профсоюзам.  Ах,
Катарина...".

   Под заголовком "Супруги-пенсионеры потрясены, но не удивлены" Блорна на
последней полосе увидел отчеркнутый красным столбец:

   "Находящийся на пенсии штудиендиректор д-р Бертольд  Хиперц  и  госпожа
Эрна Хиперц потрясены  деятельностью  Блюм,  но  "не  особенно  удивлены".
Сотрудница ГАЗЕТЫ разыскала их в Лемго у замужней дочери, управляющей  там
санаторием; филолог-античник и историк Хиперц, у  которого  Блюм  работает
три года, сказал: "Радикальная во всех отношениях особа, которая нас ловко
обманула".

   (Хиперц, которому потом позвонил Блорна, клялся, что сказал  следующее:
"Если Катарина радикальна, то она  радикально  услужлива,  хозяйственна  и
разумна, или я уж очень ошибаюсь, а у меня за  плечами  сорокалетний  опыт
педагога, и я редко ошибался".)
   Продолжение первой полосы:

   "Полностью сломленный бывший супруг Блюм, которого  ГАЗЕТА  посетила  в
связи с репетицией барабанщиков и  дудочников,  отвернулся,  чтобы  скрыть
слезы.   Остальные   члены   союза   тоже   отвернулись,   как   выразился
крестьянин-старожил Меффельс, с ужасом от Катарины, которая всегда была  с
причудами  и   прикидывалась   такой   недотрогой.   Во   всяком   случае,
бесхитростные карнавальные радости честного рабочего испорчены".

   В заключение -  фотография  господина  Блорны  и  Труды  в  саду  возле
плавательного  бассейна.  Подпись:  "Какую  роль  играют  женщина,  прежде
известная как "красная Труда",  и  ее  муж,  при  случае  называющий  себя
"левым"?  Высокооплачиваемый  адвокат-консультант  промышленных  фирм  д-р
Блорна с женой Трудой у плавательного бассейна роскошной виллы".



24

   Здесь  следует,  воспользовавшись  гидротехническим  термином,  сделать
своего рода  "обратный  подпор",  нечто  наподобие  того,  что  в  кино  и
литературе именуется  ретроспекцией:  с  субботнего  утра,  когда  супруги
Блорна, подавленные  и  расстроенные,  вернулись  из  отпуска,  к  утру  в
пятницу,  когда  Катарину  снова  доставили  на   допрос   в   полицейское
управление; на сей раз ее привезли госпожа Плецер и пожилой чиновник, лишь
легко вооруженный, и не из ее квартиры, а из квартиры госпожи  Вольтере  -
хайм, к которой Катарина приехала в пять часов утра на собственной машине.
Служащая не скрывала, что ей известно, где они найдут Катарину: не дома, а
у Вольтерсхайм. (Справедливости ради следует еще раз  вспомнить  жертвы  и
тяготы четы Блорна: прекращение отпуска, поездка в такси на аэродром в  И.
Задержка из-за тумана. В такси на вокзал. Поезд во Франкфурт, пересадка  в
Мюнхене. Тряска в спальном вагоне. И рано утром,  едва  они  добрались  до
дома, ГАЗЕТА! Позднее - слишком  поздно,  конечно,  -  Блорна  жалел,  что
вместо Катарины - он ведь знал от парня из ГАЗЕТЫ, что она на  допросе,  -
не позвонил Гаху.)
   Все, кто участвовал во втором допросе Катарины  в  пятницу,  -  Мединг,
госпожа Плецер, прокуроры д-р Кортен и Гах,  протоколистка  Анна  Локстер,
которую раздражала чувствительность Блюм к  слову,  охарактеризованная  ею
как "выпендривание", - все  заметили,  что  у  Байцменне  было  прямо-таки
сияющее настроение. Он вошел в зал заседаний  потирая  руки,  с  Катариной
обращался предупредительно, извинился  за  "некоторые  грубости",  в  коих
повинна не его должность, а его характер - такой уж он неотесанный  малый,
- и сперва занялся списком конфискованных вещей. В нем значились:
   1.  Небольшая  потрепанная  зеленая  записная  книжка  малого  формата,
содержащая одни  только  телефонные  номера,  которые  тем  временем  были
проверены, и ничего подозрительного при  этом  не  обнаружилось.  По  всей
видимости,  Катарина  пользовалась  записной  книжкой  почти  десять  лет.
Эксперт-почерковед, искавший письменные следы Геттена (Геттен, кроме всего
прочего, дезертировал из бундесвера и работал в  одной  конторе,  то  есть
оставил много письменных следов), назвал развитие ее  почерка  образцовым.
Запись  шестнадцатилетней  девушки  -  номер  телефона  мясника  Герберса,
семнадцатилетней - врача д-ра  Клутена,  двадцатилетней  -  д-ра  Фенерна,
позднее - номера и адреса кулинаров, рестораторов, коллег.
   2. Выписки из счета в сберкассе, с  отмеченными  на  полях  рукою  Блюм
перерасчетами и списаниями. Поступления, списания - все точно, ни одна  из
сумм не вызывает подозрений. Так же выглядят всякие бухгалтерские расчеты,
заметки и извещения в небольшом скоросшивателе,  куда  она  заносила  свои
обязательства  и  расчеты,  касающиеся  фирмы  "Хафтекс",  в  которой  она
приобрела свою "Элегантную обитель у реки".  Тщательнейшей  проверке  были
подвергнуты  ее  налоговые  декларации,  налоговые  извещения,   налоговые
платежи, просмотревший их затем  финансовый  эксперт  нигде  не  обнаружил
какой-нибудь "скрытой  более  или  менее  значительной  суммы".  Байцменне
особое значение придавал проверке ее финансовых сделок  за  последние  два
года, которые он  шутя  называл  "периодом  мужских  визитов".  И  ничего.
Выяснилось, правда, что Катарина ежемесячно переводила матери  150  марок,
что она поручила по абонементу фирме "Кольтер" в  Куире  уход  за  могилой
отца в Геммельсбройхе. Покупки мебели,  домашней  утвари,  одежды,  белья,
счета за бензин - все проверено,  и  нигде  ни  одной  зацепки.  Возвращая
Байцменне документы, финансовый эксперт сказал:  "Послушай-ка,  когда  она
выйдет на свободу и будет искать место, дай мне знать. Таких всегда  ищешь
и не находишь". Ничего подозрительного не оказалось и в телефонных  счетах
Блюм. Междугородные переговоры она, судя по всему, вряд ли вела.
   Отмечено было также, что время от времени Катарина Блюм  переводила  на
карманные расходы небольшие суммы - от 15  до  30  марок  -  своему  брату
Курту, в настоящий момент сидевшему за кражу со взломом.
   Церковных  податей  Катарина  не  платила.  Судя   по   ее   финансовым
документам, она еще в возрасте 19 лет, в 1966 году, вышла из  католической
церкви.
   3. Еще одна небольшая записная книжка с  различными  записями,  главным
образом расчетного характера, содержала четыре рубрики. Одна для домашнего
хозяйства Блорны с записями расходов и подсчетов - на  закупки  продуктов,
моющих  и  чистящих  средств,  на  химчистку,  прачечную.  При  этом  было
установлено, что белье Катарина гладила собственноручно.
   Во вторую рубрику  записывались  соответствующие  расходы  и  подсчеты,
относящиеся к домашнему хозяйству Хиперцев.
   Следующая рубрика относилась к домашнему хозяйству самой Блюм,  расходы
по  которому  были   очень   скромными;   случались   месяцы,   когда   на
продовольствие она тратила лишь 30-35 марок. Но,  по-видимому,  она  часто
ходила в кино - телевизора у нее не было - и иногда покупала себе  шоколад
и даже конфеты.
   Четвертая рубрика содержала доходы и расходы, связанные с  одноразовыми
работами Блюм, покупкой и чисткой профессиональной одежды,  паевые  взносы
за "фольксваген". Когда дошли до счетов за бензин, вмешался Байцменне и  с
удивившей всех любезностью  спросил,  откуда  такие  относительно  большие
расходы на бензин,  которые,  кстати,  соответствуют  чрезвычайно  большим
цифрам на спидометре. Ведь установлено, что расстояние до Блорны и обратно
составляет  около  6  км,  до  Хиперца  и  обратно  около  8,  до  госпожи
Вольтерсхайм - около 4 км, и если в среднем, при  самом  щедром  раскладе,
исходить из одной разовой работы в неделю и прибавить  на  это,  тоже  при
очень щедром раскладе, еще 20 км и разделить их на  все  дни  недели,  что
составит еще по 3 км, то получится примерно 21-22 км в день. Наверное, она
не каждый день навещала госпожу Вольтерсхайм, но на это мы закроем  глаза.
Таким образом, получается примерно 8000  км  в  год;  как  свидетельствует
письменное соглашение с поваром Клормером, она,  Катарина  Блюм,  получила
"фольксваген" 2 года тому назад и на спидометре  было  56000  км.  Если  к
этому добавить 2x8000, то на спидометре теперь должно быть примерно  72000
км, в действительности же на нем почти 102000 км.  Правда,  известно,  что
время от времени она навещала свою мать  в  Геммельсбройхе,  а  позднее  в
санатории в Куир-Хохзаккеле, вероятно, иногда и своего брата в тюрьме,  но
расстояние до Геммельсбройха  или  Куир-Хохзаккеля  и  обратно  составляет
примерно 50 км, до ее брата - около 60 км, и если исходить из  одной,  при
щедром раскладе - двух поездок в месяц, а брат  ее  сидит  только  полтора
года, до этого он жил у матери в Геммельсбройхе, то, умножив на все те  же
два года, получится еще 4000-5000 км, а  оставшиеся  25000  км  так  и  не
выяснены, так и не объяснены. Куда же она так часто ездила? Может  быть  -
он, право же, не хочет опять выступать с грубыми намеками, но  она  должна
понять его вопрос, - она где-нибудь (где именно?) встречалась с кем-то,  с
одним или несколькими?
   Не только Катарина, а и все присутствующие слушали как  зачарованные  -
но и потрясенные - эти расчеты, преподнесенные Байцменне ласковым голосом,
и казалось, будто Блюм все эти подсчеты и выкладки Байцменне  воспринимала
не с раздражением, а лишь с  напряжением,  смешанным  с  потрясенностью  и
зачарованностью, потому что, пока он говорил, она не объяснения этим 25000
км искала, а самой себе хотела  уяснить,  куда,  и  когда,  и  почему  она
ездила. Еще тогда, когда Катарина усаживалась для  допроса,  она  не  была
больше неприступной - скорее мягкой, казалось даже, робкой, - выпила  чай,
не настаивала на том, чтобы самой  за  него  заплатить.  А  теперь,  когда
Байцменне покончил со  своими  вопросами  и  расчетами,  воцарилась  -  по
свидетельству многих, _почти_ всех, присутствующих - мертвая тишина, будто
они почувствовали, что на основе одного факта, который, не будь счетов  на
бензин, легко можно было не заметить, кто-то здесь в самом деле  проник  в
интимную тайну Блюм, чья жизнь до сих пор представлялась такой ясной.
   "Да,  -  сказала  Катарина,  и  с  этого  момента  ее  показания  стали
заноситься в протокол, в виде которого и существуют,  -  верно,  я  сейчас
быстро про себя подсчитала, это составляет более 30 километров в  день.  Я
никогда не задумывалась над этим, никогда не  прикидывала  и  затраты,  но
иной раз я ездила просто так, просто вперед, без цели, то есть цель как-то
сама собой возникала, то есть я ехала в каком-нибудь направлении,  которое
определялось просто само по себе: на юг в  направлении  Кобленца,  или  на
запад в направлении Ахена, или вниз к Нижнему Рейну. Не каждый день. Я  не
могу сказать, как часто и на какие расстояния. Большей  частью  когда  шел
дождь, и у меня был свободный вечер, и я была одна. Нет, вношу поправку  в
свое показание: только когда шел дождь, я ездила; точно не знаю -  почему.
Должна сказать, что иной раз, когда мне не нужно было ехать к  Хиперцам  и
не сл