, зазвонил телефон, и на сей раз госпожа  В.  оказалась  проворнее
Катарины, она ринулась вперед, схватила  трубку,  ужаснулась,  побледнела,
пробормотала:  "Проклятая  свинья,  проклятая  трусливая   свинья"   -   и
благоразумно положила трубку не на рычаг, а рядом с ним.
   Тщетно госпожа В. и Байтерс  пытались  отнять  у  Катарины  почту,  она
крепко сжимала всю  стопку  писем  и  печатных  изданий  вместе  с  обоими
номерами ГАЗЕТЫ, которые тоже извлекла из сумки, и настояла на том,  чтобы
вскрыть  всю  корреспонденцию.  Ничего  нельзя  было  поделать.  Она   все
прочитала!
   Не все послания  были  анонимными.  Одно  неанонимное  письмо  -  самое
большое - пришло от предприятия,  которое  называло  себя  "Домом  рассыла
предметов интимного  обихода"  и  предлагало  всевозможные  принадлежности
сексуальной жизни. Это уж совсем добило Катарину,  да  кто-то  еще  сделал
приписку от руки: "Вот настоящие нежности".
   Коротко,  или  еще  лучше  -  статистически,  говоря:  среди  остальных
восемнадцати корреспонденции были:
   семь анонимных, от руки написанных  открыток  с  грубыми  предложениями
сексуальных  услуг,  в  каждой  из   них   как-либо   обыгрывались   слова
"коммунистическая свинья";
   четыре анонимные открытки, содержащие  политические  оскорбления  -  от
"красной крысы" до "кремлевской тетки" - без сексуальных предложений;
   пять писем с вырезками из ГАЗЕТЫ, в трех или четырех из них -  красными
чернилами  на  полях  комментарии,   среди   прочего,   например,   такого
содержания: "Что не удалось Сталину, то и тебе не удастся";
   два письма, содержащие религиозные  наставления,  в  обоих  случаях  на
приложенных трактатах написано: "Научись снова молиться, бедное  заблудшее
дитя" и "Стань на колени и исповедуйся, Бог еще не оставил тебя".
   Лишь сейчас Эльза В. обнаружила подсунутую под дверь  записку,  которую
она, к счастью, действительно сумела скрыть от  Катарины:  "Почему  ты  не
воспользуешься моим каталогом нежностей? Должен ли  я  принуждать  тебя  к
твоему счастью? Твой сосед, которого ты так пренебрежительно  отвергла.  Я
тебя предупреждаю". Это  было  написано  печатными  буквами,  которые,  по
мнению Эльзы В., выдавали высшее, возможно врачебное, образование.



35

   Удивительно, что ни госпожа В., ни Конрад Б. не удивились и даже  и  не
подумали вмешаться, когда Катарина подошла к небольшому домашнему  бару  в
гостиной, вынула бутылки хереса, виски, красного вина  и  початую  бутылку
вишневого сиропа и без особого волнения стала швырять их  в  незапятнанные
стены, о которые они разбивались.
   То же самое она сделала в маленькой кухне, использовав  для  этой  цели
кетчуп, салатный соус, уксус, острый соус для приправы. Надо ли добавлять,
что то же она сотворила в ванной с тюбиками  и  флаконами  крема,  пудрой,
порошками, солями для ванны, а в спальне - с флаконом одеколона?
   Действовала она при этом  планомерно,  а  вовсе  не  взволнованно,  так
убежденно  и  так  убедительно,  что  Эльза  В.  и  Конрад  Б.  ничего  не
предпринимали, чтобы ее остановить.



36

   Существует, конечно, довольно много теорий, с помощью которых  пытались
определить  момент,  когда  Катарина  впервые  вознамерилась   убить   или
разработала план  убийства  и  решила  привести  его  в  исполнение.  Одни
полагают, что достаточно было уже первой статьи в ГАЗЕТЕ в четверг, другие
же считают решающим днем пятницу, потому что в этот день ГАЗЕТА все еще не
утихомирилась и обнаружилось, что добрососедские отношения и  квартира,  к
которой  Блюм  была  так  привязана,  разрушены  (субъективно,  во  всяком
случае); анонимный абонент, анонимная почта, а потом еще субботняя  ГАЗЕТА
и, кроме того (здесь мы забегаем вперед), ВОСКРЕСНАЯ ГАЗЕТА. Но  разве  не
излишни  подобные  умозрительные  рассуждения:  она  задумала  убийство  и
осуществила его - и хватит! Можно с уверенностью утверждать: в ней  что-то
"поднялось", высказывания бывшего мужа ее особенно вывели из себя; и уж  с
абсолютной уверенностью можно утверждать: все, что потом было напечатано в
ВОСКРЕСНОЙ ГАЗЕТЕ, если и не послужило причиной,  то,  во  всяком  случае,
оказало отнюдь не успокаивающее воздействие.



37

   Прежде чем покончить с "обратным подпором" и снова  сосредоточиться  на
субботе, следует сообщить еще о том, как прошли вечер в пятницу и  ночь  с
пятницы  на  субботу  у  госпожи  Вольтерсхайм.  Общий  итог:   неожиданно
спокойно.  Правда,  отвлекающие  маневры  Конрада  Байтерса,   включившего
танцевальную музыку,  южноамериканскую  даже,  и  пробовавшего  разохотить
Катарину потанцевать,  потерпели  неудачу,  неудачу  потерпела  и  попытка
разлучить Катарину с ГАЗЕТОЙ и анонимной почтой; также  потерпела  неудачу
попытка представить все преходящим и не так уж страшно  важным.  Разве  не
пришлось пережить куда более ужасные вещи:  нищее  детство,  брак  с  этим
дрянным Бреттло, запои, "мягко  говоря,  опустившейся  матери,  которая  в
конечном счете повинна в том, что Курт сбился  с  пути"?  Разве  Геттен  в
настоящий момент не в безопасности и  его  обещание  забрать  ее  дано  не
всерьез? Разве сейчас не карнавал и разве она не  обеспечена  материально?
Разве нет на свете таких ужасно милых людей, как  Блорны,  как  Хиперцы  и
даже этот "тщеславный кривляка" - назвать по имени  визитера  все  еще  не
решались, - разве не был он, в сущности, забавным и уж никак не удручающим
явлением? Тут Катарина возразила  и  напомнила  про  "идиотское  кольцо  и
дурацкий конверт", которые поставили их обоих в тяжелое положение  и  даже
навлекли подозрение на Людвига. Могла ли она знать, что этот  кривляка  не
постоит за ценой, только бы потешить свое тщеславие? Нет-нет, забавным она
его вовсе не находит. Нет. А когда стали  обсуждать  практические  вещи  -
например, не поискать ли ей новую квартиру и не подумать ли уже  сейчас  -
где, - Катарина уклончиво сказала: единственное практическое  дело,  каким
она собирается заняться, - это соорудить карнавальный костюм, и она просит
Эльзу одолжить ей большую простыню, потому что она  хочет  ввиду  моды  на
шейхов в субботу  или  воскресенье  "двинуться  в  путь"  бедуинкой.  Что,
собственно, случилось плохого? Если хорошенько подумать, почти ничего, или
лучше сказать - почти только хорошее, ибо как-никак Катарина действительно
встретила того, "кого она должна была  встретить",  провела  с  ним  "ночь
любви", ну, хорошо, ее опрашивали или допрашивали и, судя по всему, Людвиг
в самом деле "не божья коровка". Затем была эта обычная  грязь  в  ГАЗЕТЕ,
несколько свиней анонимно позвонили, другие анонимно написали. Разве жизнь
не продолжается? И разве Людвиг не устроен - она, только одна  она  знает,
как прекрасно, прямо-таки комфортабельно он устроен. А  теперь  мы  сошьем
карнавальный костюм, в котором  Катарина  будет  восхитительно  выглядеть,
белый женский бурнус; в нем она славненько "двинется в путь".
   В конце концов природа заявляет свои права,  и  вот  ты  уже  дремлешь,
засыпаешь, просыпаешься, снова дремлешь. А не выпить ли нам по стаканчику?
Почему бы нет? Наимирнейшая  картина:  молодая  женщина,  задремавшая  над
шитьем; пожилая дама  и  пожилой  господин  осторожно  обходят  ее,  чтобы
природа "вступила в свои права". Природа так основательно вступила в  свои
права, что Катарину не разбудил даже  телефонный  звонок,  прозвучавший  в
половине третьего ночи. Почему вдруг  задрожали  руки  у  трезвой  госпожи
Вольтерсхайм, когда она схватила трубку?  Уж  не  ждет  ли  она  анонимных
нежностей, наподобие тех, что она услышала несколько часов назад? Конечно,
половина третьего ночи жутковатое время для  телефонного  звонка,  но  она
хватает трубку, которую у нее сразу же отбирает Байтерс, и как  только  он
произносит "Да?", на другом конце провода трубку вешают. И снова раздается
звонок, и снова - как только он снимает трубку, еще прежде, чем он  сказал
"Да?", - отбой. Конечно,  есть  люди,  которые  хотят  потрепать  человеку
нервы, раз они узнали из ГАЗЕТЫ его имя и адрес, и потому лучше не  класть
больше трубку на аппарат.
   Было решено оберечь Катарину хотя бы от субботнего выпуска  ГАЗЕТЫ,  но
она, воспользовавшись несколькими минутами,  когда  Эльза  В.  заснула,  а
Конрад Б. брился в ванной, выскользнула на улицу, где в утренних  сумерках
рванула дверцу первого попавшегося автомата  с  ГАЗЕТОЙ,  совершив  своего
рода кощунство, ибо обманула ДОВЕРИЕ ГАЗЕТЫ, поскольку вынула  ГАЗЕТУ,  не
заплатив за нее! Можно считать, что с "обратным подпором" пока  покончено,
потому что как раз в это время, в эту самую субботу, Блорны,  подавленные,
раздраженные и грустные, вышли из ночного поезда и раздобыли тот же выпуск
ГАЗЕТЫ, который они потом изучат дома.



38

   Неуютно было у Блорнов в субботу утром, крайне неуютно, не только из-за
почти бессонной, с тряской и качкой ночи в поезде, не только из-за ГАЗЕТЫ,
о которой госпожа Блорна сказала, что эта зараза настигает человека всюду,
нигде от нее  не  спрячешься;  неуютно  не  только  из-за  полных  упреков
телеграмм влиятельных друзей и клиентов, но  также  из-за  Гаха,  которому
рано, слишком рано (и вместе с тем слишком поздно, если учесть, что  лучше
было бы сделать это еще  в  четверг)  позвонили  днем.  Он  был  не  очень
приветлив, сказал, что допрос Катарины  закончен,  он  не  может  сказать,
будет ли возбуждено против нее дело, но в  настоящее  время  ей,  конечно,
требуется защитник, хотя еще и не судебный защитник. Разве они забыли, что
сейчас карнавал и прокуроры тоже имеют право на отдых, а  иной  раз  и  на
праздник? Но как бы то ни было, ведь знакомы  уже  двадцать  четыре  года,
вместе учились, вместе зубрили,  пели  песни,  даже  совершали  туристские
походы,  и  потому  не  обращаешь  внимания  на  первые   минуты   плохого
настроения, тем более что и сам чувствуешь себя  крайне  неуютно,  но  тут
вдруг просьба - от прокурора! - дальнейшее обсуждать  не  по  телефону,  а
лучше при встрече. Да, обвинения против нее выдвинуты, многое  чрезвычайно
запутано, но хватит, может быть, потом, после обеда, при встрече.  Где?  В
городе. Лучше всего на ходу. В фойе  музея.  В  половине  пятого.  Никаких
телефонных  связей  с  квартирой  Катарины,  с  госпожой  Вольтерсхайм,  с
супругами Хиперц.
   Неуютно еще и  потому,  что  так  быстро  дало  себя  знать  отсутствие
упорядочивающей руки Катарины. Даже  непонятно,  как  это  всего  лишь  за
полчаса словно воцарился хаос, хотя всего только заварили кофе, достали из
шкафа хрустящие хлебцы, масло и мед и поставили в прихожую багаж; в  конце
концов даже Труда раздражилась, потому что он беспрестанно, снова и снова,
спрашивал,  какую  связь  она  видит  между  делом  Катарины   и   Алоизом
Штройбледером, тем более Людингом, и она нисколько не  пыталась  успокоить
его, а только в своей наигранной наивно-иронической манере, которая обычно
так нравилась ему, но в это утро была не по душе, все время отсылала его к
обоим номерам ГАЗЕТЫ, потом спросила,  обратил  ли  он  внимание  на  одно
слово, но на какое именно, говорить не стала, саркастически  заметив,  что
хочет проверить его сообразительность, и  он  снова  и  снова  читал  "эту
мерзость, эту отвратительную мерзость, которая всюду настигает  человека",
читал и перечитывал, не в силах сосредоточиться, потому что его всякий раз
выводили из себя фальсифицированные  его  высказывания  и  слова  "красная
Труда", пока он наконец не капитулировал и смиренно не попросил Труду  ему
помочь; он настолько вне себя, что сообразительность изменяет  ему,  кроме
того, он уже много лет практикует как  адвокат  по  индустриальным,  а  не
уголовным делам, в ответ на что она сухо  произнесла:  "К  сожалению",  но
затем все-таки сжалилась и сказала: "Разве ты  не  заметил  слов  "господа
визитеры" и не заметил, что я их  соотнесла  с  телеграммами?  Посмотри-ка
внимательно на фотографию этого Геттинга, нет,  Геттена,  -  разве  станет
кто-нибудь говорить о нем как о господине визитере, как бы ни был он одет?
Нет, ни в коем случае, на языке добровольно  шпионящих  обывателей  такого
всегда назовут мужчиной, а не господином, и я предсказываю  тебе,  что  не
позже чем через час  нам  тоже  нанесет  визит  господин,  и  еще  я  тебе
предсказываю неприятности,  конфликты  и,  возможно,  конец  одной  старой
дружбы, неприятности и с твоей  красной  Трудой  и  кое-что  поболее,  чем
просто неприятности с  Катариной,  имеющей  два  очень  опасных  свойства:
верность и гордость, - она никогда, ни за что не признается, что  показала
этому парню запасный выход, который мы  обе,  она  и  я,  вместе  изучали.
Спокойно, дорогой, спокойно: ничего не обнаружится, но,  в  сущности,  моя
вина, что этот Геттинг, нет, Геттен, смог  исчезнуть  незамеченным  из  ее
квартиры. Ты наверняка уже не помнишь, что в моей спальне висел план  всей
системы отопления, вентиляции, канализации и проводок "Элегантной  обители
у реки". Шахты отопления помечены на  нем  красным  цветом,  вентиляции  -
синим,  кабельные  линии  -  зеленым,  канализация  -  желтым.  Этот  план
настолько привлекал к себе Катарину - ведь она сама такая аккуратная,  все
планирующая, почти гениально планирующая особа, - что она  подолгу  стояла
перед ним и то и дело спрашивала о значении  линий  на  этой  "абстрактной
картине", как она его называла, и я готова была раздобыть  и  подарить  ей
копию. Слава богу, что я этого не сделала; представь себе,  что  было  бы,
если бы у нее нашли копию плана, - хорошенькая база была бы подведена  под
теорию заговора, перевалочного  пункта  под  сочетание:  красная  Труда  и
бандиты - Катарина и визитеры.  Такой  план  был  бы,  конечно,  идеальным
руководством для всех сортов любителей незримо поживиться чужим добром или
чужим теплом. Я сама ей объяснила, какой высоты  различные  переходы,  где
при разрыве труб и проводок можно пройти во весь рост, где - согнувшись, а
где и ползком. Так, и только так, этот милый молодой  джентльмен,  о  чьих
нежностях ей остается теперь только мечтать, мог улизнуть  от  полиции,  и
если он действительно грабитель банков, он разгадал эту систему. Возможно,
и господин визитер входил и выходил тем же  путем.  Для  этих  современных
жилых  кварталов  требуются  совсем  иные  методы  наблюдения,   чем   для
старомодных  доходных  домов.  Подскажи  это  при   случае   полиции   или
прокуратуре. Они караулят главные входы, может быть, вестибюли и лифты, но
ведь есть еще и грузовые лифты, они ведут прямиком в подвал, а  там  стоит
только проползти несколько сот метров, поднять где-то крышку люка - и  был
таков! Поверь мне, теперь остается только молиться,  крупные  заголовки  в
ГАЗЕТЕ по тому или иному поводу ему не нужны, нужно ему  сейчас  точное  и
уверенное расследование и информация о нем в прессе,  а  еще  больше,  чем
крупных заголовков, он боится злого и недовольного  лица  некой  Мод,  его
законной, богом данной жены, от которой у него, кроме того, четверо детей.
Разве ты  не  заметил,  как  он  резво,  "по-мальчишески  весело",  должна
сказать, действительно мило несколько раз танцевал с Катариной, и  как  он
прямо-таки  навязывался  провожать  ее  домой,  и  как  он  по-мальчишески
досадовал,  когда  она  обзавелась  своей   машиной?   Ему   нужно   такое
исключительно милое создание, как Катарина, не легкомысленное и все-таки -
как вы это называете - чуткое на ласку, серьезное  и  все-таки  молодое  и
такое прелестное, что она и сама этого не знает, -  вот  чего  жаждет  его
сердце. А разве она и твое мужское сердце не радовала немножко?"
   Да, было это, она радовала его мужское сердце, он признался в  этом,  и
еще он признался, что она ему  не  просто  нравится,  это  нечто  большее,
гораздо большее, и она. Труда, знает ведь,  что  на  любого  человека,  не
только мужчину, иной раз находит что-то такое, хочется кого-то обнять, да,
может быть, и не только обнять, но Катарину - нет, тут  было  что-то,  что
никогда, ни за что не позволило бы ему стать "визитером",  и  если  что-то
мешало, даже исключало всякую возможность  стать  "визитером",  или  лучше
сказать - попытаться это сделать, то не уважение к ней, Труде, не  оглядка
на нее - она ведь понимает, что он имеет в виду, - а уважение к  Катарине,
да, уважение, почти благоговение, больше даже - нежное благоговение  перед
ее, да-да, черт возьми,  невинностью,  которая  даже  больше,  больше  чем
невинность, он не знает подходящего выражения. Возможно, дело  в  этой  ее
необычайной сердечной сдержанности, и хотя он  на  пятнадцать  лет  старше
Катарины и, видит бог, кое-чего в жизни добился, то, как  она  взялась  за
свою испорченную жизнь,  выправила,  организовала  ее,  помешало  бы  ему,
возникни у него вообще мысли подобного рода, потому  что  он  побоялся  бы
разрушить ее жизнь, ее самое, ведь она так ранима, так дьявольски  ранима,
и если бы выяснилось, что Алоиз и впрямь  тот  визитер,  он  бы,  попросту
говоря, "дал ему по морде"; да, ей надо помочь, помочь, ей не справиться с
этими уловками, допросами, опросами, теперь слишком поздно, но  в  течение
дня ему необходимо разыскать  Катарину...  В  этом  месте  его  интересные
рассуждения были прерваны Трудой, которая со  своей  бесподобной  сухостью
заявила: "Визитер только что подъехал".



39

   Здесь  следует  сразу  же  отметить,  что  Блорна  не  дал   по   морде
Штройбледеру,  который  действительно  подъехал  в  архироскошном  наемном
автомобиле. Пусть здесь не только по  возможности  мало  крови  течет,  но
пусть и изображение физического насилия, если без него никак не  обойтись,
будет сведено до того минимума, к которому обязывает отчет. Это совсем  не
означает, что обстановка у Блорнов мало-мальски  разрядилась,  напротив  -
стало еще неуютнее, ибо Труда Блорна, продолжая помешивать в  чашке  кофе,
не смогла удержаться, чтобы не встретить старого друга  словами:  "Привет,
визитер". "Я полагаю, - смущенно заметил Блорна, - Труда  опять  попала  в
точку". "Да, - сказал Штройбледер, - спрашивается только,  всегда  ли  это
уместно".
   Здесь можно отметить, что отношения между  госпожой  Блорна  и  Алоизом
Штройбледером однажды достигли  почти  невыносимого  накала  -  когда  тот
попытался если не соблазнить, то всерьез пофлиртовать и она в своей  сухой
манере дала ему понять, что, хотя он считает себя неотразимым, он вовсе не
таков, во всяком случае для нее. При этих  обстоятельствах  можно  понять,
что Блорна предпочел сразу же увести Штройбледера в свой кабинет, попросив
жену оставить их одних и в промежутке ("Между  чем?"  -  спросила  госпожа
Блорна) сделать все, все, чтобы разыскать Катарину.



40

   Почему   собственный   кабинет   может   показаться   человеку    таким
отвратительным, захламленным и грязным, хотя нигде ни  пылинки  и  все  на
своем месте? Почему красные кожаные кресла, в которых улажено столько  дел
и проведено столько  доверительных  разговоров,  в  которых  действительно
удобно сидеть  и  слушать  музыку,  вдруг  становятся  такими  противными,
книжные полки - омерзительными и даже Шагал на  стене  с  собственноручной
надписью - подозрительным, словно изготовленная самим художником подделка?
Пепельница, зажигалка, штоф для  виски  -  что  можно  иметь  против  этих
безобидных, хотя и дорогих, предметов?  Что  делает  такой  окаянный  день
после такой окаянной ночи столь невыносимым и  напряжение  между  тобой  и
старым другом столь сильным, что чуть ли не искры летят? Что  можно  иметь
против нежно-желтых стен, украшенных современной графикой?
   "Да-да, - сказал Алоиз Штройбледер, - я  пришел,  собственно,  сказать,
что в _этом_ деле мне твоя помощь уже не нужна. У тебя опять сдали  нервы,
там, на аэродроме, во время тумана. Через час после того, как вы  потеряли
самообладание или терпение, туман рассеялся, и вы могли бы еще успеть сюда
к 18:30. Вы могли бы даже, если б  спокойно  подумали,  позвонить  еще  из
Мю