учалось разовой работы, я уже в пять часов была  дома  и  мне  нечего
было делать. Мне не хотелось часто ездить к Эльзе,  в  особенности  с  тех
пор, как она  так  подружилась  с  Конрадом,  а  одной  идти  в  кино  для
незамужней женщины довольно рискованно. Иногда я заходила в церковь, не по
религиозным причинам, а потому, что там  можно  спокойно  посидеть,  но  в
последнее время и в церквах пристают - не  только  прихожане.  Конечно,  у
меня есть несколько друзей - например, Вернер Клормер, у которого я купила
"фольксваген", и его жена, и еще  другие  служащие  Клофта,  но  приходить
одной  довольно  трудно  и  чаще  всего  неприятно,  тем  более  если   не
обязательно, а  лучше  сказать  -  не  безоговорочно,  принимаешь  всерьез
знакомство или ищешь его. Лучше  уж  сесть  в  машину,  включить  радио  и
поехать куда глаза глядят, но всегда - по проселочным дорогам, всегда -  в
дождь,  больше  всего  мне  нравились   проселочные   дороги,   обсаженные
деревьями; иной раз я доезжала до Голландии или Бельгии, выпивала там кофе
или пива и ехала обратно.  Да.  Я  это  поняла  только  теперь,  когда  вы
спросили меня. И если вы спросите, как часто,  я  скажу:  два-три  раза  в
месяц, иногда  реже,  а  иногда  даже  чаще,  и  обычно  это  продолжалось
несколько часов, пока я в девять или в десять, а то  и  около  одиннадцати
возвращалась, до смерти уставшая, домой. Возможно, сказывался и  страх;  я
знаю много незамужних женщин, которые вечером перед телевизором в одиночку
напиваются допьяна".
   По мягкой  улыбке,  с  которой  Байцменне  без  комментариев  принял  к
сведению это объяснение, догадаться о его мыслях было  нельзя.  Он  только
кивнул, и если снова потер руки, то, возможно, лишь потому, что  сообщение
Катарины Блюм подтвердило одну  из  его  теорий.  Некоторое  время  стояла
тишина, словно присутствующие были  поражены  или  испытывали  неловкость;
казалось, будто Блюм впервые приоткрыла  некоторые  свои  тайны  интимного
свойства.  Обсуждение  остальных  конфискованных  вещей  заняло  не  много
времени.
   4. Фотоальбом с фотографиями  людей,  которых  легко  идентифицировать.
Отец Катарины Блюм - производит впечатление  болезненного  и  озлобленного
человека и выглядит гораздо старше того возраста, в каком он тогда был. Ее
мать, которая, как выяснилось, больна раком и при  смерти.  Ее  брат.  Она
сама, Катарина, в четыре года, в шесть лет, в десять -  во  время  первого
причастия, новобрачная в двадцать; ее муж,  священник  из  Геммельсбройха,
соседи, родственники, разные фотографии Эльзы  Вольтерсхайм,  затем  один,
сперва не установленный,  пожилой  господин,  очень  бодро  выглядящий,  -
оказалось, что это д-р Фенерн,  преступивший  закон  налоговый  инспектор.
Никаких фотографий личности, которую можно было бы  соотнести  с  теориями
Байцменне.
   5. Заграничный паспорт на имя  Катарины  Бреттло,  урожденной  Блюм.  В
связи с паспортом возникли вопросы о поездках, и выяснилось, что  Катарина
еще ни разу "по-настоящему не выезжала" и, за исключением нескольких дней,
когда болела, всегда работала. Фенерн и  Блорна,  правда,  выплачивали  ей
отпускные, но она  или  продолжала  у  них  работать,  или  нанималась  на
временные должности.
   6. Старая коробка от конфет. Содержимое: несколько  писем,  едва  ли  с
десяток, от матери, брата, мужа, госпожи Вольтерсхайм. Ни одно  письмо  не
заключало в себе ничего такого, что было  бы  связано  с  тем,  в  чем  ее
подозревали. Кроме того, в коробке было несколько любительских  фотографий
ее отца - ефрейтора вермахта, мужа в форме барабанщика; несколько  листков
отрывного календаря с пословицами; довольно обширное собрание собственных,
написанных от  руки  рецептов  и  брошюра  "Об  использовании  хереса  при
приготовлении соусов".
   7. Папка  со  свидетельствами,  дипломами,  удостоверениями,  со  всеми
документами    по    разводу,    нотариальными    бумагами,    касающимися
квартировладения.
   8.  Три  связки  ключей,  тем  временем  проверенных,  -  ключи  от  ее
собственной квартиры и шкафов, от квартир Блорны и Хиперца.
   Было  установлено  и  внесено  в  протокол,  что  в   вышепоименованных
предметах не обнаружено ничего подозрительного; объяснения  Катарины  Блюм
об  израсходованном  бензине   и   наезженных   километрах   приняты   без
комментариев.
   Лишь в этот момент Байцменне вынул из  кармана  усыпанное  бриллиантами
рубиновое кольцо, которое, видимо, лежало там незавернутым, и, потерев его
о рукав, протянул Катарине.
   - Вам знакомо это кольцо?
   - Да, - ответила она без промедления и смущения.
   - Оно принадлежит вам?
   - Да.
   - Вы знаете, сколько оно стоит?
   - Точно не знаю. Но недорого.
   - Так вот, - сказал Байцменне приветливо, - мы  его  оценили  -  и  для
верности не только у нашего специалиста  здесь  в  управлении,  но  еще  и
дополнительно, чтобы ни в коем случае не оказаться несправедливыми к  вам,
- у ювелира в городе. Это кольцо стоит от восьми до десяти тысяч марок. Вы
этого не знали? Я даже верю вам, но вы должны мне объяснить, откуда оно  у
вас.  Когда  ведется  расследование  по  делу  изобличенного   в   грабеже
преступника, серьезно подозреваемого в убийстве, такое кольцо не мелочь  и
не личное,  интимное  обстоятельство,  как  сотни  наезженных  километров,
многочасовые автомобильные поездки под дождем. От  кого  вы  получили  это
кольцо - от Геттена или  некоего  визитера,  или  Геттен  все  же  не  тот
визитер, и если нет, куда вы, в качестве визитерши, да будет позволено мне
это  шутливое  определение,  ездили  под  дождем  тысячи  километров?  Нам
нетрудно установить, у какого ювелира это кольцо куплено или украдено,  но
я хочу предоставить вам шанс, ибо считаю вас  не  прямой  преступницей,  а
только наивной и немножко  романтичной  женщиной.  Как  вы  мне  -  нам  -
объясните, что  вы  -  вы,  которая  известна  как  недотрога,  прямо-таки
неприступная  особа,  прозванная  знакомыми   и   друзьями   "монашенкой",
избегающая дискотек, потому что там беспутничают,  разошедшаяся  с  мужем,
так  как  он  стал  "назойливым",  -  как  же  вы  нам   объясните,   что,
познакомившись с этим Геттеном якобы только позавчера, вы в тот  же  день,
можно сказать - не присев, ведете его к себе  домой  и  там  очень  быстро
вступаете с ним - ну, скажем так  -  в  интимные  отношения?  Как  вы  это
назовете?   Любовью   с   первого   взгляда?   Влюбленностью?   Нежностью?
Согласитесь, тут какая-то неувязка, и она никак не может снять подозрения.
И вот еще. - Он сунул руку в карман пиджака и вытащил оттуда большой белый
конверт,  из  которого  извлек  довольно  экстравагантный,  фиолетовый,  с
подкладкой кремового  цвета,  конверт  обычного  формата.  -  Этот  пустой
конверт мы нашли вместе с кольцом  в  ящике  вашего  ночного  столика,  он
проштемпелеван  12.II.74  в  18:00   в   вокзальном   почтовом   отделении
Дюссельдорфа и адресован вам. Господи, - сказал в заключение Байцменне,  -
да если у вас был друг и он время от времени навещал вас, а иной раз вы  к
нему ездили и он писал вам письма и иногда дарил что-нибудь -  скажите  же
нам, это ведь не преступление. Обвинения против вас возникнут только в том
случае, если это связано с Геттеном.
   Все присутствующие понимали, что Катарина кольцо узнала,  но  стоимость
его была ей неизвестна; что снова возникла щекотливая тема визитов некоего
господина. Испытывала она чувство стыда, что репутация ее под угрозой, или
же она испугалась, что угроза нависает  над  кем-то,  кого  она  не  хочет
подвергать опасности? На сей раз она покраснела лишь слегка. Не потому  ли
она не показала, что получила кольцо от Геттена, что  знала:  представлять
Геттена кавалером такого класса бессмысленно? Она  была  спокойной,  почти
кроткой, когда говорила под протокол: "Это верно, что на домашнем  балу  у
госпожи Вольтерсхайм я танцевала самозабвенно и исключительно  с  Людвигом
Геттеном, которого видела впервые в жизни и фамилию которого узнала только
во время полицейского допроса в четверг утром. Я испытала к  нему  большую
нежность, и он ко мне тоже. Часов в десять  я  покинула  квартиру  госпожи
Вольтерсхайм и поехала с Людвигом Геттеном к себе домой.  О  происхождении
кольца я не могу, нет, вношу поправку: не хочу говорить. Поскольку оно мне
досталось не незаконным путем, я не считаю себя  обязанной  объяснять  его
происхождение.  Отправитель  предъявленного   конверта   мне   неизвестен.
Вероятно,  это  был  обычный  рекламный   проспект.   В   профессиональных
гастрономических кругах меня уже немного знают.  Объяснить  же  факт,  что
рекламное письмо послано без  указания  отправителя  в  довольно  вычурном
конверте с дорогой подкладкой, я не могу. Хотела бы  только  сказать,  что
некоторые гастрономические фирмы любят создавать видимость изысканности".
   На вопрос о том, почему она, так  охотно,  по  ее  словам,  ездящая  на
машине, в тот день отправилась к госпоже Вольтерсхайм на трамвае, Катарина
Блюм ответила, что не знала, много или мало выпьет, и сочла более надежным
обойтись без машины. На вопрос, много ли она пьет и бывает ли пьяной,  она
ответила: нет, пьет мало, пьяной никогда не была, только один раз,  причем
в присутствии и по инициативе мужа, ее  напоили  на  вечеринке  корпорации
барабанщиков каким-то анисовым снадобьем, по вкусу  напоминающим  лимонад.
Позднее ей сказали, что эта довольно дорогая штука - излюбленное средство,
чтобы напоить человека допьяна. Когда ей заявили, что такое  объяснение  -
будто она боялась, не слишком ли много выпьет, - неосновательно, поскольку
она никогда много не пьет, и не в том ли дело, что она с Геттеном  заранее
договорилась, то есть знала, что им не понадобится ее машина, так как  они
поедут обратно на его машине, она покачала головой  и  сказала:  все  было
точно так, как она сообщила. У нее как раз было  настроение  напиться,  но
потом она все же этого не сделала.
   Еще один пункт следовало выяснить до обеденного перерыва: почему у  нее
нет сберегательной или чековой книжки?  Нет  ли  все  же  где-то  лицевого
счета? Нет, у нее нет другого счета, кроме как в сберкассе.  Всякую,  даже
малейшую, поступающую в ее распоряжение сумму она тотчас  же  использовала
на выплату кредита, полученного под большие проценты; проценты  за  кредит
иной раз почти вдвое выше процентов, выплачиваемых по вкладам, а  жиросчет
вообще почти не дает процентов. Кроме того, чековое обращение  кажется  ей
слишком сложным и дорогим. Текущие расходы, домашнее  хозяйство  и  машину
она оплачивала наличными.



25

   Определенные заторы, которые  можно  назвать  и  подспудными  помехами,
неизбежны, ибо не все источники можно разом и одним  движением  отвести  и
перевести в другое русло так, чтобы  тотчас  же  перед  глазами  предстало
осушенное пространство. Но ненужных подспудных помех надо избегать, и  тут
следует объяснить, почему в эту пятницу утром и Байцменне, и Катарина были
такими мягкими, почти кроткими, чуть  ли  не  смирными,  а  Катарина  даже
пугливой или запуганной. Правда,  ГАЗЕТА,  которую  одна  доброжелательная
соседка подсунула под двери госпожи Вольтерсхайм, вызвала у  обеих  женщин
гнев и возмущение, стыд и страх, но телефонный разговор с Блорной  немного
успокоил их, и так как вскоре после того,  как  обе  расстроенные  женщины
пробежали глазами ГАЗЕТУ и Катарина  поговорила  с  Блорной  по  телефону,
появилась госпожа Плецер и откровенно призналась, что  квартира  Катарины,
конечно, находится  под  наблюдением,  почему  она  и  знала,  где  искать
Катарину, и что теперь им нужно, к  сожалению  -  к  сожалению,  вместе  с
госпожой Вольтерсхайм, - на допрос, то откровенная  и  приветливая  манера
госпожи Плецер отодвинула на задний  план  вызванный  ГАЗЕТОЙ  ужас,  и  в
Катарине ожила радость, доставленная ей ночным событием:  Людвиг  позвонил
ей, позвонил оттуда! Он был так мил, что она ничего не  рассказала  ему  о
своем злоключении, чтобы у него не  возникло  чувства,  будто  он  причина
каких-то бед. Они и сейчас не говорили о любви, это она ему  категорически
- еще когда они ехали в машине к ней домой - запретила. Нет-нет, у нее все
в порядке, конечно же, она бы предпочла быть у него, с ним,  навсегда  или
по крайней мере  надолго,  конечно,  лучше  даже  навечно,  она  за  время
карнавала отдохнет и никогда больше не будет танцевать с другим  мужчиной,
кроме как с ним, и всегда только по-южноамерикански и только с ним, и  как
у него там  все  сложилось.  Он  очень  хорошо  устроен  и  обеспечен,  и,
поскольку она запретила ему говорить о любви, он все-таки  хочет  сказать,
что она ему очень-очень-очень нравится и когда-нибудь - когда, он пока  не
знает, может быть, через несколько месяцев, или через год, или даже  через
два года - он заберет ее, куда - он пока не знает. Ну, и в том же  духе  -
как обычно разговаривают по телефону люди, питающие друг к другу  глубокую
нежность. Ни слова об интимных делах, тем более о  том  событии,  которому
Байцменне (или, что кажется все более вероятным,  Гах)  дал  такое  грубое
определение. И все в том  же  духе.  То,  что  говорят  друг  другу  люди,
исполненные нежности. Довольно  долго.  Десять  минут.  Может  быть,  даже
больше, сказала Катарина Эльзе. Что касается конкретного словарного запаса
обоих нежных собеседников,  то  можно  указать  на  известные  современные
кинофильмы, где довольно много и _по видимости_  бессодержательно  болтают
по телефону, часто на далеком расстоянии.
   Этот  телефонный  разговор,  который  Катарина  вела  с  Людвигом,  был
причиной расслабленности и Байцменне, его дружелюбия и  мягкости,  и  если
он-то  догадывался,  почему  Катарина  отказалась  от  своего  заносчивого
упрямства, то Катарина, конечно, не могла догадаться, что он весел по  той
же  причине,  хотя  и  не  на  том  же  основании.   (Да   послужит   этот
знаменательно-примечательный факт поводом к тому, чтобы  чаще  звонить  по
телефону, в крайнем случае и без нежного перешептывания, потому  что  ведь
никогда  не  знаешь,  кому  таким  телефонным  разговором  на  самом  деле
доставишь  радость.)  Но  Байцменне  была  ведома  и  причина  боязливости
Катарины, ибо он знал и о следующем анонимном звонке.
   Просьба не  доискиваться  источников  доверительных  сведений,  которые
содержатся в этой главе, - речь идет только о пробоине в  запруде  боковой
лужи; дилетантски сооруженная плотина будет пробита и  даст  течь,  прежде
чем слабая плотина рухнет и все напряжение спадет.



26

   Во избежание недоразумений надо сказать, что  как  Эльза  Вольтерсхайм,
так и Блорны знали, разумеется, что Катарина действительно нарушила  закон
тем,  что  помогла  Геттену  исчезнуть  незамеченным   из   ее   квартиры;
способствуя  его  бегству,  она  становилась   соучастницей   определенных
преступлений, пусть даже и не зная в данном случае,  каких  именно!  Эльза
Вольтерсхайм твердила ей об этом незадолго до  того,  как  госпожа  Плецер
увела обеих на допрос. Блорна  воспользовался  первым  же  случаем,  чтобы
растолковать Катарине наказуемость ее  действий.  Ни  перед  кем  не  надо
скрывать и того, что Катарина  сказала  госпоже  Вольтерсхайм  о  Геттене:
"Боже мой, он как раз тот, кого я должна была встретить,  я  бы  вышла  за
него замуж и родила ему детей - пусть даже пришлось бы ждать годы, пока он
выйдет из кутузки".



27

   Допрос Катарины Блюм можно было считать оконченным, она  только  должна
быть  готова  в  случае  надобности  к  сопоставлению   показаний   других
участников танцевального вечера у  Вольтерсхайм.  Следовало  выяснить  еще
один вопрос, немаловажный в связи  с  теорией  Байцменне  о  существовании
договоренности и заговора: каким образом Людвиг Геттен попал  на  домашний
бал госпожи Вольтерсхайм?
   Катарине Блюм предоставили выбор: отправиться  домой  или  подождать  в
каком-либо приемлемом для нее месте, но домой  идти  она  отказалась,  ибо
квартира, сказала она, внушает ей отвращение, она предпочитает  ожидать  в
камере, пока допрашивают госпожу Вольтерсхайм, чтобы потом вместе пойти  к
ней домой. Лишь в этот момент Катарина вытащила из сумки оба номера ГАЗЕТЫ
и спросила, не может  ли  государство  -  так  она  выразилась  -  сделать
что-нибудь, чтобы защитить ее от этой грязи и  вернуть  потерянную  честь.
Она теперь хорошо знает, что ее допрос был вполне  обоснован,  хотя  и  не
понимает, к чему это копание в мельчайших деталях ее  жизни,  но  для  нее
совершенно непостижимо, каким  образом  подробности  допроса  -  например,
визиты некоего господина - могли стать достоянием ГАЗЕТЫ, да еще  все  эти
лживые и обманом  добытые  свидетельства.  Тут  вмешался  прокурор  Гах  и
сказал, что в связи с  огромным  общественным  интересом  к  делу  Геттена
следовало, конечно, дать сообщение прессе; пресс-конференции пока не было,
но ее, вероятно, не избежать в связи с  волнением  и  страхом,  вызванными
бегством Геттена, -  бегством,  которому  она,  Катарина,  способствовала.
Впрочем,  благодаря  своему  знакомству  с  Геттеном  она   стала   теперь
"исторической личностью", а значит,  и  объектом  понятного  общественного
интереса. Оскорбительные и,  возможно,  клеветнические  детали  она  может
обжаловать в порядке  частного  обвинения,  и  если  обнаружится,  что  из
следственных органов просачивается информация, то, она может быть уверена,
они заявят протест по поводу нарушения закона и помогут ей добиться своего
права. Затем Катарину Блюм отвели в камеру. От строгой охраны  отказались,
к ней приставили лишь молодую  невооруженную  сотрудницу  полиции,  Ренату
Цюндах, которая потом  рассказала,  что  Катарина  Блюм  в  течение  всего
времени, то есть приблизительно два с половиной часа, только и делала, что
читала и перечитывала ГАЗЕТУ. Она отказалась от чая, хлеба, от всего -  не
агрессивно, а "почти дружелюбно, но с какой-то апатией". Всякие  разговоры
о моде, фильмах, танцах,  которые  она.  Рената  Цюндах,  заводила,  чтобы
отвлечь Катарину, не были поддержаны.
   Потом, чтобы помочь этой Блюм, прямо-таки с ожесточением вцепившейся  в
ГАЗЕТУ, она временно передала охрану коллеге Хюфтену и принесла из  архива
сообщения  других  газет,  в  которых  вполне  объективно  говорилось   об
обстоятельствах дела и допросе Блюм, о  ее  возможной  роли.  На  третьей,
четвертой полосах - краткие сообщения, где даже фамилия  Блюм  приводилась
не полностью, а говорилось лишь о некой Катарине Б.,  домашней  работнице.
"Обозрение", например,  дало  десятистрочную  информацию,  без  фотографии
разумеется, где говорилось  о  злополучном  стечении  обстоятельств  некой
абсолютно незапятнанной особы. Все это - а ей принесли пятнадцать газетных
вырезок - ее не утешило, она только сказала: "Да кто это читает? Все, кого
я знаю, читают ГАЗЕТУ!"



28

   Для того чтобы выяснить, каким образом Геттен сумел попасть на домашний
бал госпожи Вольтерсхайм, сперва допросили саму  госпожу  Вольтерсхайм,  и
сразу же стало очевидно, что госпожа Вольтерсхайм настроена  по  отношению
ко всей допрашивающей коллегии если  не  явно  враждебно,  то,  во  всяком
случае, враждебнее, чем Блюм. Она показала, что родилась в 1930  году,  то
есть ей 44 года, не замужем, по  профессии  экономка,  диплома  не  имеет.
Прежде чем дать показания по делу, она "бесстрастным,  сухим,  как  порох,
голосом, что выразило ее возмущение с  большей  силой,  чем  если  бы  она
ругалась или кричала", высказалась об обращении ГАЗЕТЫ с Блюм, а  также  о
том факте, что прессе такого  рода  передаются  подробности  допроса.  Она
понимает, что следует выяснить роль Катарины, но, спрашивается,  допустимо
ли "разрушать молодую жизнь". Она знает Катарину  со  дня  ее  рождения  и
видит, как уже со вчерашнего дня это разрушение и  растерянность  приносят
свои плоды. Она не психолог, но тот факт,  что  Катарина  потеряла  всякий
интерес к своей квартире, которую так л