.

Вышагивая  сценической  походкой  и горделиво подняв голову, она близилась к
ним,   держа   под   руку   зрителя   своей,   даже  превосходящей  обычную,
артистичности.

- Ужасно тесная штука этот мир.

Света   внимательно   посмотрела   на   говорившего,  королевским  движением
приопустив  вбок  подбородок  и  вздернув  брови;  Страдзинский начал кусать
губы, сдерживая веселье.

-  Познакомьтесь,  это  Калью, - сказала она тоном светской леди, вынужденно
представляющей четвертого мужа опустившимся друзьям детства.

Страдзинский,    глубоко   вдохнув,   протянул   руку.   Калью,   высоченный
красавец-шатен   лет   двадцати   опустил   глаза   и   секунду  непонимающе
рассматривал  руку  с  видом  наследника  престола,  получившего предложение
переехать  из  Букингемского  дворца в однокомнатную "хрущовку". После чего,
заметно  снизойдя,  сунул  ему  вялую  ладошку.  Рома  слегка разозлился, но
развеселился все же больше.

-  Вы  обратили  внимание, какие интересные краски сейчас на море? Так жаль,
право,  что  у  меня  нет  с  собой  ничего для работы. Не правда ли, обидно
упускать  подобную  красоту?  -  спросила Света, аристократическим движением
коснувшись кончиками пальцев тыльной стороны кисти Страдзинского.

-  А  мне  вот  нисколько  не жаль, - заговорил Илья патетическим голосом. -
Когда  я вижу подобную красоту, мне хочется только одного! - лишь знакомая и
совсем не присущая ему серьезность выдавала его.

Он продолжил с надрывом:

- Только одного, спросить: почему, почему люди не летают как птицы!?

-  Ну,  это  из  "Чайки", - пренебрежительно повела плечами, злобно сверкнув
взглядом, Света.

-  У  нас в Ревеле, - заговорил Калью с анекдотным акцентом, - Чехова теперь
не ставят.

"Ну,  столичная  штучка,  держись",  - подумал Страдзинский, увидев огоньки,
забегавшие  в  глазах  Ильи.  Тот  явно забыл обо всем: о Свете, Роме и даже
Маше.

-  Боже мой! Не может быть! - все лицо Ильи светилось искренним интересом. -
А что же теперь у вас ставят!?

Калью  пыжился  под  градом  вопросов.  Назвав  пару перевранных фамилий, он
скис,  но  услужливый  Илья  пришел  ему  на помощь, сыпя именами только что
придуманных  авторов  и  названий  пьес,  он  восхвалял каких-то лифляндских
режиссеров,  причем  один  из  них  (это Роман знал точно) был полным тезкой
водителя автобуса Юрьевск-Ревель.

Страдзинский  попробовал подыграть, но без особого успеха - соперничать было
немыслимо,  чего  стоил  один  только  "великий  английский драматург Уильям
Макобер",  автор  пьесы  "Р[#232]мбо  уходит  в  небо".  Правда, иногда Илья
впадал  в  грубость:  все  же  пьеса  Маты  Хари  "Простак,  или  как он был
баобабом" была перебором.

Но  эти  доверчивые  чухонские  глаза,  этот  важный вид, с каким слушал его
Калью,  кивая  головой  и  вставляя мудрые замечания, могли спровоцировать и
святого.

Чувствовалось,   что   театроведческие  познания  у  него  не  залежатся,  и
множество  людей  получит  наслаждение,  выслушав его глубокие соображения о
судьбе сегодняшнего театра.

-  Удивительная  штука  кровь,  -  продолжал  Илья, теряя уже всякое чувство
реальности,  -  ну,  ты, Калью, знаешь, конечно, что Мата Хари происходит по
прямой линии от Чингисхана?

Страдзинский  развернулся и, двигаясь как на шарнирах, понес каменное лицо к
соснам, стоявшим в ряд между последним забором и пляжем.

- Да, конечно.

-   Так   вот,   оказывается,  она  по  материнской  линии  потомок  Аттилы.
Представляешь?

Страдзинский   ускорил   шаг.  Обхватив  сосну,  он  затрясся  бесшумным  по
возможности  хохотом.  Минуты  через  три,  найдя  в  себе  силы  вернуться,
Страдзинский  увидел  Любу - отвернув лицо от Калью, она беззвучно смеялась.
Маша улыбалась загадочно и равнодушно.

Утомленный  искусством  Калью и злая Света искали ухода от темы, и Калью его
нашел,  причем  на  редкость  удачный.  Безо  всякой  связи  с предыдущим он
объявил:

- Очень не хочется уезжать обратно в колледж.

- Калью учится в Англии, - ненавидящим голосом сказала Света.

-  Охуительно!  -  давясь  от  экстаза,  восхитился  Илья, - то есть вот так
просто возьмешь и поедешь!? Нет, серьезно!? А как он называется?

На  английском,  в  придачу  к  неистребимому  акценту,  Калью  мял  слова и
гнусавил.  Разобрать,  что  он  говорит,  Роме  не удалось, да это было и не
нужно.

- Серьезно!? Так это же знаменитый колледж!

Калью   робко   удивился   осведомленности   Ильи   в  вопросах  британского
просвещения.

-  Ну,  конечно, слышал! Это же один из трех лучших колледжей: Итон, Оксфорд
и  этот...  - Илья явно не знал, как называется третий лучший колледж, - ну,
этот... ну, твой, в общем. Конечно, слышал!

Разъяренная   Света   чуть   ли   не   силой  уволокла  упирающегося  Калью,
собиравшегося  к  всеобщему  удовольствию,  разъяснить,  что  Оксфорд  -  не
колледж, а университет.

Заметно  потеплело,  и  на  улицах  показалась уже кое-какая жизнь, особенно
вялая   ранним   воскресным   утром.  Под  обсуждение  доверчивого  студента
Страдзинский   шествовал,   не   то  чтобы  раздираемый  (долой  штампы),  а
наполняемый миролюбивой кучей противоречивых ощущений.

Прежде  всего,  ужасно  хотелось  спать,  во-вторых,  зверски болели ноги, а
в-третьих,   Страдзинский   ощущал   себя   необыкновенно  глупо.  Удручающе
подростковые  гулянья  под луной с отнюдь не блистательными пейзанками никак
не   составлялись   в  целое  с  рисовавшимся  ему  образом  многообещающего
художника Романа Страдзинского.

Однако  в  то  же  время  он  ощущал, что можно быть собой и не нужно играть
ранимого  человека  искусства  -  роль,  удававшаяся  ему  чаще  всего,  или
молчаливого  самца-меланхолика,  или  веселого  и циничного мерзавца - самая
выигрышная, но и реже всего дававшаяся.

В  то  время  как Рома, будучи собой, развлекал Любу негромкой беседой, Илья
окружал  Машу  настоящим  эверестом  слов.  В  отличие  от Страдзинского, он
ограничивался  всегда одним амплуа, отшлифованным зато до почти безотказного
блеска.

Но  сегодня  его  героические  усилия  натыкались  всђђ на ту же безразлично
витающую   улыбку   и   односложные  ответы.  Правда,  Страдзинский  начинал
подозревать, что это и есть максимальное проявление ее чувств.

В  подтверждение  тому,  Люба,  угадывая  в  мельчайших  нюансах  настроение
подруги,  думала,  что та, похоже, завтра в Юрьевск не поедет. Самой же Любе
нравился  спокойный,  симпатичный  парень  с  идущей  ему  сережкой,  она не
чувствовала своего обычного с мужчиной, тем паче малознакомым, смущения.

Гуляя,  они  набрели  на  открытый  киоск.  Живительная пивная струя оживила
впадающие  в  похмелье  сонные  Ромины  мозги, и он обнаружил, что Илья, уже
минут    десять    рассказывающий    занимательную   байку,   рассказывающий
увлекательно,  с  хорошо  поставленными артистическими паузами, несет полную
ахинею.

Кроме  того,  что Илья никак не мог выбрать в каком лице: первом или третьем
ему  рассказывать,  в  байке  решительно  невозможно  было  уловить никакого
смысла,   там  присутствовали  неисчислимые  персонажи,  все  мыслимые  виды
наркотиков,   какой-то   московский   клуб,  названия  дюжины  российских  и
европейских городов, а вот смысла не было.

Было очевидно, что веселье пора заканчивать, и оно закончилось.

                                     V

Страдзинский  разлепил левый глаз и, приподняв бровь, прополз им по комнате,
затем,  осмелев,  распахнул  и  второй  -  похмелье  не  подступило  -  день
начинался удачно.

Натянув  джинсы  и  рубашку, Страдзинский по привычке похлопал по нагрудному
карману,  ища  сигареты,  но,  вспомнив,  что  бросил  еще два месяца назад,
двинулся вниз, шлепая босыми пятками по ступенькам.

Дом,  старый  добрый  трухлявый  дом, с заедающими рамами, запущенным садом,
скрипучими  лестницами,  облупленной плитой, верандой, переплетенной желтыми
и  белыми  стеклами когда-то в шахматном, а теперь безо всякого порядка, таз
с  потеками  под  умывальней,  сломанный,  но не выброшенный и не починенный
холодильник,  лет пятнадцать обживающий угол табуретной тумбочкой, метина на
прожилчатом  дереве  стола,  оставленная  маминой  сигаретой,  скатившейся с
пепельницы,  абажур  с  выщербленным  им  же самим треугольником - следствие
практики пластиковым и зачем-то ярко-красным мечом...

Придя  в упадок после смерти деда, дом стал выказывать еще больше характера:
запахи,  знакомые  с  детства,  стали  сильней,  лестница  скрипела громче и
музыкальней,  а  развалившаяся  стремянка валялась под кривенькой яблонькой,
дыша многолетними историями.

Страдзинский  воровато,  но  с раздражением скосился на веранду, где тюбики,
коробочки,  перья,  кисточки  и  многосвечная лампа в образцовом порядке уже
неделю ожидали старательного работягу.

В  общей  сложности  Рома  провел  за  работой  едва  ли  час. Собственно, в
Юрьевском   так  бывало  всегда.  Каждый  год  приезжал  сюда  Страдзинский,
исполненный  боевого задора, уверенный, что в этот-то раз он... и каждый раз
уезжал домой с пустым этюдником.

В  сущности,  право на безделье Страдзинский заслужил двухмесячным каторжным
трудом  над  одной  милой  сказкой  для  совсем  маленьких,  из  тех, где на
страницу  приходится  красочный  рисунок и два-три крупношрифтовых (не стоит
утомлять  родителей)  абзаца.  Заказ на нее счастливо достался ему в венском
издательстве,  и  теперь измученный дотошными австрияками, но довольный Рома
собирался   в   Юрьевском  лениво  просмотреть  все  еще  раз,  может  быть,
что-нибудь   набросать,  тем  более,  что  настроение  одного-двух  рисунков
казалось ему несколько выбивавшимся из общего, но как-то...

Под   взглядом   дедушки,  осуждающе  глядевшего  с  выцветшей  огоньковской
иллюстрации,  зачем-то  утвержденной  на стене лет двадцать назад, нерадивый
внук  поежился  и  неожиданно подумал, что, если снять теперь фотографию, на
поблекших обоях обозначится яркий прямоугольник.

Страдзинский  тряхнул головой, распахивая холодильник, и, почесав в затылке,
решил,  что  готовить  сегодня лень (так он решал два раза из трех). Здешние
ресторанные цены могли придавить кулинара в ком угодно.

Здоровенный   дом,   выстроенный   Стасиным   папашей,  стоял  через  дорогу
белокаменной  махиной.  Рому  передергивало  каждый  раз, когда он видел это
вычурное чудовище.

Кривые  лесенки,  винтом  взлетающие  к крыше, многоуровневые залы, узенькие
наглухо   зашторенные   окна,   дорогая   мебель  того  сорта,  что  уместен
исключительно в офисе...

За  распахнувшейся  дверью  обнаружился  карамельной  расцветки халат. Слепя
бордовыми  цветами  на  лазоревом  фоне,  он  бессильно  пытался прятать под
складками обильное тело.

-  Ромочка, заходи, - сказала Галина Петровна, приоткрывая щелку между собой
и косяком, - ты еще не обедал?

Ромочка,  сглотнув  слюну, отказался - он обедал у них только вчера. Наскоро
поздоровавшись  со  Стасом,  Страдзинский  попросился  в  душ  - неоспоримое
преимущество обогащения этой семьи.

После  душа,  чая  и жалоб на Стасино разгильдяйство Страдзинский, соблазнив
наследника  дармовым  пивом и роскошью интеллектуального общения, отправился
с  ним  в  "Поплавок"  - единственный здешний бар, где еда не извлекалась из
микровэя с обязательным приложением желудочных расстройств.

В  серой  безнадежности  неба  появились  голубые проруби. Обсудив прогнозы,
приметы  и  вообще особенности здешнего климата, они решили, что пляж станет
доступен на днях.

В   уютном  окружении  тяжелой  мебели  и  вычурных  ламп,  Страдзинский,  с
аппетитом  хлебая  солянку,  старался  не  допустить  сползания  разговора в
область  искусств.  Стас  отчего-то  чрезвычайно  любил  излагать  ему  свои
каннибальские суждения о живописи.

- Кстати, Стас, а кто вчера Анечку провожал?

-  Я,  - Стасик, отведя глаза, приступил к заинтересованному изучению стены,
кажется, даже покраснев.

В  паузах,  оставляемых  скверной  отечественной  эстрадой, было слышно, как
шуршит песком набегающая волна.

От  неловкой  паузы их спас подсевший бомондный красавец. Рома, не зная, что
сказать, опустил взгляд на цветастый спортивный костюм Павлика.

- Симпатичный костюм, - ткнул он пальцем.

- Да... стађрье. Я иногда его надеваю для тенниса.

- Так ты с тенниса!? Кто там из наших?

- Боря подошел.

- И как сыграли? - злорадно поинтересовался Стас.

-  Никак,  он  пришел,  а  я  что-то проголодался... - не отрываясь от меню,
буркнул Павлик.

"Ну  да, такой он дурак с Борькой играть", - улыбнулся Страдзинский, заметив
явное разочарование Стаса.

-  Это  съедобно?  -  брезгливо  ткнул  Павел  в поджарку. Отсутствие в меню
устриц явно его уязвило.

- Вполне, - выплюнул Стас, поднимаясь, - подходите в бильярдную.

Молча  уплетая мясо по-милански, Рома посматривал на Павлика, с высокомерной
презрительностью  ковыряющего  поджарку.  Каждый  кусочек он, кривясь лицом,
тщательно  и  всесторонне  осматривал,  клал  в  рот и медленно пережевывал,
подозрительно вслушиваясь в ощущения.

"А  ведь он несчастный, в сущности, человек, - подумал Страдзинский, - Вечно
кислая  рожа,  вечно он фыркает, презрительно щурится и недовольно кривится.
Я  ведь  ни разу не видел его не то что счастливым, но даже довольным!.. Как
он  живет?..  Всегда изображать, что все вокруг тускло, мелко, пошло, совсем
не так, как в его другой, несуществующей, жизни, да еще и жить с этой..."

-  Hi!  -  подошел к столу потный, с огромными мускулами, вываливающимися из
майки,  Боря.  Шумно  опустив  свои  без малого девяносто в кресло, он зычно
гаркнул сока, и только тут обнаружился источник хихиканья.

-  Борька!  -  упала  рядом  с  Павликом  Ляля, попутно проводя по его руке,
отчего  тот недовольно отодвинулся, - Борька! Я с тобой больше не играю! 6:0
6:1! Мог бы и поддался девушке!

Боря  потянулся,  хрустнув чем-то в глубине мышечных наростов, и буркнул: "я
и поддался".

Ляля  захрюкала и тут же начала глупейшую историю, сводившуюся к утверждению
ее  знакомства  с  очень известными людьми, именуемыми фамильярно и ведущими
себя почти заискивающе:

- ...и тут забегает к нам Сашка, а Пашка...

Неглупый Павел, злившийся до того молча, обнаружив повод, вскипел:

- Я тысячу раз просил не называть меня Пашкой! Пашки на рынке!

Разразилась  безобразнейшая  семейная  сцена, невыносимая, как и всегда, для
посторонних.

-  Ну  ладно,  ребятки, вы тут ссорьтесь, а мы пойдем, в билик сгоняем, - не
стерпел Рома, - Аллочка, сколько там с нас?

Выйдя из кафе, Боря улыбнулся:

-  Как  говаривал  один  мой знакомый: "Я был в Каннах и писал с Антониони в
соседние  писсуары, а потом мы вышли из сортира, и он остался Антониони, а я
остался  собой",  -  потом задумался и добавил: ну, это, конечно, если б она
говорила хотя бы на четверть правду.

- Как раз на четверть, думаю, так и было.

- А-а... какая разница: было, не было... все равно вранье.

-  Никогда  не  мог понять: зачем это? С Пушкиным она на короткой ноге[#188]
Не весу же она в наших глазах набирает?..

-  Логичное  следствие болезненного самолюбия и убогого интеллекта. По сути,
Рачкова  счастливый  человек  - помещает себя в мечту и в ней живет. А какая
реальность сравнится с мечтой?

- Вот кого мне жалко, так это Павлика.

-  Вот  уж  кого мне совершенно не жалко, так это его! Если уж он во столько
себя оценил, то может...

-  Да  я не об этом[#188] ему же от своих комплексов первому и достается. Ты
его хоть раз видел в хорошем настроении?

-   Слушай,   я   не   Фрейд,  чтоб  в  его  комплексах  копаться.  Если  он
самоутверждается,  строя  из  себя  Байрона,  то это его проблемы, и гори он
синим пламенем.

- Не любишь ты его, - улыбнулся Рома.

-  Господи,  а  за  что же мне его любить!? Павлик своей кислой рожей портит
мне  отдых  уже  лет  десять,  и, ей богу, удави его кто, я бы огорчаться не
стал.

- Боб, если честно, чем он тебе так насолил?

- Да... так... Даю три шара форы и по червонцу. Идет?

- Речь о талерах? - Рома решил не настаивать. - Кстати, а где твоя подруга?

- Понятия не имею! - раскатисто громыхнул Боря, обрезая и эту тему.

                                     VI

Страдзинский,  молниеносно  спустив тридцать талеров, задумчиво пил пиво, не
оборачиваясь  на  стук  шаров.  Стас  забрался  на соседний табурет и кивнул
бармену:

- Дим, "отвертку", пятьдесят на пятьдесят.

Дима   -   вертлявый  парнишка,  собиравший  с  них  четыре  пятых  выручки,
преувеличенно тщательно и торопливо смешал апельсиновый сок с водкой.

- Ну как? - спросил Страдзинский.

-  А-а!  -  безнадежно  махнул  тот  рукой,  -  с Борькой сегодня дело иметь
невозможно.

-  Откуда ты прелестное дитя? - обернулся Рома на запах шампуня, смешанный с
чуть слышным ароматом юного тела.

-  Из  пенного  прибоя,  -  ответила  Анечка, сверкая черным блеском волос и
помахивая  пакетиком  туалетных  принадлежностей,  - я принимала ванны в сем
отеле скромном, где за пять монет есть телу путника усталого отрада.

-  Зачем  же ты, прекрасная Венера, свои стопы... - Стас замялся, - э-э-э...
в обитель гордую достойнейшего графа? - скромно указал он на себя.

-  Неудобно  как-то,  -  отказавшись  от гекзаметра и отчего-то потупившись,
чуть ответила слышно Анечка.

"Ага!"  -  подумал  Страдзинский,  неподдельно  заинтересовавшись содержимым
своего бокала.

-  Черт  знает  что!!!  -  к  стойке  близился озлобленный Илья. - Привет! -
бросил  он  Анечке,  - черт знает, что такое!!! Не столы, а дерьмо! Я берусь
на  любом  пристойном  столе  в  Москве  закатить  десять  из  десяти  таких
"свояков"!  Дима!  -  набросился  он  на бармена, - Дима, какого хрена вы не
меняете эту рассохшуюся дрянь!?

- Так денег же нет.

- Денег нет! Ну и что с того?.. Налей-ка мне "баккарди" с "колой".

-   Ребята,  может,  еще?  Даю  всем  три  шара,  а  Ромке  даже  четыре,  -
приблизился, покручивая кием, Боря.

- Изыди бес!

- Может в покер?

-  Не, братцы, - покачал головой Стас, - я лучше с Анечкой в биль покатаю, -
он заботливо склонился над ней, - может быть, тебе взять чего-нибудь?

- Да нет...

- Может, "мартини"?

Илья бросил быстрый взгляд, а Боря изогнул левую бровь.

Боря,  влипнув  стритом  в  Ромин фул, причмокнул, глядя как тот подвигает к
себе его сорок талеров.

-  Слышь,  Страдзинский,  давно  хотел  тебя  спросить:  вот  ты художник, а
беретки не носишь. Оригинальничаешь?

-  Тут,  Боря,  видишь  ли, все от таланта зависит, все от таланта... с моим
можно носить виртуальную, мне свое ремесло подчеркивать незачем.

Илья  тем  временем поглядывал на парочку, негромко переговаривающуюся через
бильярд.   Собственно,   угощать   и   развлекать   Анечку   было   занятием
общепринятым,  да  и  в  покер  Стас  просадил  уже  изрядно.  (Каждое лето,
приезжая  полным радужных надежд, Стас проигрывал несколько сотен и, объявив
их  мошенниками,  больше  благоразумно не играл.) Мучаясь загадкой, Илья все
же  больше  склонялся к "нет". Боря, напротив, склонялся к "да", не слишком,
впрочем,  заинтересованному. Что до Ромы, то он задавался только одним: "да"
или "совсем да"?

Играли  все трое виртуозно - многолетний совместный и многозимний раздельный
опыт породил недюжинное мастерство.

Однако   даже  на  таком  фоне  Страдзинский  все  же  выделялся.  Он  играл
осторожно,  расчетливо,  но  в то же время непредсказуемо, едва ли не каждый
раз  оставаясь  в  выигрыше.  Борю подводило излишнее пристрастие к блефу, а
Илье (и не только в покере) мешала страсть к дешевым эффектам.

Лет   семь-восемь   назад,  в  начале  их  картежных  баталий,  через  стол,
случалось,  проходили весьма чувствительные тогда суммы - теперь же проигрыш
или  выигрыш  затрагивал  скорее  самолюбие,  чем  бумажник. Ну и, во всяком
случае,  и  покерные,  и  бильярдные  прибыли,  в конечном счете, с избытком
оседали в Диминой кассе.

Света