ерий  был  отправлен  на  Родос  в  сопровождении  многочисленной  и
надежной  охраны.  Это должно было означать "заботу" императора о наследнике
власти.

     Со смертью  близких  друзей  разрушилась  традиция  вечерних  застолий.
Николай  находился теперь при императоре постоянно и нередко оставался в его
доме на ночь, где для него были отведены роскошные покои. Он сопровождал его
повсюду. Их отношения достигли той глубины,  когда  они  научились  понимать
друг  друга  глазами.  Николай не пытался вернуть Октавиана к тому памятному
разговору. За много лет он хорошо изучил привычки императора и поражался его
способности годами вынашивать какую-нибудь мысль, будучи уверенным, что  она
преждевременна,  что  она  еще должна отлежаться, что для нее еще не созрели
условия. Но император помнил все.  Николай,  присутствуя  на  многочисленных
встречах  со  жрецами, нередко ловил загадочный взгляд Октавиана, загадочный
для окружающих, но не для него. Взгляд и предназначался ему, Николаю, и этот
взгляд, как-бы, напоминал ему, что император ничего не забыл, но не время...
Еще - не время!
     И, вот, прогуливаясь,  как-то,  по  солнечным  дорожкам  садов  Помпея,
вблизи  Фламиниевой  дороги,  куда  император приказал доставить их, Николай
решился нарушить табу и вернуться к давнему разговору. С тех пор,  он  успел
много  передумать  и  мысли  переполняли  его.  Вдобавок,  он  начал всерьез
опасаться, что по неизвестным ему причинам, Октавиан так и оставит эту  тему
в  забвении.  Тему, которая волновала и тревожила Николая и которая получила
неожиданное развитие два года тому  назад,  когда  он,  преодолевая  протест
императора, все-же, покинул его на целых девять месяцев и провел их в Иудее.
Дамаск,  после смерти родителей, больше не интересовал его. Как и прежде, он
жил во дворце Ирода. Царь Иудеи, почти, не мог двигаться из-за болезни  ног.
Он  восседал  на  троне в мрачной полутемной зале, предпочитая одиночество и
раздражаясь, когда кто-либо нарушал его. Даже, если это был один из сыновей.
Даже, если любимый сын, названный в честь отца - Иродом.
     В  Назарете  он  остановился  у  дальних  родственников.  Степенная   и
рассудительная   Мария  была  дочерью  одной  из  его  двоюродных  сестер  и
приходилась ему племянницей. Ее муж -  Иосиф,  невзрачный,  тихий  и  добрый
человек  сразу  понравился  ему.  Николай  с  удовольствием  наблюдал  за их
простыми, но наполненными нежности,  отношениями,  которые  только  и  можно
увидеть  в  отдаленном  провинциальном  местечке,  и  от  которых  он  успел
отвыкнуть  за  долгие  годы  римской  жизни,   лишенной   естественности   и
искренности. Он удивлялся и сочувствовал семейной паре, прожившей без малого
десять  лет  в  супружестве,  но  так  и не получившей самого дорого подарка
судьбы - ребеночка. Казалось, любовь, царившая  в  этом  доме,  должна  была
смести все преграды...
     - Бог отвернулся от нас, - печально повторяла Мария.
     - В чем мы провинились? - вторил ей Иосиф.
     Николай  заметил, что и Мария, и Иосиф редко посещают синагогу, а дома,
почти,  не  уделяют  никакого  внимания  отправлению  религиозных   обрядов.
Выглядело  это  довольно странным, так как в памяти Николая хранились совсем
другие впечатления  детства,  состоящие  из  строгого  соблюдения  ритуалов,
непрестанных молитв и обращений к Богу.
     - Что-то,  Вы  не  очень  усердно  просите Бога о милости, - сказал он,
однажды, - Может, потому он разгневался на Вас и не дает Вам ребеночка?
     - Мы устали просить его! У нас больше не осталось на это сил! Бог любит
богатых и здоровых! - воскликнула Мария и заплакала.
     - Не плачь! Не надо! - утешал ее Иосиф, - Скоро  все  переменится!  Вот
увидишь! Все говорят об этом!
     - О чем? - не понял Николай.
     - О Мессии! Скоро на землю придет Мессия! Он принесет людям счастье! Об
этом все говорят и все ждут его!
     - Вы говорите о пророчестве Моисея?
     - Да! Пришло время сбыться пророчеству!
     Круг замкнулся. В один момент, в секунду, то, что столько лет тревожило
Николая   и  заставляло  искать  ответ,  высветилось  со  всей  изумительной
ясностью.


     Октавиан и Николай медленно прогуливались по солнечным  дорожкам  садов
Помпея.  Многочисленная  охрана  держалась  далеко  позади.  Николай еще раз
взглянул сбоку на императора и, сделав небольшое усилие, приступил.
     - Государь! Как быстро течет время! Как неумолимо поглощает  оно  наших
друзей, наши помыслы, превращая наши мечты в ненужный хлам!
     - Я  знал,  что  ты  не  выдержишь и когда-нибудь заговоришь об этом, -
спокойно сказал Октавиан.
     Николай не удивился, что, не успев ничего сказать о главном,  император
сразу  ухватил  его  настроение  и  понял  смысл его слов, именно, так, а не
по-другому. Он, даже, был уверен, что все будет, именно, так.
     - Да, государь, я бы хотел, с твоего позволения,  продолжить  ту  тему,
которую, когда-то, начал наш друг Меценат.
     - Говори! Может быть, теперь и настало для этого время!
     - Зная твою блестящую память, наверно, напрасно спрашивать - помнишь ли
ты все подробности того разговора?
     - Все помню! Каждое слово!
     - Я,  тогда,  не мог для себя решить один вопрос. Кто способен прийти к
людям с такой любовью, в  которую  поверят  все  безоговорочно  и  никто  не
усомнится  в  авторитете того, кто принесет эту любовь. Ту любовь, о которой
так хорошо говорил Меценат. Ту любовь,  которую  принял  бы  и  римлянин,  и
самарянин,  и грек! Которая бы, достигла сердца гермундуров, язигов, свебов,
хаттов! Любовь, которая бы, объединила всю империю, сделав людей  смиренными
и послушными!
     - Ты так вдохновенно говоришь, словно, и сам веришь в эту любовь?
     - Разве  любовь  может  обмануть  мудрость,  для  которой свят только -
цинизм? И разве можно без цинизма устроить мир любви? Кто любит, тот слеп  и
безвреден.
     - А дружба? Она способна обмануть мудрость?
     - В друге любят то, что есть общее, а, значит, часть самого себя!
     Некоторое время они шли молча. Николай чувствовал, что мысли императора
в эту  минуту  встрепенулись,  замахали  крыльями,  как поднимающаяся ввысь,
неровная птичья стая, на взлете, выстраивающая правильную форму косяка и  не
хотел перебивать их.
     - Страх  и  любовь!  Много  лет  я думаю о том - что сильней? Цезаря не
любили, но толпы преклоняли перед ним колени и восхищенно глядели  на  него,
как на бога! Страх казался им любовью!
     - Да,   государь!   Любовь,   всего   лишь,   пригрезилась   толпе!   И
доказательством тому, послужил ужасный конец Великого  Цезаря.  Каждая  сила
порождает   другую   силу,   обрекая   их  на  противоборство  и  неминуемое
столкновение. Сила возникает  из  страха  и  страхом  управляется.  Страх  -
источник   войн,  кровопролитий,  бунта,  ненависти.  И,  наконец,  страх  -
преодолим! Он не в состоянии сделать мир лучше! Страх, на  котором  держится
Империя  -  самая  большая  угроза  существованию  самой  Империи! Любовь же
порождает добро и смирение, превращая толпу в безобидное стадо  овец!  Ничто
не  может  угрожать  Империи,  в  которой  роль закона исполняет любовь! Кто
способен прийти к людям с такой любовью? Долго я думал над этим, перебирая в
памяти имена и судьбы философов, неизменно, приходя к  разочарованию  и  все
больше  проникаясь  осознанием бесплодности и тщетности затеи. Неожиданное и
долгожданное озарение явилось мне два года тому назад в Назарете! И я понял,
кто нужен нам, кто способен прийти к людям с идеей любви  и  кого  толпа  не
отвергнет!
     Октавиан  замедлил  шаг  и  остановился,  недоверчиво и заинтересованно
вглядываясь в сморщенное лицо Николая.
     - Это может сделать только  -  Бог!  Бог,  сошедший  с  небес!  Мессия,
которого уже ожидают тысячи иудеев, выучив наизусть пророческие слова Моисея
и  повторяя  их, как заклинание. Это будет посланец Бога, сын его, принявший
человеческий образ, живущий среди  людей  и  творящий  Слово  Божье!  Слово,
которое мы вложим в его уста!
     - Ты хочешь сказать, что этим посланцем будет...?
     - Да! Да! Да! - возбужденно воскликнул Николай.
     Император,  жестко,  испытующе,  впился  глазами в глаза иудея, словно,
желая убедиться в его здравомыслии.
     - Мы придумаем Бога!  И  установим  новую  власть  в  Империи!  Власть,
которая  заменит  страх  на  любовь  и станет несокрушимой! Станет не нужной
военная сила, утратит свою роль закон! Толпа смиренно преклонит колени перед
Империей и императором! Потому что того - будет желать  Бог!  Идея  любви  и
смирения  охватит  все  земли,  создаст  новую веру, новое учение, объединит
народы. До сих  пор,  только,  различие  в  вере  препятствовало  устранению
противоречий между людьми. Единый Бог сотрет противоречия и установит Вечный
мир на земле!
     - Власть императора померкнет перед властью такого Бога!
     - Государь!  Бог будет испонять волю императора, а императору останется
лишь делать вид, что он исполняет волю Бога!
     - Мессию ожидают иудеи. Это будет иудейский Бог!  Что  он  для  гордого
римлянина или дикого варвара, поклоняющегося идолам?
     - Да!  Бог  должен  прийти  из  Иудеи!  Начинать  надо  оттуда, где уже
проросло семя! Но он придет не только для иудеев - для всех! Идея любви,  на
которой  будет  построено  новое  учение,  сделает  это  учение всесильным и
непобедимым! Ничто и никто не устоит перед силой этого  учения,  потому  что
оно  способно  воспроизводить  само  себя!  Достаточно лишь зажечь костер, а
дальше не нужно беспокоиться о том, что он затухнет.  В  этом  его  чудесная
сила!  Нет  ничего  правдивее  обмана! Трудно обмануть одного, но нет ничего
проще, если надо обмануть миллионы. Человек счастлив ни тогда, когда владеет
правдой; а тогда,  когда  живет  в  мире  иллюзий!  Он  сам  стремится  быть
обманутым,  нести  обман  и  размножать его! Это и есть суть воспроизводства
идеи  из  самой   себя.   Идея   любви   обладает   всеми   свойствами   для
воспроизводства,  а  потому,  постепенно, вытеснет все остальные и завладеет
умами всех.
     - Кроме стоиков! - усмехнулся Октавиан.
     - И циников! - добавил Николай.
     - Продолжай! Я с интересом слушаю тебя!
     - Масштаб задуманного настолько грандиозен,  что  потребует  не  одного
десятилетия  на его осуществление. В наших силах только разжечь костер. Но и
для этого потребуется немало усилий. В Назарете живет моя племянница.  После
долгих лет бездетности, она, наконец, родила сына. Живут они с мужем скудно,
испытывая  постоянную  нужду  и,  конечно,  будут  не  в состоянии дать сыну
надлежащее воспитание и образование. Я заберу Иешу в Рим и  сделаю  из  него
Бога!
     - И  ты, думаешь, что, однажды, твой Иешу выйдет на улицу, станет учить
людей любви и они поверят ему? - засмеялся Октавиан.
     - Если бы он так поступил, то не прожил бы и дня! Народ закидал бы  его
камнями!  Нет! Прежде, чем он объявится перед народом, придется потратить не
один год на провозвещение об этом событии. Пророчества Моисея помогут нам  в
этом.  Но еще ценнее будет помощь тех, кого мы наймем в актеры на исполнение
ролей  в  этом  небывалом  спектакле!  Понадобятся  "очевидцы"   пришествия,
"свидетели" чудес, а чудес должно быть в достатке! Чудо - это доказательство
божественной  силы!  Иначе,  никто  ему не поверит! А когда в разных уголках
Иудеи появятся слухи об исцелении  больных,  о  возвращении  слепым  зрения,
глухим  -  слуха,  и  перед  толпой предстанут десятки, сотни людей, готовых
свидетельствовать и клясться, что все это происходило "на их глазах",  тогда
никто  не  усомнится в его божественном происхождении и толпа пойдет за ним.
Появятся ученики, последователи, глашатаи!  Они  будут  переходить  с  одних
земель на другие и разносить учение. Это и будет тем костром, который уже не
удастся погасить! Мы станем творцами этого костра!
     - Не сгореть бы и нам в его пламени! - задумчиво произнес Октавиан.
     Собеседники взошли на заросший акантом и диким виноградом холм. Человек
двадцать  рабов  из  сопровождения нерешительно затоптались внизу, повинуясь
недвусмысленному знаку  Октавиана.  По  другую  сторону  холма  вытягивались
кипарисы  и  оливковые деревья. Дальше хорошо просматривалась чистая долина,
перерезанная  тонким  следом,  оставшимся  от  строительных  работ.  То  был
знаменитый  водопровод,  сооруженный  стараниями  Агриппы. За ним начинались
великолепные сады Лукулла.
     - Как хорошо, что нас  не  слышит  сейчас  добрый  Агриппа,-  задумчиво
произнес император, окидывая взглядом чудесное творение старого друга.
     - Агриппа не понял бы нас теперь, - поспешил согласиться Николай.
     Солнце  распалялось  все  больше  и  больше,  словно,  обиженное полным
невниманием со стороны двух, увлеченных беседой, человек.
     - И, все-таки, одним слухам веры не  будет,-  продолжил,  после  паузы,
император.-  Потребуется  создать  целое  учение,  которое  по глубине своих
мыслей  превосходило  бы,  все  другие,  известные  нам  до  сего  дня.   Не
сомневаюсь,  что ты об этом подумал и готов предложить свой план. Не так ли,
дорогой Николай?
     - Тебе известно, государь, что я по своим убеждениям циник. Но и учение
уважаемого Зенона не прошло для меня бесследно. Смерть  для  меня  такой  же
факт,  как  рождение, как сияние солнца и блеск луны. Меня не страшит мысль,
что после смерти я превращусь в  ничто  и  это  делает  меня  по  настоящему
свободным   человеком.   В   отличие   от  всех  этих  людей,  -  последовал
презрительный кивок в сторону подножия холма. - Все они  живут  под  страхом
смерти. Тот, кто даст им надежду на бессмертие, тот станет хозяином их душ.
     - Так,  все-таки,  страх!  Все  равно  - страх! - воскликнул император,
почти, торжествующе.
     - Государь! Ты прав! Страх не изжить на земле! Но  те,  кто  поверят  в
любовь,  будут  думать,  что  возвысились  над  страхом. Нам не нужно писать
научные труды. Способность идеи самовоспроизводиться сделает это за нас. Нам
предстоит только сформулировать основные мысли - о любви людей друг к другу,
о любви к Богу, о смирении и послушании, о безропотном  страдании  на  земле
ради  вечного  счастья в бессмертии. Мы не станем отвергать заповеди Моисея,
но наполним их любовью!
     -  Циники  близки  стоикам!  И  те,  и  другие  презирают смерть! Но на
театральных подмостках жизни стоики исполняют свою роль изящней! Не  забывай
об этом, друг мой!


Часть 4

     Весь  привычный  жизненный  уклад  Николая  перевернулся. Из философа и
созерцателя, привыкшего к размеренной жизни, он превратился  в  беспокойного
путешественника,  одержимого и не знающего усталости. Он не обращал внимания
на свой возраст, не замечал седины, пренебрегал теплом и домашним уютом.  Он
настолько  привык к морским плаваниям, что легко переносил шторм и повальный
ветер, как бывалый  матрос.  Он  досконально  изучил  острова  и  архипелаги
Великого моря на протяжении всего своего маршрута - от Рима до Кармил, порта
на  границе Самарии и Галилеи. Оттуда, до Назарета, он мог добраться за один
день. В Галилее наместником был младший Ирод. Братья  -  Филипп  и  Лисаний,
стали наместниками в соседних провинциях.
     Неукротимый   разум   Николая   требовал  торжества,  достижения  цели,
воплощения задуманного. Казалось бы, его цинизм и презрение к смерти  должны
были  лишить  жизнь  самого главного - смысла, и превратить его в ироничного
наблюдателя. Но этого  не  происходило.  Амбиции  и  тщеславие  -  были  его
смыслом.  Николай испытывал восторг от осознания того, что он, именно, он, в
тайне от всех приводит  в  исполнение  самый  грандиозный  план  со  времени
бегства иудеев из Египта. Но его честолюбие было лишено тех свойств, которые
толкают  к  славе  и  известности.  Он  не  стремился  сравняться с Моисеем.
Истинное наслаждение доставляла ему сама мысль, что он "выше" Моисея, "выше"
Бога, что он незримо  властвует  над  людьми.  Счастье  -  рационально!  Оно
изменчиво  и непостоянно, как море... Достиг сегодня успеха - и ты счастлив!
А завтра испытал неудачу и счастливое настроение покинуло тебя. Лицемеры те,
кто  твердят  о  неземном  счастье,  а  впадают  в  уныние  от  самой  малой
неприятности и переполняются гордостью от самого малого успеха!
     Николай  заводил знакомства в Галилее, Самарии, Иудее, приглядываясь, в
особенности, к семьям, в которых воспитывались мальчики. В таких  семьях  он
задерживался  на  несколько  дней,  проводя  большую часть времени с детьми.
Разговаривал  с  ними,  играл,  ходил  ловить  рыбу,  выясняя  незаметно  их
склонности,  способности,  знания, проверяя память и сметливость. Неизменно,
на два-три месяца останавливался в  Назарете  у  племянницы,  наблюдая,  как
подрастает  малыш  и,  обнаруживая, к удовольствию, в нем любознательность и
неуемную энергию.
     Как-то, Иосиф рассказал о своем друге  Захарии,  жившем  неподалеку,  в
горном селении.
     - Он  знает  Писание  лучше  всех нас. От него и народ наш, несчастный,
надежду имеет. Через него пришло к нам ожидание Мессии.
     Не прошло и двух дней, как Николай уже сидел в ненадежном доме Захарии,
говорил с женой его - Елизаветой, а на  коленях  у  него  сидел  шестилетний
кудрявый  мальчуган,  их сын Иоанн. Однако, долго усидеть на коленях мальчик
был не в состоянии. Его темперамент требовал  движения,  прыжков,  кувырков,
смеха  и  визга.  Он  непрестанно задавал вопросы, иногда, забывая выслушать
ответ, что ничуть не огорчало Николая, а указывало ему на небывалую быстроту
мысли юного отпрыска.
     Возврашался Николай из  своих  путешествий  не  один.  Каждый  раз  его
сопровождало  несколько  подростков  от десяти до двенадцати лет. Из тех, на
ком он останавливал свой выбор.
     В Риме они помещались в  специальную  школу,  о  существовании  которой
знали  немногие.  Любопытный  мог  узнать  о  школе лишь то, что там обучают
иудейских детей искусству, философии, иностранным языкам, римскому  праву  и
этике,  чтоб  впоследствии  из них вышли преданные и знающие люди, способные
занимать ответственные должности в Иудее, Самарии и Галилее  с  пользой  для
Рима.
     Октавиан  выглядел угрюмым. Его терзали сомнения и преследовали страхи.
Он не мог смириться с вероломством дочери.
     Тиберий находился на Родосе и, по сообщениям агентов, вел себя  смирно,
углубившись  в  чтение философских трудов. Хитрит? Выжидает? Но, пока, он не
опасен. Юлия, заполучив полную свободу, надолго пропадала из виду. Так  что,
даже,  всезнающий  Кальпурий не всегда мог представить информацию о ней. Что
ж, дочь императора владела секретами тайной канцелярии и, при желании, умела
скрывать следы. Октавиан был взбешен, когда отдал  приказ  доставить  ее,  а
люди Кальпурия три дня, безрезультатно, рыскали по всей империи.
     Это  случилось,  вскоре,  после  смерти  Ирода и очередного возвращения
Николая из Галилеи. Он сказал, тогда, что было бы неплохо  переманить  Ирода
Второго на свою сторону. По его наблюдениям, дело это, вполне, осуществимое,
так  как  сын,  кажется,  пошел  в  отца  и не отличается богобоязненностью.
Николай напомнил, что Юлия хорошо его знает с тех пор,  как  двенадцать  лет
тому назад посетила Иерусалим вместе с Агриппой.
     - Ирод  честолюбив  и  хитер.  Его воспоминания о Юлии были переполнены
восхищением, облепленным со всех сторон намеками, как  взбухший  от  нектара
цветок  -  пчелами.  Он  не  решился  высказать  вслух то, что будоражит его
воображение...
     - Неужели он вздумал, что...
     - Да, государь!  Он  лелеет  надежду  породниться  с  тобой!  Особенно,
теперь,  когда  ты  изгнал  Тиберия.  Кажется,  его планы простираются очень
далеко...
     - Глупец! - бросил император, не скрывая отвращения, - Если Тиберий  не
смирится,  он умрет раньше меня, а я могу усыновить одного из его пасынков -
Луция или Гая, в которых течет кровь Клавдиев.
     - Юлия могла бы помочь нам, используя свое  влияние