разбиты наголову.
     Отправиться,  теперь,  в  Египет  было, почти, что - безумием! Но вчера
прибыл агент с известием о том, что ему удалось пробраться в  стан  врага  и
лично убедиться в страшной силе, готовящейся обрушиться на римлян. "Кораблей
так много, что из-за них не видать моря", - закончил свой доклад агент.
     Наконец,  под  утро,  Ирод  принял  решение. Он поедет к Клеопатре. Но,
одновременно, отправит "секретного" гонца в Рим,  который  должен  объяснить
Октавиану  "истинную"  цель  его  поездки в Египет. А "истинность" состоит в
разведовательной миссии, которую  он,  Ирод,  пользуясь  "недальновидностью"
царицы,  решил взять на себя, во благо Великого Рима. Надо сделать так, чтоб
о "секретном агенте" в Рим знали несколько  приближенных  лиц,  пользующихся
доверием  Октавиана и, несомненно, поставляющих ему информацию обо всем, что
происходит во дворце. И которые, в нужный час, смогут это подтвердить.  Если
потребуется  их  подтверждение...  Если,  до того, их головы удержатся на их
плечах... И надо сделать так, чтоб агент не добрался до Рима...
     Ирод улыбнулся своим мыслям и позвал слуг, чтоб те начинали  готовиться
к путешествию.
     Клеопатра  встретила его с почестями, превышающими рамки того, что было
предусмотрено его провинциальным статусом. В отсутствие  Марка  Антония  (он
отправился  в  Парфию), она лично возила его по лагерю, ничего не скрывая и,
наоборот, стремясь к тому, чтоб гость  имел  возможность  побольше  увидеть.
Смысл  ее  действий  стал  ясен  уже  на  исходе  первого дня, когда они, на
роскошных, отделанных золотом и ювелирной резьбой,  колесницах  возвращались
во  дворец.  Ирод  был  поражен  увиденным,  но не сражен! Агент не соврал и
ничуть не преувеличивал.
     За ужином Ирод никак не мог расслабиться и  продолжал  оценивать  шансы
противников.  "Если  мои  информаторы из Рима точны в своих донесениях, то у
Октавиана не наберется и половины того, что я увидел сегодня. Казалось, весь
Восток собрался здесь, под знамена Клеопатры. Приметил он и  лагерь  римских
легионеров,  последовавших  за  Марком  Антонием.  Их было не менее тридцати
тысяч. Море уменьшилось в размерах от скопления кораблей. Громадная страшная
сила!  Но  насколько  послушна  эта  сила?  Насколько  управляема  она?   Не
напоминает  ли  она  огромный  парус  в  руках  неопытных мореплавателей, не
способных усмирить его?" Цепкая память Ирода останавливалась  на  мелочах  и
деталях.  Многоликое  и  разноязыкое войско приветствовало царицу нестройным
громоподобным ревом. Какой-то  воин,  обросший,  похожий  на  дикого  зверя,
попытался  вскочить на колесницу Клеопатры, но был тут же сбит охраной. Ирод
успел заметить, как короткое копье вогнало дикаря в горячий песок. Что может
противопоставить стихии Октавиан? Боевой опыт, железную дисциплину и  выучку
римских  солдат.  Он вспомнил суровое лицо Агриппы, его уверенность в исходе
боевых действий, его последние  самоуверенные  слова,  двусмысленные  слова,
сказанные  на  прощание:"  Любовь  Марка  и  Клеопатры  будет  короткой, как
спартанский  меч!  Скоро  им  предстоит   отправиться   в   свое   последнее
путешествие,   а   вместе   с   ними   всем   тем,  кто  явно  или  скрытно,
противодействует Риму!"
     Он взглянул на Клеопатру. Прямая спина, гордая  голова,  чарующие,  как
египетское  небо,  синие  глаза, в которых, как-будто, проплывали прозрачные
облака. "Неужели она всерьез рассчитывает победить Рим?"- подумал он.
     С  момента  приезда  Ирод  готовил  себя  к  откровенному  разговору  с
Клеопатрой,  но  она  не  спешила и развлекала гостя танцами и пением рабов,
выступлениями  факиров  и  заклинателей  змей.  Она  занимала   его   легким
разговором, словно, вовсе не существовало Рима, словно, очертания войны были
еще  не  видны,  словно, не раскинулись многотысячные костры вдоль побережья
моря.
     Только в последний вечер, накануне отъезда, они остались вдвоем.
     - Никогда еще мне не приходилось собирать такую армию, какую ты увидел,
теперь, собственными глазами. Ни у кого нет такой армии!  Даже,  у  Рима!  -
сказала она.
     - Да,  царица,  это  так!  Готов  поклясться,  что со времен Александра
Великого  не  существовало  такой  армии!  Возглавляемое  таким  талантливым
полководцем,  каким является Марк Антоний, эта армия становится непобедимой!
Скоро весь мир  будет  у  Ваших  ног!  А  ты  -  Великая  Клеопатра  станешь
единственной  повелительницей  всего  пространства,  вплоть  до киммерийских
пределов!
     Клеопатра улыбнулась. Но прозрачное облачко в ее глазах,  еле  заметно,
потемнело.
     - Могу  ли я принимать твои слова, как выражение поддержки и готовность
на деле доказать это?
     - Конечно, царица! Но я слишком слабый  союзник  для  того,  чтобы  мог
принести ощутимую пользу. Какая выгода урагану, вырывающему с корнем деревья
от дуновения ветерка, не способного поколебать рыбачью лодку?
     - Дорогой друг, слава о твоих умельцах, превращающих сырую шкуру овец в
тонкую  и  мягкую  кожу;  слава  о  твоих  портных  и сапожниках, о мастерах
корабельщиках  простирается  далеко  за  пределы  Иудеи.  Корабли,   которые
спускают  на воду в Дамаске, тут же берут курс в твои бухты. И не золото, ни
драгоценности не в состоянии  изменить  их  курс.  Даже,  мой  мудрый  друг,
учитель  моих  детей,  Николай  из  Дамаска, сын несговорчивого корабела, не
может повлиять на отца! Говорят, что на него никто не может повлиять.  Кроме
одного человека... Царя Иудеи!
     - Мне  приходилось  слышать  об  этом  ученом  человеке,  повергающих в
изумление своими познаниями стариков. И я, с удовольствием, познакомился  бы
с ним. Отчего я не вижу его?
     - Он  болен.  Уже  три  недели  не  встает  со своего ложа. Но не нужно
беспокоиться! Возле него находятся лучшие лекари, и скоро он встанет!
     - Да,  корабли  из  Дамаска  идут  в  мои  бухты,   которыми,   однако,
распоряжается Рим, а не я.
     - Рим  далеко,  а  твои мастера разбросаны по неприметным селениям. Кто
обратит внимание на портного, занятого своим обычным трудом?
     - Ты, права, царица! Никто!
     - В ближайшее время необходимо изготовить 2 тысячи  пар  обуви,  пошить
сто  двадцать  тысяч туник, шестьдесят тысяч зимних плащей. Готов ли ты, мой
друг, внести свою лепту в общее дело против, ненавистного нам обоим, Рима?
     - Царица! Пусть тебя это не беспокоит! Заказ  будет  выполнен  со  всей
тщательностью!
     - Хорошо!  -  удовлетворенно  отреагировала Клеопатра, - А что касается
кораблей, надо еще подумать. Рим - далеко! - опять повторила она.


     Ирод не выполнил тогда ни одного обещания и этим спас свою жизнь. Когда
по всей империи свирепствовали проскрипции и головы  сыпались  с  плеч,  как
перезрелые яблоки, и стало неуютно восседать на иудейском троне, и бессоница
стала  единственной  собеседницей,  он,  неожиданно,  получил из Рима добрый
знак. Прислал его сам Агриппа Марк Випсаний.
     "Много было таких, кто жаждал твоей крови  и  бросал  обвинения  против
тебя с тем азартом, с каким бросают игральные кости. А тебе известна страсть
императора к этой игре!
     Клянусь  Юпитером,  ты  был  на волоске от гибели! С большим трудом мне
удалось уговорить императора отказаться от скорой расправы.
     Я не забыл нашей дружбы, которая продолжалась  все  то  время,  пока  я
исполнял обязанности наместника Рима в Дамаске и услуг, оказанных мне, твоим
протеже.
     Слава  богам!  Октавиан  прислушивается  к  моему  мнению больше, чем к
клекоту, окружающих его в изобилии, грифов. Мне удалось убедить его поверить
в твою верность и твою способность удерживать спокойствие в Иудее, а  также,
держать  в  узде  строптивых самарийцев и беспокойных галилейцев, склонных к
бунту и измене.
     Октавиан уступил, но потребовал  вызвать  тебя  в  Рим,  дабы  сам  мог
оценить правоту моего заступничества.
     Но,  дорогой  друг,  я  не  советую  тебе  спешить  с выполнением этого
приказа, даже, несмотря на опасность вызвать новый гнев Октавиана. Тебе надо
придумать достойный повод и оттянуть приезд в Рим. Надеюсь, что  с  этим  ты
легко справишься...
     Пусть  остудится  море  недавно  пролитой  крови,  а  на могилах успеют
вырасти новые цветы.
     Я,  со  своей  стороны,  обещаю  предпринять  все  меры  к  тому,  чтоб
благожелательное отношение к тебе императора не претерпело изменений".
     Ирод  перечитал  письмо  пять  раз кряду и, только после этого, перевел
дух. Так, измученный жаждой, вливает в  себя  пять  стаканов  воды  один  за
одним,  пока,  не  почувствует  облегчения.  "Услуг,  оказанных  мне,  твоим
протеже". Ирод возблагодарил Бога и быстро прочел молитву!  Он  хорошо  знал
происхождение  этих  "услуг",  так  как,  все  они  были  придуманы здесь, в
Иерусалиме, в его собственной голове. Агриппа принимал подношения в Дамаске,
но, часто, ценность их, незримо указывала на того, от кого они исходили.  "В
Рим,  теперь,  нельзя!  Он  прав!  А,  все-таки, Рим гораздо ближе, чем это,
казалось, покойной Клеопатре!" Он приблизился к узкому  окну.  Стояла  ночь.
Звезды  искрились,  как те тысячи костров в лагере Клеопатры! От них остался
один пепел...
     - Нужен заговор! - произнес он вслух, - Нужен заговор против Рима! А я,
Иудейский царь, верный друг императора, раскрою его и потоплю в крови.  Вот,
тогда, можно безбоязненно отправляться к Октавиану!
     Как,  почти, всякий умный человек, Ирод был циником. Напрасно его враги
сочиняли небылицы о звериных инстинктах, о чрезмерном нездоровом возбуждении
при виде крови и, чуть ли, не приписывая ему, склонности к вампиризму.
     Совершающееся на глазах убийство, он воспринимал  точно,  так  же,  как
любой   простой   смертный:  содрогаясь  от  ужаса  и  испытывая  восторг  -
одновременно! Но ужас - более сильное человеческое свойство, и потому, может
показаться, что оно  одно  и  овладевает  человеком  в  страшное  мгновенье.
Восторг  -  это  швы  на  ткани,  из которой пошит ужас. Восторг оттого, что
чья-то, а не моя голова, слетает в эту секунду...
     Ирод  отдавал  жестокие  приказы,  после  которых   тысячи   несчастных
подвергались  изощренным  пыткам. Их вешали, рубили, распинали на кресте. Но
все это происходило за пределами дворца. Власть  должна  наводить  на  людей
трепет! Или они, люди, сами расправятся с властью!
     Во  имя  этого,  Ирод  не  щадил  никого и, даже, поощрял слухи о своей
кровожадности.
     Теперь, когда речь шла о собственной  судьбе,  в  его  голове  вызревал
зловещий  план,  должный  поразить  своей чудовищностью высокомерных римлян,
презирающих смерть.
     Спустя  полгода  Агриппа  прислал  второе  письмо,  в  котором  заверял
иудейского  царя  в  полном  восстановлении  доверия  со стороны Октавиана и
сообщал о снятии требования о немедленном прибытии  в  Рим.  Кроме  того,  в
письме  говорилось,  что  император  очень доволен новым посланником Ирода -
Николаем. "Этот вертлявый человек, с подвижным, как  у  обезьяны,  лицом,  а
потому  постоянно  меняющем  выражение,  сумел в несколько месяцев настолько
расположить к себе Октавиана, что тот,  потеряв  его  из  виду  на  короткое
время,   тут   же   начинает  озираться,  проявляет  нетерпение  и  посылает
разыскивать его. Даже, блистательный Гораций  и  изящный  Меценат  отошли  в
тень,  не  умея восполнить отсутствие невзрачного иудея и, кажется, начинают
ревновать".
     Агриппа, почти, не упоминал о том впечатлении, какое произвели  на  Рим
казни  "заговорщиков"  и  их  "сообщников", залившие кровью каменистую почву
Иудеи, долины Галилеи и бесплодные самарийские земли. "Твоя решительность  в
борьбе  с  врагами Рима оценена Октавианом". Агриппа ограничился только этой
одной фразой, но и ее было достаточно, чтоб понять - угроза миновала!

     Семнадцатый год Николай жил в Риме. И все эти годы,  только,  две  вещи
занимали его по настоящему: наука и... император! Науку он любил, императора
- обожал!
     Семнадцать  лет тому назад, после сражения при Акции, когда исход войны
ни у кого уже не вызывал сомнений, он вышел  из  дворца,  купил  на  окраине
Александрии  коня  и  навсегда  покинул  Египет. Он знал, что Иудейский царь
недоволен им, но, тем не менее, прямиком, отправился в Иерусалим.
     Ирод встретил его настороженно и молча принял объяснения. В душе он уже
не таил злобы и был хорошо осведомлен о его  болезни,  послужившей  причиной
бездействия.   Но,  именно,  сейчас  он  приводил  в  исполнение  свой  план
"раскрытия заговора" и кровь, уже, вовсю била фонтаном. Ирод  был  возбужден
и,  как  никогда,  мнителен.  Придуманный  им  самим  "заговор",  временами,
казалось,  существует  действительно.  Любопытный  и  внимательный  Николай,
оказался, очень не кстати, во дворце.
     Первое,   что   пришло  в  голову  Ирода,  было  -  отправить  Николая,
немедленно, в Дамаск. Но следующая  мысль  заставила  его  промолчать  и  не
спешить  с  решением. "А что, если его направить в Рим?" - подумал он, - "Он
подтвердит, что  я  посещал  Александрию  с  единственной  целью  -  собрать
достоверные  сведения  о  военной  силе  Клеопатры;  он расскажет о том, как
царица пыталась склонить меня к измене, но я не поддался  на  уговоры  и  не
выполнил ничего из того, о чем она просила. Наконец, он подтвердит и будет в
этом  сам  заинтересован, что ни один корабль, сошедший с верфи в Дамаске не
оказался среди кораблей Антония и Клеопатры".
     Ирод взглянул на тщедушную фигуру Николая, потом перевел взгляд на его,
морщинистое не по годам,  лицо.  Глаза  Николая  блестели.  "Да,  он  сумеет
рассказать все, именно, так, как это сделал бы я сам. Он - сумеет!"
     Вечером, продолжая обдумывать судьбу Николая, Ирод пришел к выводу, что
того выгодно,  вообще,  оставить  в  Риме  на какое-то время. "Кто лучше, из
тысячи незаметных подробностей, сможет  составить  цельную  картину  римской
политики и проникнуть из видимого в невидимое?"
     Семнадцать  лет  тому  назад  Николай  прибыл  в  Рим,  то  ли,  в роли
дипломата,  то  ли,  в  роли  -  тайного  агента  Ирода.  Он  не   испытывал
враждебности  к  римлянам, которая была присуще его соплеменникам, многие из
которых презирали латынь. Вникая в философские труды греков, анализируя  ход
истории,  религиозные  различия, он сделал для себя ряд открытий, которые бы
потрясли царя Иудеи, лишили бы его родительского благословления и обрекли на
участь изгоя.
     Николай все более и более утверждался в мысли, что Бога -  нет!  Одного
этого  было достаточно, чтоб превратиться в глазах Ирода и собственного отца
в заклятого врага иудейского народа! Кроме того, он приходил к  выводу,  что
сильный  Рим  выгоден  всем  государствам средиземноморья. Империя - как щит
против врагов с Востока и Севера. Он не пугался своих "преступных" мыслей  и
с  удовольствием  обсудил  бы  их  с  единомышленниками.  Но  где  их взять,
единомышленников? Людей, способных свободно перешагивать через догмы?
     Таким человеком оказался... император!
     Август  Октавиан  принял  его  в  своем  доме,  выстроенном  на  склоне
Палатинского  холма,  почти,  примыкающего  к  дворцовым стенам. Дом возвели
совсем недавно, используя в изобилии мрамор, входящий в моду.
     Октавиан был весел, легок и строен. Пурпурная тога переливалась в лучах
заходящего солнца, словно, в тон его золотистых волос, уложенных  аккуратно,
волосок  к  волоску.  Запомнилось  чистое  лицо Мецената, благородная осанка
Горация и могучая грудь Агриппы, выпирающая через упругую кожу кирасы.
     - Ирод сделал гораздо больше того, что мы от него ожидали!  Если  б  не
его  вездесущие  и  отвага  (при  этом  Октавиан  широко улыбнулся), то нам,
пришлось бы, туго - при Акции! Но почему так запоздали корабли  и  появились
тогда, когда наш друг Агриппа уже не нуждался в них?
     - К   сожаленью,  император,  ветер  не  позволил  развить  необходимую
скорость.
     - Ветер? Силы природы  способны  разрушать  города,  способны  потопить
флот, но они не способны воспрепятствовать человеку достигать цели.
     - Может  быть,  Боги  встали  на  пути  кораблей?  -  осторожно спросил
Николай,  заинтригованный  рассуждениями  императора  о  силах   природы   и
искушаемый желанием продолжить двусмысленный разговор.
     Октавиан изучающе посмотрел прямо в глаза, в зрачки, иудея.
     - Похоже,  друг  мой,  что  ты  и  сам не веришь в то, что, только что,
произнес. Уж не хочешь ли ты, в первое знакомство, проникнуть так глубоко  в
мысли  императора,  как это не удалось еще сделать моим друзьям, долгие годы
находящимся при мне неотлучно? - он повел рукой в сторону Мецената,  Горация
и Агриппы, с интересом следящих за беседой.
     Николай, однако, нисколько не смутился и не испытал никакого страха.
     - Твои  мысли,  государь,  заняты  государственными  делами.  Мои  же -
испорчены абстрактными рассуждениями и похожи  на  птичек  в  вольном  небе!
Никогда не предугадаешь их беспорядочный полет!
     - Тогда,  тебе  будет  интересно  поближе  узнать  Горация!  Он, то же,
напоминает птичку, которая, часто, парит в небе и не замечает земли.
     - Государь! Один мой глаз всегда устремлен на землю, чтоб видеть  тебя!
- отозвался, с поклоном, Гораций.
     - Льстец!  Великому  поэту  не  подобает  быть  льстецом! Другие должны
льстить ему!
     - О, нет, государь! Это не лесть! Это восхищение тобой, которое я не  в
силах скрывать!
     - А  вот, этот, посланник мудрого Ирода, не любит льстить. Это видно по
его глазам.
     - Лесть и, правда - оскорбительна! И для того, кто льстит, и для  того,
кто принимает лесть!
     Октавиан  снисходительно  улыбнулся,  но с того вечера в нем пробудился
интерес к Николаю. И чем больше он с ним общался, чем больше  вслушивался  в
то,  что  говорит  Николай,  тем  больше  догадывался  о  том, о чем он - не
говорит. Их разговор состоял из  многочисленных  намеков,  недосказанностей,
символов, вызывающих недоумение у окружающих, но хорошо понятный им обоим. В
скором  времени  Октавиан  включил  Николая  в  свою свиту и уже не отпускал
далеко. Агриппа в письме Ироду написал правду: император, действительно, так
привязался к  мудрецу,  что,  потеряв  его  из  виду,  тут  же  посылал  его
разыскивать.
     В  свою очередь, Николай, впервые встретил человека, который, казалось,
совершенно свободен в своих мыслях  и,  в  глазах  которого,  нетрудно  было
уловить  иронию,  когда  речь  заходила  о  богах.  Через  полгода он уже не
сомневался, что император, почтительный в отношениях со жрецами,  приносящий
щедрые  пожертвования,  всего,  лишь,  исполняет  свой  императорский  долг.
Позволить себе заговорить об  этом  Николай  не  мог,  а  Октавиан,  иногда,
приблизившись  к  теме так близко, что не доставало, может быть, одного-двух
слов, после чего наступила бы полная ясность, умолкал неожиданно  и,  через,
паузу,  начинал  говорить  -  совершенно  о другом! Он, как-будто, осозновал
нетерпение Николая  выговориться,  но  не  давал  этого  сделать,  продолжая
поддразнивать  его.  Был  момент,  когда  Николай,  по  горячности,  чуть не
проговорил те самые слова, что давно бродили в его голове, и он уже произнес
первое слово, но, вдруг, почувствовал,  как  повелительный  палец  Октавиана
замер  возле  его  губ,  чуть  прикасаясь  к  ним.  Он  осекся.  И  встретил
одобрительный дружеский взгляд императора.
     - Всему свое время! - сказал тот. И  Николай  понял  окончательно,  что
император знает его мысли, разделяет их, что он с ним и что, пока, не настал
день  для  этого  разговора.  Случай  этот  сблизил их еще больше! Как может
сближать людей общее владение тайной.
     Николай решил  набраться  терпения  и  ждать.  Ждать  столько,  сколько
придется!
     Он,  конечно,  и  предположить  не мог, что ждать придется - семнадцать
лет!


     Октавиан добивался единоличной власти. Его раздражали болтуны в Сенате,
способные "заговорить" любое дело! Сытые и благополучные, они