никому сказывать не буду.
И тогда у корреспондента атеистического журнала сверкнула замечательная
мысль, такая простая и очевидная, что он удивился даже, как она не пришла
ему в голову раньше.
Всю зиму Кудинов исправно ходил в церковь, приглядываясь к тому, как служат
священники, он внимательно наблюдал за всеми их действиями, а в особенности
за требами, сверяя все происходящее с настольной книгой священнослужителя,
взятой им в редакционной библиотеке. И то, что поначалу виделось таким
мудреным и сложным, оказалось в конце концов достаточно простым.
В следующий свой сезон он отправился за книгами в новом качестве, выдавая
себя за опального священника, собирающего пожертвования на подпольную
церковь в городе Галиче. Первый раз, когда он надел рясу, его вдруг тронуло
холодком и мелькнуло в голове, что все это не просто так и за свой обман он
расплатится когда-нибудь по самой высокой цене. Но ради той цели, которую
самозванец перед собой поставил, он был готов пойти на все и тревожное
предчувствие отогнал.
Он крестил младенцев и отпевал стариков, его приглашали, когда заболевала
скотина, он служил молебны за здравие и панихиды. Перед ним распахивались
все прежде наглухо закрытые двери: из подполья, из старинных кованых
сундуков и деревянных ларей ему доставали книги и образа. И в глазах этих
старух было столько немой благодарности, что черствое сердце собирателя
смягчалось и, уходя из покосившихся, обреченных на скорую гибель вековых
изб, от женщин, десятилетиями не видевших в медвежьих углах пастырей
бросившей свой народ Церкви, он думал о том, что если Господь и в самом деле
существует, то совершенные им таинства обретут спасительную силу и не будут
поставлены в вину ни ему, ни тем бедным, никому не нужным старухам, которым
он дарил надежду и утешение.
Со временем он даже перестал считать себя самозванцем, и ему действительно
стало казаться, что когда-то он служил в городе Галиче и был уволен из-за
происков местной власти. Он претерпевал на своем пути немало приключений,
случалось, его разоблачали, забирали в милицию и даже пытались привлечь по
статье, но благодаря редакционной ксиве и непосредственному заступничеству
из Москвы, где о его маскараде знали и находили затею очень забавной, все
эти перипетии заканчивались счастливо. Лжеиерей кочевал из района в район,
время от времени снабжая редакцию заметками об атеистической работе в
глубинке.
И все-таки настоящая удача к нему так и не пришла. Все, что он находил, уже
было сотни раз исследовано и описано, в лучшем случае он мог рассчитывать
только на частности. А в то, что истинная наука, как говаривал его
провинившийся учитель, именно из частностей и состоит, безрассудный ученик
так и не уверовал и надежды совершить великое открытие не терял.
Однажды во время своих странствий, разговорившись с одним рыбачком, Кудинов
услышал о деревне со странным названием Бухара, затерянной далеко в тайге.
Рыбачок это знал наверняка, ибо дед его был православным священником,
который долгое время возле Бухары служил, желая обратить ее жителей в свою
веру. В этой-то Бухаре, как сказал ему старик, хранится громадное количество
книг, но воспользоваться этим не может никто, ибо сектанты никого к себе не
пускают.
Словоохотливый рыбарь рассказал Василию Васильевичу немало баек о счастливой
участи скита, избежавшего продразверстки, о травнице Евстолии и сгоревшем
коновале. С той поры Бухара сделалась целью Кудинова, и он решил туда
проникнуть, но не как ученый, а сочинив для этого случая подходящую легенду,
чтобы расположить бухарян к себе. Все это было с его стороны большим риском.
Бог знает, чем ему грозило разоблачение: сектанты, судя по всему, были люди
суровые и обмана не потерпели бы, но ничто не могло его остановить.


Глава VI. Подлог

Поначалу Кудинов чувствовал себя в Бухаре не то цивилизованным
путешественником, попавшим в плен к туземцам, не то лазутчиком, заброшенным
во вражеский лагерь. Благодаря его замечательной и ничем не объяснимой
осведомленности бухаряне полуфантастическому рассказу о енисейском ските,
откуда он якобы был родом и куда чудесным образом докатилась слава их
родины, поверили. Однако выстаивать долгие томительные службы в темной
часовне, питаться скудной пищей, соблюдать все посты и разделять
повседневные тяготы лесной жизни оказалось невероятно тяжело. Много раз ему
хотелось все бросить и исчезнуть, но он понимал, что другого такого шанса
судьба не предоставит ему нигде и никогда. Он полагал сначала, что проживет
в скиту несколько месяцев и этого будет достаточно, но чем больше жил среди
затворников, тем меньше его собственная цель казалась ему желанной.
Он полюбил Бухару, ее избы, озеро, тайгу, он полюбил этих людей, которые
были близки самой его страстной, непримиримой и непрощающей натуре. Они были
отвергнуты большинством так же, как был отвергнут когда-то он, и, как он, не
пошли на поклон к сильным мира сего. В сущности, Василий Васильевич сделался
раскольником задолго до того, как провидица судьба привела его в скит. Но
тогда же он понял, до какой степени истончилась стена, отделяющая бухарян от
мира, как трудно им выжить в стране, где население более веровало и ждало
пришествия коммунизма, нежели Христа, где, как ему казалось, те самые люди
науки, к которым он имел несчастье принадлежать, для удовлетворения научных
амбиций и интеллектуальных потех превращали в объект изучения то, что было
для других святыней. Так на смену прежней честолюбивой мечте вынести из
Бухары все, что в ней было, и прославить себя в научном мире пришла другая,
быть может, более достойная: этому выносу воспрепятствовать и от научного
мира Бухару уберечь.
Он мог гордиться собой - ему удалось сделать все и даже больше, чем он
намеревался. Он остановил самый ход истории, и никто не был властен ему
помешать, при нем Бухара поднялась и окрепла. Но, когда на двенадцатом году
Вассианова правления в соседнем поселке появился молодой, энергичный
директор и попытался заставить скитских детей ходить в школу, старец понял,
что у него появился достойный противник. Илья Петрович с его верой в науку и
прогресс, с его увлечениями и убеждениями принадлежал к миру, который
нынешний Вассиан ненавидел, наступлению которого изо всех сил противился,
ибо для него образованные люди были не абстракцией, но той средой, которую
он знал и от которой претерпел незабытое и непрощенное зло.
Так потянулись новые долгие годы - старец ждал, когда директор сломается,
сопьется, уедет: много их здесь поменялось на его веку - одни отрабатывали
три года по распределению, другие не выдерживали и этого срока. Но Илья
Петрович никуда не уезжал, и Вассиану порой казалось, что он не выдержит и
сбежит первый или же однажды придет к Илье Петровичу и откроет опостылевшую
ему тайну самозванничества, всласть наговорится с ним обо всем и наслушается
радио.
От проведенных им без веры сотен часов в молитвах, от безблагодатных постов
он чувствовал себя невероятно утомленным. Он был болен, тосковал, и ему
хотелось хотя бы на время вырваться отсюда и перестать таиться. Ему хотелось
вернуться в мир, из которого он давно ушел, получить от этого мира
какую-нибудь весть, снова услышать море звуков, треск и шорох в радиоэфире.
Но откуда было этому взяться? Его окружали замкнутые, умные и хитрые люди,
следившие за каждым его шагом. И казалось ему порой, что никакого другого
мира и вовсе не существует.
Но однажды случилось невероятное. Поздним осенним вечером он шел по лесной
дороге к озеру, как вдруг его окликнул незнакомый голос:
- Василий Васильевич?
Старец вздрогнул и впился глазами в вопрошающего, но чистое, гладкое лицо
осталось совершенно безмятежным. Никогда раньше этого человека Вассиан не
видел, и знать его тот не мог. Старец хотел поворотиться и пойти дальше,
однако неприятный высокий голос спокойно и даже как-то буднично продолжил:
- Вы меня не знаете, это верно. И я вас тоже. Но я вас вычислил. Ваша ничем
не оправданная ревнивая неприязнь к научникам заставила меня подозревать,
что здесь что-то нечисто.
Старец не двигался и гневно смотрел на него.
- Я аплодирую вашей стойкости и предлагаю вам заключить маленькую сделку. Я
обещаю хранить вашу тайну и буду помогать вам. Вы же, в свою очередь, будете
позволять мне приходить сюда, когда мне заблагорассудится, присутствовать на
богослужении и жить в скиту столько, сколько я захочу.
Вассиан молчал.
- Василий Васильевич, мне не надо от вас ничего. Я не ученый и не буду
посягать на вашу интеллектуальную собственность - меня интересует лишь
кое-что из духовного опыта и дисциплины бухарян,- говорил между тем
незнакомец, нимало не смущаясь пронзительного взора, которого не мог
выдержать ни в скиту, ни в миру ни один человек.- Вы можете абсолютно
доверять мне. Никто не узнает вашей тайны. Напротив, кое в чем я смогу быть
вам полезным. Другой подобной возможности у вас не будет никогда. Скажите
мне, не нужно ли вам чего-нибудь?
Старец хотел поворотиться и уйти, но против его воли губы разжались и он
произнес:
- Принесите мне батарейки для радиоприемника.

Неведомый Вассиану пришелец идеально подошел для той роли, которую сам себе
назначил. Он не только привозил в Бухару батарейки, газеты, научные журналы
- он привозил самый дух оставленного Кудиновым мира, толковал на свой лад
происходящие в нем перемены, и мало-помалу старец полюбил беседовать с этим
немного циничным, но остроумным человеком. Бывший ученый изжил в себе многое
из того, чем был наделен от рождения, но одно в нем осталось и было
неистребимо - он был любопытен.
Там, в огромной стране, умирали и нарождались новые вожди, страна воевала,
расправлялась с инакомыслящими и инаковерующими, она изгоняла тех, кто не
хотел смириться с ее ложью, она по-прежнему дремала, но под спудом этой
дремы ощущалось таинственное, неведомо во что могущее вылиться течение. И,
размышляя над всем этим, старец думал порой, что, быть может, когда-нибудь
его Бухаре надлежит еще сказать свое слово в человеческой истории. С
некоторых пор он стал глядеть на историю как на осуществление Божьего
замысла о человеке и человечестве, полагая, что судьба каждого этому замыслу
должна быть подчинена, и даже свое самозванство рассматривал как исполнение
этого замысла.
Однако шло время, ничего не происходило, только с каждым годом он все острее
чувствовал, что община устала и нет у нее больше сил сопротивляться течению
жизни. Директор школы наступал, Бухара выходила из повиновения, и бунт был
неизбежен. Надо было идти либо на какие-то послабления, либо на чрезвычайные
меры.
Однажды у него вышел разговор с Борисом Филипповичем. Это произошло вскоре
после той страшной грозы на Илью-Пророка, когда странным и необъяснимым
образом уцелела девочка из леспромхоза.
- Что вы об этом скажете? - деловито осведомился гость.
- Господь подал знак, но люди по своим грехам и маловерию не могут его
распознать.
- Их следовало бы к этому подтолкнуть.
- К вере подтолкнуть нельзя,- сказал старец печально.
- Отчего же? - возразил пришелец.- История часто доходит до нас в виде мифа,
и иногда бывает неплохо эти мифы вспоминать и обращать в свою пользу.
- Выражайтесь яснее! - сказал Вассиан раздраженно.
- Возьмите, например, историю с травницей. Никто не знает теперь достоверно,
была ли она на самом деле святой, или же обыкновенной смазливой бабенкой,
которая бегала на свидание с полюбовником, а потом изменила ему и была из
ревности убита. Но какое это имеет значение? В памяти у людей сохранилась
красивая легенда. Ее мощи, будь они теперь найдены, могли бы послужить для
благого дела.
- Вы знаете, где они лежат?
- Я знаю, где они могли бы лежать.
- И дерзнете совершить подлог? - спросил старец, помолчав.
- Почему нет? Вас смущает нравственная сторона этой истории? Но чем ваше
лжестарчество лучше? Будьте последовательны, Василий Васильевич. Сказавши
"а", найдите мужество сказать "б".
Старец пристально посмотрел на него, но понять что-либо в непроницаемых
глазах было невозможно, и Вассиану вдруг сделалось страшно. Он ощутил в душе
какой-то мистический холодок, подобный тому, что испытывал иногда во время
самых торжественных служб, когда читал Евангелие.
В тот же вечер он отправился на островок. Но против обыкновения не развел
костер, а зажег свечи и стал молиться. Это был первый раз, когда он молился
не на людях, выполняя как бы необходимую работу, а в одиночестве молился
робко и горячо. Старец мысленно просил прощения и благословения у бедной
женщины, которую поминали они в своих ектиниях, за то, что теперь желал
воспользоваться ее именем. Он был искренен и растерян и все время глядел на
небо и просил знака. Он ждал этого знака без малого двадцать лет, ждал
осуждения или одобрения своего обмана. Ему казалось в эту минуту, что может
произойти все, что угодно,- разверзнуться небо, упасть ракета и поглотить
грешника. Смутно мерцали звезды, ночь была лунная - Вассиан ждал. Он был
готов уверовать, если бы только чудо произошло и кто-то подал ему знак. Но
небо молчало, и не было никакого просвета или разрыва.
В далеких избах погасли керосиновые лампы, Бухара отошла ко сну, и два
лазутчика отправились к тому месту, где ударила в дерево молния. Они шли
скорым шагом по лесной дороге. В небольшом рюкзачке у одного из них лежали
кости безвестного узника ГУЛАГа, которым надлежало стать прославленными и
чудодейственными. Преступники подошли к сосне и стали копать. Несколько раз
лопата натыкалась на камни - они были разбросаны здесь повсюду, и план
выкопать ложную могилу не удавался. При внимательном рассмотрении самозванцы
обнаружили нечто вроде небольшого холмика, окруженного валунами. Действовать
надо было очень осторожно и быстро. Августовская ночь едва ли длилась больше
двух часов. Они сняли дерн и углубились в яму. Копали больше часа, и все это
время тревожное чувство не покидало старца. Ему казалось, что теперь он
вторгается в область запретного, неизвестного. И очевидно было, что после
этого обмана надо будет уйти. Неожиданно лопата звякнула о что-то
металлическое. Люппо достал фонарик.
- Черт возьми! - воскликнул он.- Там, кажется, кто-то уже лежит.
Старец нагнулся и увидел завернутый в промасленную холстину ящик. Они
поднесли фонарь и подцепили крышку.
В следующее мгновение Вассиан упал ниц перед разверстой могилой. Он обхватил
руками голову и сжался в комок: вера, так долго удерживаемая в глубине его
души, хлынула, как кровь из горла. Он в исступлении целовал землю и твердил:
"Господи, помилуй, Господи, помилуй",- и так без счета. Напарник его стоял в
стороне, он глядел на распростертого неофита большими задумчивыми глазами, и
его влажные губы шевелились.
- Интересно,- пробормотал он,- какова, по-вашему, вероятность подобного
совпадения? Один к миллиону?
- Изыди от мене, сатана! - гневно блеснули глаза старца.
- Да погодите меня гнать,- пробормотал будущий Божественный Искупитель.
Он посветил фонариком вокруг и еще раз оглядел найденный в яме ковчег. Луч
выхватил подрубленные корни сосны и засохший срез.
- Смотрите сюда! - сказал он, толкнув коленопреклоненного старца. - Сдается
мне, что нас кто-то опередил.


Глава VII. Харон

Неслышно вошел келарь и стал равнодушно глядеть на молящегося.
- Что тебе? - спросил Вассиан, поднимаясь с колен.
- Все ждут твоего слова,- сказал келарь негромко, но по телу наставника
пробежал озноб: он догадывался, но никогда не думал, что дело дойдет до
того, о чем спокойно и буднично объявил низенький невзрачный мужичок.
- Этого нельзя делать,- произнес старец.- Такая жертва никому не нужна.
Келарь исподлобья смотрел на него.
- Ты чужой для нас,- произнес он тихо.- Ты был всегда чужим и никогда нас не
понимал. Ты жалеешь нас как человек, в котором нет веры, и жалость твоя, яко
лжа.
- Как ты смеешь?!
- Я слышал твой разговор со скопцом. Я знал давно, что ты самозванец, но я
тебе не мешал, потому что ты делал то, что должен был делать. Я следил за
каждым твоим шагом: как ты слушал богомерзкие голоса, вместо того чтобы
молиться, как принял чуждого нам человека и позволял ему присутствовать на
наших молитвах, как, омраченный неверием, ты разрыл землю в святом месте и
хотел подкинуть туда чужие кости. Если бы ты хоть раз оступился, я бы убил
тебя. Но все, что ты делал, ты делал для блага Бухары. Теперь ты должен
будешь сделать последнее. Не бойся за них - они более любят ту жизнь, чем
эту. За себя решай, как хочешь. Там, в часовне, есть потайной выход. Когда
все заволочет дымом, ты сможешь уйти. Но если ты не сделаешь того, что
должен, ты знаешь, что тебя ждет?
- Ты хочешь меня испугать?
- Нет. Я только хочу, чтобы ты сделал положенное. С тобой или без тебя это
все равно произойдет. Мы не можем более хранить нашу веру в чистоте и должны
последовать своему завету. И ты должен будешь им объявить, что час пришел.
Посмотри на улицу.
Старец выглянул в окно: перед часовней собралась вся Бухара - сорок человек,
ровно столько, сколько без малого триста лет назад сюда пришло и осталось
здесь жить. Маленькое и злое солнце зависло над их головами, но они как
будто не замечали его, лица их истончились, потемнели от голода и казались
плоскими, как изображения на иконе.
- Они действительно этого хотят?
- Да! - выкрикнул келарь.- Они хотят спасти свои души. Им нечего больше тут
делать. Господь призывает их к Себе.
- Нет,- качнул головой старец,- этого хочешь только ты. А Господь, кажется,
просто растерян и не знает, что Ему с нами делать.
- Уходи,- сказал келарь, нахмурившись.- Забирай все, что хочешь, и уходи. Ты
больше не нужен здесь, ибо только станешь смущать людей. Ты хочешь спасти их
тела, но если продашь хоть что-то, если впустишь сюда деньги, не удержишь их
и погубишь их души.
- Ты, кажется, хорошо понял то, что услышал сегодня,- промолвил старец
печально.- Но ничего не понял во мне. Зато я тебя понял.
Келарь угрюмо взглянул на него.
- Все эти годы за моей спиной ты правил людьми. Я был только твоей ширмой, и
даже меня ты смог обмануть. Это ведь ты подложил под сосну ковчег. Но
неужели ты не боишься, что за подлог ты будешь гореть в аду?
- Это не подлог. В ковчеге лежат мощи Евстолии.
- Откуда они могли там взяться?
- Их положил туда убийца,- нехотя сказал келарь.- Я знал место в лесу, где
они зарыты.
- И все годы молчал?
- Я ждал, как она велела, знака и перенес ковчег под сосну, потому что так
было угодно Богу. Он вел мою руку. И я сделаю все, чтобы довести их до
спасения и не уклониться ни на один из соблазнов.
- И здесь то же самое, что и там,- пробормотал старец тихо.- Все только и
делают, что друг друга обманывают.
- Не смей богохульствовать! - выпрямился келарь.- Здесь - воля Господа.
- Которую каждый толкует на свой лад. Что ж, Он вел тебя, будем считать, что
поведет и других.
- Что ты намерен сделать?
- Я дам им свободу выбора. Пусть каждый решает за себя сам.
Келарь хотел что-то сказать, но, не дожидаясь возражений, старец вышел.

Стоящие перед избой люди смотрели на него неподвижными слезящимися глазами,
и, глядя в эти глаза, он понял, что жизнь уже оставила их. Он медленно
переводил взгляд с одного лица на другое, и все они, молодые и старые,
одинаково изможденные, были уже неотмирными. Он искал хотя бы одно живое
лицо, за которое можно было бы уцепиться, но не находил - даже посеревшие от
голода младенцы казались старичками. И его вдруг пронзило острое осознание
своей вины - он снова чувствовал себя не старцем, но историком Василием
Кудиновым, который двадцать лет подряд с невероятным успехом проводил
научный опыт по остановке истории и теперь пожинал горькие плоды этого
эксперимента.
Вместо того чтобы спасти Бухару, он погубил ее каким-то хитроумным способом,
отняв у этих людей свободу и возможность следовать своей воле. Предложи он
им сейчас выбор, привыкшие к полному послушанию, они бы не вынесли этого
бремени. В тот момент ему захотелось упасть на колени и покаяться перед ними
за свой обман, пусть бы побили его камнями, как лжепророка, пусть кинули бы
в я