у чай и снова присела на скамейку у печки.
     - Меня могли бы обидеть только люди, которых я люблю, - сказала она. - А чужие пусть говорят, что вздумается.
     Дмитрий Александрович приподнялся.
     - Значит, вас все-таки обидели? Такая высокая, прямая?
     - Нет, со мной все были приветливы. Одна, которая давала спирт, сказала даже, что я похожа на Дину Дурбин.
     - Вы лучше!
     Эх, ты! - уже привычно подумала Саша. Пошлый ты человек, вот и все. Она подняла на него хмурые глаза, ожидая встретить улыбку, но увидела лицо серьезное и даже печальное. И вдруг смутилась:
     - А если мне что-нибудь обидное говорят близкие люди, я тоже не обижаюсь, - продолжала она. - Они ведь не хотят меня обидеть. Я знаю, что не хотят. Вот и получилось, что я заговоренная. Сердиться умею, а обижаться - нет.
     - Понимаю. Вы очень правильная и рассудительная. И вы постановили: не обижаться.
     Ничего-то ты не понимаешь, - подумала Саша и ответила:
     - Да. Постановила.
     Ей очень хотелось поскорее уйти. Она взяла свое пальто, брошенное па спинку стула, и молча стала одеваться.
     - Уже? - спросил он таким печальным голосом, что Саше на минуту стало его жалко.
     - Поздно, - ответила она, смягчаясь. - А вам надо уснуть. Укрыться потеплее и уснуть. До свидания, Дмитрий Александрович
     - Да подойдите же сюда, не бойтесь.
     Саша подошла, он взял ее руку своими горячими руками и осторожно поднес к губам.
     Спасибо, сказал он.
     Выздоравливайте. Вы теперь - мой больной, а мои больные всегда выздоравливают.
     Спасибо, - повторил Поливанов.
     Саша часто вспоминала, как однажды она с Дмитрием Александровичем возвращалась из Ильинского в Москву. В полночном вагоне было пусто. Они сидели у окна друг напротив друга. И оба глядели в открытое окно. Изредка виднелись огоньки, там, далеко в поле. Темные деревья заполнили летнюю землю. Почти невидимые, они, шумя листвой, проносились мимо.
     Почему она запомнила этот ночной час, когда и слова-то никакого не было сказано? Неприметный, он запал в память и жил там вместе с деревьями, мчавшимися мимо вагонного окна.
     Потом настала осень, деревья пожелтели. Они печально стояли под дождем, на ветру. А потом покрылись снегом. Весной они отряхнут снег с озябших веток. Проглянут робкие зеленые почки, потом снова все зазеленеет. Летом бывает речка. Зимой - коньки, лыжи. Весной... Весной продают на углах ландыши.
     И были лыжи. И были коньки. И дни мелькали, как деревья за окном поезда.
     Понемногу стала привыкать к Поливанову и Саша. Когда, выходя после работы на улицу и оглядываясь, она не видела его и понимала, что он занят на съемках, ей становилось грустно.
     Она любила вместе с ним заходить в детский сад. Любила бродить с ним по улицам - и не столько разговаривать, сколько слушать. Чего он только не знал! И каких только не читал книг. И все он умел - и наладить крепления к лыжам, и починить электричество.
     В Доме кино он был свой человек. Но вот туда Саша не любила с ним ходить. Там все называли его Митя - и взрослые красивые женщины, и мальчишки - молодые операторы и актеры. Он весело всем отвечал, помахивал рукой, знакомил Сашу с разными знаменитостями. Он представлял ее по разному - то "моя молоденькая приятельница", то "мой друг", то ни с того ни с сего "моя подшефная". Все это Саше не нравилось. Кроме того, в Доме кино было много очень нарядных женщин.
     У Саши была черная юбка и две кофточки - белая и голубая. И одно выходное платье. Она и Нина Викторовна считали его очень красивым. Оно было синее, в складку, с белым воротничком. Нина Викторовна говорила, что белый воротничок очень оживляет.
     Но когда Саша с Дмитрием Александровичем пришла в этом платье в Дом кино, она поняла, что это вообще не платье. И туфли ее - не туфли, и чулки - не чулки. Все глядели мимо нее или небрежно скользили взглядом. Лица встречных - особенно женщин - словно говорили: "Кто это? Это - не наша. Чужая".
     И в самом деле, тут ей всегда было не по себе, хотя она старалась держаться гордо и независимо. Дмитрий Александрович был добрый человек, он сказал однажды будто мимоходом:
     - Терпеть не могу расфуфыренных женщин. Мне нравится, как вы одеваетесь: скромно и без претензий.
     Он сказал ей это перед тем, как погас свет в зале. И вдруг зажегся свет - свет чужой жизни, чужого горя, чужого счастья. На экране были Чаплин и слепая цветочница. Далеко - за океаном, за тридевять земель, в городе, которого Саша никогда не видала и, наверно, никогда не увидит. Но ей вдруг не стало дела до чьих-то красивых платьев, до чьих-то туфель. Билось и замирало сердце, навертывались слезы. Руку Саши тихонько пожала рука Дмитрия Александровича, и она счастливо и открыто ответила на это пожатие.
     Потом они шли по московским улицам и переулкам. Им не хотелось ни в метро, ни в троллейбус. Зачем метро и троллейбус? Зачем люди? Ничего не надо! Надо только вот так идти под дождем, по скользкой мостовой и вспоминать, вспоминать.
     - Вы хотите чаю? сказала Саша, когда он довел ее до калитки
     - Не откажусь, - отметил Дмитрий Александрович.
     Они поднялись наверх и тихо вошли в комнату, где спала Аня.
     - Нынче вы добрая, - насмешливо сказал Дмитрий Александрович. - Как выпивший миллиардер. Я все вспоминаю, каким он становится, протрезвившись. Глаза холодные, неприступные: "Ты ли это? Я и знать тебя не знаю".
     - Очень странно. Какое же сходство? - сказала Саша.
     - Да ведь с вами постоянно так - как купанье в озере: то струя теплая, то ледяная. Есть такие озера с ключами на дне.
     Саша помолчала, не зная, что ответить. Потом вышла на кухню поставить чай.
     Он сел перед Аниной кроватью и облокотился на перекладину. Аня тихо дышала во сне. Он глядел и глядел на девочку, не решаясь укрыть ее голую коленку, торчавшую из-под одеяла. Зарумянившееся спящее личико, на лоб свесилась прядь светлых волос. Длинные ресницы. Сашины ресницы. Сашин лоб. Брови? Сашины. А рот не Сашин. Твердые губы на детском личике - чьи они? Он перевел глаза на фотографию, висевшую на стене, и снова взглянул на девочку.
     Распахнулась дверь, на пороге - Саша. Она остановилась, посмотрела на Дмитрия Александровича, и вдруг лицо ее окаменело. Он поднялся ей навстречу.
     - Что с вами? - спросил он. Лицо у нее дрожало.
     - Уйдите, Дмитрий Александрович. Очень прошу вас, уйдите.
     - Что случилось, Саша? - повторил он.
     - Ничего не случилось. Я говорю: уйдите!
     - Я уйду. Но это - не по-человечески!
     - Пусть не по-человечески. Уйдите.
     Прошло несколько дней. Было часов около пяти, люди уже возвращались с работы. На лестнице, прямо на ступеньках, сидел человек. Он сидел тут с самого утра и курил трубку. Лицо у него было серьезное и задумчивое Чего он ждет? Этого никто не знает. Жильцы проходили мимо, оглядывались, удивлялись и шли дальше. Интеллигентный человек. Хорошо одет. Не мальчишка. Чего он тут сидит?
     Соседка из 14й квартиры успела сходить за хлебом, вернуться домой. Вспомнила, что забыла купить подсолнечного масла, сказала: "Эх я, голова!", снова сбегала в магазин и вернулась, а он все сидел. На лестничных площадках давно зажглось электричество, а он все сидел. Огонек трубки горел ярко в полутьме лестницы. К потолку бежал дым.
     - Что вы здесь делаете, Дмитрий Александрович? - с изумлением сказал Константин Артемьевич, входя с улицы.
     - Сижу, - спокойно ответил Поливанов.
     - То есть как это так - сидите? ? продолжал изумляться Константин Артемьевич. - Что это значит? Пойдемте наверх.
     - Нет, я подожду вашу дочь.
     - Она назначила вам свидание на лестнице? - спросил Константин Артемьевич. - Тогда сидите! - и он стал подниматься по ступенькам.
     - Свидание... да... - сквозь зубы произнес Поливанов. И вдруг в дверях показалась Саша. Не поздоровавшись, прошла по краю ступеньки, на которой сидел Поливанов. Ани с ней не было, а он так надеялся именно на Аню.
     - Саша! - сказал он. Саша не оглянулась.
     - Нет, вы должны, вы обязаны мне сказать, я не собака, чтоб со мной так обращаться.
     Он догнал ее, схватил за плечи и повернул к себе. Она молча, спокойно сбросила его руки.
     - Не пущу! - сквозь зубы сказал Поливанов. - Ответьте, а то я...
     - Ну, что вы? - тихо спросила Саша.
     - Я... Я убью вас.
     - Ну и убивайте - легко согласилась Саша.
     Он разжал кулаки, плечи его опустились.
     - Сашенька так он никогда не называл ее, - Сашенька... Я просто очень прошу вас... пожалуйста, скажите мне, что случилось?
     - Мне нечего вас сказать, - ответила Саша... - Я...
     Она умолкла. Ну что ей было сказать? Не могла же она сказать, что... Она вспомнила, как пошла, как увидела его над кроваткой. Лицо у него было такое... Она увидела и испугалась... Чего она испугалась? Она долго потом стояла у окна и плакала. Почему она плакала?
     А потом Анюта проснулась. Ее глаза смотрели испуганно. Она сказала "к тебе!" так требовательно, что Саша не осмелилась спорить. Она держала дочку на коленях, укрывая ей ноги свободной рукой.
     - А ты меня любишь? - спросила Аня.
     - Только тебя.
     - А Лешу? А бабушку?
     Саша не отвечала. Она укачивала Аню и повторяла: "Только тебя..."
     - Саша! - услышала она и, очнувшись, взглянула на Поливанова.
     Они все еще стояли на лестнице, мимо проходили люди и удивленно оглядывались. Лицо у него было злое, но в глазах дрожало что-то, чему Саша не знала названия.
     Что же мне сказать? - снова подумала она. И, презирая себя, сказала:
     - Когда мы пришли к нам... ну, помните, после кино...Я вышла на кухню за чайником. И Ольга Сергеевна говорила маме: "У него серьезные намерения". Это она про вас...и про меня...
     Зачем я вру? - подумала Саша. Да разве дело в том, что сказала Ольга Сергеевна?.. Саша пропустила мимо ушей глупые слова, но, войдя в комнату...
     - И мама с ней согласилась, - добавила она упавшим голосом.
     Поливанов снова сел на ступеньки и закрыл лицо руками.
     - Саша, вы меня доконаете, - послышался его приглушенный голос, и Саше показалось, что он смеется. - Ну как же я могу отвечать за чужую пошлость... или глупость...Соседка болтает... оказывается, виноват я... Неужели вы не верите в чистоту человеческих отношений? В дружбу? В дружбу между мужчиной и женщиной? Так кто же из нас заражен пошлостью? Нет, вы ответьте мне!
     Саша не знала, что ответить. Раздавленный ее пошлостью, Дмитрий Александрович, лохматый еще более, чем обычно, в расстегнутой куртке, какой-то растерзанный, замученный, сидел на ступеньке и смотрел на нее с укором.
     - Простите меня, Дмитрий Александрович, - тихо сказала Саша. - Я действительно подумала... простите меня.
     И он простил.

     "10 апреля 1941 года.
     Дмитрий Александрович принес Ане в подарок книжку о глупом мышонке. Сегодня она уселась за книжку и решила читать сама, долго пыталась начать и наконец, ничего толком не вспомнив, сказала:
     - Ну, в общем, кошка съела мышонка...
     Аня зовет частушки свистушками. Охотно поет, не стесняется. Дм. Ал. научил ее такой частушке:
     Не страдала и не буду, Пускай не надеется. Если он моя судьба, Никуда не денется.
     По-моему, зря. Уж если учить, так чему-нибудь другому.
     4 июня 1941 года.
     Сегодня мы ехали в метро. Дм. Ал. держал Аню на руках. И вдруг она спросила его:
     - Митя, мы едем в темно?
     Она замечает то, чего не замечаем мы. Когда сидишь в вагоне, видишь людей, смотришь, нет ли свободного места, следишь, не проехать бы остановку. А она видит тоннель, темные стены вместо дневного света, вместо неба и деревьев".

     Все шло по прежнему. Они шагали имеете по улицам дневным и вечерним. Ходили в театр. Снег растаял, земля заблестела лужами. Потом лужи высохли, и асфальт то покрывался летней пылью, то сверкал свежей полировкой. Но почему же все было хоть и по-прежнему, но совсем иначе?
     Лучше? Как у друзей после ссоры? Нет. Стало хуже. Что исчезло - простота? Доверие? Нет, она доверяла Дмитрию Александровичу. Почему же, когда он по вечерам провожал ее до калитки, она прощалась с ним быстрее, чем прежде?
     Она невзлюбила тьму у калитки. Невзлюбила темную парадную и ступеньки, на которых он сидел тогда, дожидаясь ее.
     Она бывала довольна, когда в кафе мороженое кто-нибудь третий подсаживался к их столу. Когда он звал ее в кино, она говорила:
     - Давайте захватим с собой Володю и Юлю.
     - Вам бы культурником работать, Саша, а не сестрой милосердия, - отвечал Дмитрий Александрович. - Ну что ж, давайте захватим.
     Саша приглашала Юлю, а Юля говорила:
     - Нет уж. По-моему, Дмитрий Александрович не очень-то любит хоровое пение. Идите одни.
     В кино она следила за тем, чтоб ненароком не прикоснуться к нему плечом. Сколько раз, когда они сидели в заколдованной полутьме зала, ее рука тянулась к нему и тотчас украдкой уходила, будто спохватившись. Он никогда теперь не брал ее под руку. Никогда не задерживался у калитки. Да, это был настоящий друг.
     Он входил во все дела семьи. Когда Саша оставила работу и начала готовиться к экзаменам в мединститут, Дмитрий Александрович принес ей гору учебников и помог составить план занятий.
     - Главное - химия, - говорил он, - и, пожалуй, немецкий. Сочинение вы напишете без особой подготовки, в мединституте на сочинение не очень строго смотрят. Вот химия другое дело.
     Когда он услышал слова Нины Викторовны, что с деньгами туговато, а машина для переезда на дачу будет стоить дорого, он сказал:
     - Ба, ничего нет проще! У нас грузовые то и дело ездят по Казанке, запросто подбросят и вас с вещами.
     И когда в начале лета на побывку приехал из училища Леша, он сказал ему:
     - Зайди-ка завтра ко мне на фабрику, я все оформлю. Сам и договоришься с шофером, он у нас свойский парень. Жду завтра к трем, ладно?
     Как люди быстро все забывают. Сперва страдают, плачут, боятся назвать имя того, кого уже нет. Потом страдание отступает, а вместе с ним уходит память.
     Нет, - говорит себе Леша, - я тебя помню и никогда не забуду. Пусть все забыли, пусть Саша забудет, а я тебя помню, ты для меня живой.
     Ночь. Все спят. Тихо похрапывает во сне отец, ровно дышит мама. И вдруг она просыпается и говорит сквозь сон:
     - Что ты ворочаешься? Не болен ли? Живот, да? Живот! У него душа переворачивается, а они только и знают свое.
     - Отстань! - говорит Леша матери и ложится на другой бок.
     В комнате, полной сонным дыханием матери и отца, ему отчетливо видится Андрей, его лицо и улыбка, слышится скрип шагов и веселый голос: "Леха!"
     Леша снова вздыхает, пытаясь уснуть, но никак не может. Вспоминается то одно, то другое.
     Он был сильно влюблен, до того влюблен, что писал стихи и прятал их в коридоре, в щель между сундуком и стенкой. И вот однажды мать, доставая из сундука шерстяные вещи, обнаружила эти стихи и, если бы не Андрей, прочитала бы их при всех в столовой. Андрей вырвал стихи из рук тещи и отдал Леше смятые листки:
     - Дуралей! Вот тебе ключ от моего нижнего ящика - запирай! Стихи, дневники, что там еще у тебя.
     Нина Викторовна обиделась, поджала губы, целый день не разговаривала с Андреем. Андрей извинился за грубость, но был тверд и не дал прочесть прилюдно Лешины стихи.
     А тогда... когда в дом пришла их классная руководительница? Она пришла с ужасным известием, что он, Леша, вот уд неделю не ходит в школу. К счастью, отца и матери не было дома. Навстречу учительнице вышел Андрей. Он только что вернулся из академии и был еще в военной форме - от этого он казался старше, чем был на самом деле. Да, сказал он, - я его брат. И Леша, корчась от ужаса и прильнув к замочной скважине, слушал из соседней комнаты.
     Очень прошу вас не волновать родителей, у них больное сердце, я сам с ним поговорю. И завтра прийду в школу. жалела ее больное сердце и ничего ей не сказала.
     Андрей вошел в комнату, нахлобучил Леше шапку, почти насильно надел пальто, и они спустились во двор.
     - Давай выкладывай, - сказал Андрей, - только, пожалуйста, без всякого вранья, начистоту.
     И Леша рассказал все начистоту, почти без вранья. Он не ходит в школу оттого, что его в школе не понимают. Он ходит в тургеневскую читальню и читает Жюля Верна и Дюма. Он ищет забвения, потому что выхода у него нет.
     - Стоп! - сказал Андрей. - Не выворачивайся! Давай по порядку. С самого начала.
     Пришлось рассказывать по порядку. У Леши есть друг. Учится в параллельном классе.
     - Имя? - беспощадно спросил Андрей. Леша молчал.
     - Имя? - повторил Андрей.
     - Ну, Тамара...
     - Фамилия?
     - Ну, Чудина.
     - Так. Продолжай. В чем же загвоздка?
     А загвоздка в том и была, что Лешин друг Тамара училась в параллельном, а не в его, Лешином, классе. Леша хотел учиться вместе с Тамарой, сидеть с ней на одной парте. Или, ладно, где-нибудь через парту, но все-таки в одном классе. Как этого добиться? Когда-то Саша осталась на второй год, чтоб учиться с Юлей. Так неужели он, Леша, не придумает, как сделать, чтоб его перевели к Тамаре.
     И тут случилось так, что одного провинившегося парнишку перевели в наказание в параллельный класс. Леша возликовал, путь был найден. Пока он придумывал, как бы ему похлестче провиниться, к ним в шестой "б" явилась новая молодая учительница физики.
     Леша вертелся изо всех сил, разговаривал с соседом, учительница остановила на нем свои большие пристальные глаза и строго сказала:
     - Встань! Как твоя фамилия? И тут Лешу осенило.
     - Забыл! - ответил он весело. Все захохотали. Учительница сказала:
     - - Постой и постарайся вспомнить! - и продолжала урок.
     Леша стоял как столб, кругом смеялись. Чуть погодя учительница спросила:
     - Ну как, вспомнил? Он упрямо отвечал:
     - Нет.
     И тогда учительница сказала:
     - Выйди из класса! И не возвращайся без отца. Отец, наверно, помнит твою фамилию!
     Несмотря на такие слова, Леша удалился ликуя. Он шел по коридору счастливый: он добился своего!
     Поначалу так и было: девчонки орали, что он распустился и его надо перевести в другой класс. Но мальчишки стали стеной и сказали, что на первый раз это слишком жестоко - разлучать Лешу с классом, в котором он учится всю жизнь. Он, мол, хороший товарищ и любит коллектив. И было постановлено: на два месяца снять с него пионерский галстук. Тут Леша затосковал и перестал ходить в школу.
     - Так, - сказал, выслушав его, Андрей, - значит, тебе мало, что ты живешь с ней на одной планете, в одном городе и даже учишься с ней в одной школе. Тебе непременно надо учиться в одном классе и сидеть на одной парте, неблагодарный ты человек!
     На следующий день Андрей пришел в Лешину школу.
     Весь в холодном поту, Леша увидел, как старший брат открыл дверь директорского кабинета. Он не знал, что пришлось там вынести Андрею! ...Молодой военный вежливо поздоровался с директором.
     И сказал, что он убежден: Лешу надо наказать примерно. Не только снять галстук, а именно перевести в другой класс, разлучить с коллективом.
     Директор уважительно слушал молодого военного - старшего брата, который был так суров, так принципиален и ни при каких обстоятельствах не позволял себе поддаться чувству жалости: он требовал для Леши сурового наказания.
     - Ну что же, - сказал директор, - пожалуй, вы правы! Но в какой же из параллельных классов его перевести?
     Андрей похолодел - он не знал, в каком из шестых классов учится Лешина любовь. И тут он увидел на столе директора стопку журналов - это были журналы шестых классов. Почему они оказались здесь, а не в учительской - неизвестно. Но Андрея это выручило. Зазвонил телефон, директор взял трубку. Как бы машинально Андрей открыл один журнал, другой. Он глядел в конец списка. Вот она - Чудина! Чудно!
     - Знаете, - сказал он, - вот что мне пришло в голову - кажется, судя по рассказам брата, довольно слаженный коллектив в том классе... Одним словом, в шестом "в".
     - Вы совершенно правы! Это класс Анны Ивановны, отличного воспитателя