памятника Юрию
Долгорукому на лошади там не было. То есть сама лошадь
была, но на ней сидел не Юрий Долгорукий, а Гениалиссимус.
В одной руке он держал свою книгу, а в другой меч. Причем
площадь теперь называлась: имени Научных Открытий
Гениалиссимуса.
   Откровенно говоря, мне не очень было понятно, какое
отношение имеет этот памятник к научным открытиям. Ну,
книга, это допустим. Но причем тут лошадь и меч?
   Тут мое внимание переключилось на здание, в котором
раньше был ресторан "Арагви". Теперь никакого "Арагви" там,
разумеется, не было, но на фронтоне здания под самой крышей
аршинными буквами было написано:

        ДВОРЕЦ ЛЮБВИ

   Признаться, я не сразу понял, что это значит. Но,
приблизившись к зданию, увидел справа от массивных дверей
вывеску, на которой прочел буквально следующее:

        ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫЙ ОРДЕНА ЛЕНИНА

         ПУБЛИЧНЫЙ ДОМ имени Н.К. КРУПСКОЙ

   - Ого! - сказал я себе самому. - Вот это я понимаю,
коммунизм!
   Настроение мое заметно улучшилось.
   Я думал, что это заведение работает только по вечерам, но
тут же прочел, что сексуальное обслуживание населения
производится с 8.30 до 17.30, перерыв на обед с 13 до 14
часов.
   Я посмотрел на часы. Было точно девять часов сорок две
минуты утра. Время для таких дел не самое подходящее, но,
впрочем, почему бы и нет?
   На уровне второго этажа висел плакат, изображавший
рабочего с поднятым вверх кулаком. Надпись под плакатом
была мне почти знакома:

        КТО СДАЕТ ПРОДУКТ ВТОРИЧНЫЙ,
                   ТОТ СЕКСУЕТСЯ ОТЛИЧНО

   Ниже были вывешены и правила поведения в ГЭОЛПДИК (так
сокращенно называлось это странное предприятие). В них было
сказано, что сексуальное обслуживание посетителей
производится как по коллективным заявкам предприятий,
учреждений и общественных организаций, так и в
индивидуальном порядке.
   Я невольно вспомнил шофера Кузю и его товарища, которые в
пункте помыва пытались склонить меня к безобразнейшей оргии.
Вот дикие люди! Зачем же столь интимным делом заниматься
сообща, когда существуют вполне узаконенные формы
индивидуального удовлетворения потребностей?
   Так я думал, продолжая скользить глазами по правилам, из
которых узнал, что обслуживание производится только по
предъявлении справки о сдаче вторичного продукта и что в
ГЭОЛПДИК запрещено:
   1. Приводить с собой и обслуживать партнеров со стороны
   2. Обслуживаться в верхней одежде.
   3. Обслуживаться в коридорах, на лестницах, под
лестницами, в кабесоте и других местах, кроме специально
отведенных.
   4. Пользоваться самодельными противозачаточными
средствами, а также орудиями садизма и мазохизма.
   5. Играть на музыкальных инструментах.
   6. Портить коммунистическое имущество.
   7. Категорически запрещается разрешать возникающие
конфликты с помощью сексоборудования.
   Здесь, так же как и в прекомпите, стоял дядя с повязкой
на рукаве и с компостером. Я сунул ему тот же клочок
газеты, но с другой стороны, и он, как и прекомпитский
страж, проткнул газету не глядя.
   Внутри это было что-то вроде поликлиники. Широкий
коридор с линолеумным полом и стенами, покрытыми темно-синей
масляной краской С каждой стороны на равном расстоянии
располагались бежевые двери кабинетов, а слева от входа,
сразу за выщербленной лестницей, была деревянная загородка и
стеклянное окошечко с надписью РЕГИСТРАТУРА.
   Навстречу мне, неся кучу канцелярских папок, шла девица в
белом халатике, едва прикрывавшем ее орудие производства.
   - Слаген! - сказала она мне.
   - Слаген! - сказал я и попытался ухватить ее за
что-нибудь. Но она ловко увернулась, посмотрела на меня,
по-моему, очень удивленно и недовольно и стала подниматься
по лестнице, предоставив мне возможность рассмотреть ее с
лучшей ее стороны.
   Не хочешь, не надо, сказал я и приблизился к
регистратуре, где сидела пожилая женщина в очках с оправой,
вырезанной из картона. Она что-то вязала. Мне было немного
неловко, но, преодолев смущение, я обратился к ней и сказал,
что хотелось бы как-нибудь обслужиться.
   Ничего не говоря, она мне сунула клочок бумаги. Это
была, конечно, анкета, впрочем, довольно скромная. Отвечая
на вопросы, я указал свои фамилию, звездное имя и отчество.
Чтобы не привлекать внимания, возраст свой я убавил ровно на
шестьдесят лет. В графе "венерические болезни" я написал,
естественно, "нет".
   Я вернул регистраторше анкету. Она насадила ее на
длинный ржавый штырь с заостренным концом, отложила свое
вязанье, вышла из-за загородки и без слов пошла по коридору,
гремя связкой ключей.
   Она открыла мне дверь No 6, пропустила внутрь и ушла, так
ничего и не сказав. Я прикрыл за собой дверь и огляделся.
Это была небольшая комната с одним окном без занавесок В
углу стоял узкий топчан, покрытый клеенкой, а рядом
пластмассовое ведерко. Никаких подушек или одеял видно не
было. Над изголовьем в рамке висел портрет Гениалиссимуса
со слегка распахнутой волосатой грудью, а под портретом
изречение Гениалиссимуса.

        ЛЮБОВЬ - ЭТО БУРНОЕ МОРЕ!

   Кроме портрета Гениалиссимуса, на всех стенах были
развешаны разные плакаты. А у двери в деревянной рамке был
помещен какой-то текст. Это были коммунистические
обязательства коллектива тружениц ГЭОЛПДИКа. Было сказано,
что, встав на трудовую вахту в честь 67 съезда КПГБ,
коллектив берет на себя следующие обязательства:
   1. Повысить трудовую дисциплину и культуру удовлетворения
возросших потребностей клиентов.
   2. Увеличить ежесуточную пропускаемость каждого
койко-места не менее чем на 13%.
   3. Увеличить сбор генетического материала на 6%.
   4. Работать на сэкономленных материалах.
   5. Проработать и законспектировать книгу Гениалиссимуса
"Сексуальная революция и коммунизм". Сдать по ней экзамены
с оценкой не ниже чем на 4.
   6. Регулярно выпускать стенную газету.
   7. Всем девушкам сдать нормы на значок "Готов к труду и
обороне Москорепа".
   8. Проявлять высокую бдительность и своевременно
информировать органы БЕЗО о подозрительных клиентах.
   Видя, что никто не спешит меня обслуживать, я стал
рассматривать плакаты.
   На них были изображены картины из повседневной
деятельности работниц учреждения Встреча директора
ГЭОЛПДИКа, дважды Героя Коммунистического труда,
Заслуженного работника сексуальной культуры и члена
Верховного Пятиугольника Венеры Михайловны Малофеевой с
избирателями трудящимися Первого шарикоподшипникового завода
Коллектив ГЭОЛПДИКа на уборке свеклы. На Первомайской
демонстрации Сексинструктор 2-го класса Эротина Коренная
читает лекцию "Гениалиссимус - наш любимый мужчина".
   Рассмотрев все плакаты, я присел на краешек топчана и
стал ждать.
   Никто не шел.
   Я уже хотел пойти узнать, в чем дело, как дверь
отворилась и в комнату заглянула регистраторша.
   - Вы уже закончили? - спросила она, глядя на меня поверх
очков.
   - Что закончил? - спросил я.
   - Что значит "что"? - -сказала она строго. - То, для
чего вы сюда пришли.
   Не выслушав ответа, она захлопнула дверь и ушла.
   Я догнал ее в коридоре.
   - Мамаша, вы что, смеетесь? - схватил я ее за локоть. -
Как я мог закончить, если ко мне никто не пришел?
   Она посмотрела на меня немного, как показалось мне,
удивленно.
   - А кого вы ожидали?
   Тут пришлось удивляться мне.
   - Ну как это кого? - сказал я. - Я ожидал кого-нибудь
из обслуживающего персонала.
   По-моему, она опять ничего не поняла. Она долго и
внимательно смотрела на меня, словно на какого-то психа, а
потом сказала:
   - Комсор клиент, вы что, с луны свалились? Вы разве не
знаете, что у нас для клиентов с общими потребностями
самообслуживание?
   - Вот он! Вот он! - услышал я дикий вопль и увидел
ворвавшуюся в заведение тетку, которая понимала
по-иностранному. За спиной ее маячили два милиционера.

        ВНУБЕЗ

   - Вот он! Вот он! - кричала тетка. - Шапиен! Как
есть, чистый шапиен. Штаны длинные носит, говно не сдает,
пищей брезгует, а по-нашему говорит, как мы.
   - Ладно, ладно, любезная, - сказал милиционер, который
был поздоровее и скошенным лбом смахивал на питекантропа. -
Сами как-нибудь разберемся. У вас потребкарта есть? -
спросил он, обратившись ко мне.
   - Есть, - сказал я и вытащил уже проколотый с двух сторон
обрывок "Зюддойче цайтунг".
   Надеяться, что здесь этот номер пройдет еще раз, было,
конечно, наивно и глупо, но я часто поступаю по наитию, и
оно меня обычно не обманывает.
   На этот раз обмануло.
   Питекантроп взял обрывок, повертел в руках, приблизил к
глазам, отдалил и, изобразив на лице своем крайнее
недоумение, протянул бумагу своему товарищу, который тоже
был здоров, но все-таки пощуплее. Тот посмотрел бумажку и
даже для чего-то подул на нее.
   - Это по-каковски же здесь начикано? - спросил он
вежливо.
   Изобразив на своем лице удивление, я сказал, что,
по-моему, и дураку ясно, что здесь начикано исключительно
по-китайски.
   - И вы понимаете по-китайски? - спросил он, как мне
показалось, с почтением.
   - Ну да, конечно, понимаю. Кто ж по-китайски не
понимает?
   - Придется пройтить, - сказал тот, здоровый.
   - Это куда же? - поинтересовался я.
   - Известно куда. Во внубез.
   Догадавшись, что внубез означает внутреннюю безопасность,
я подчинился.
   Местное отделение внубеза находилось в другом крыле того
же здания.
   У дежурного за деревянной перегородкой было три звездочки
на погонах. Четверо нижних чинов в дальнем углу комнаты
забивали козла.
   - Вот, - сказал питекантроп, - так что, комсор дежурный,
китайца пымали.
   - Что еще за китаец? - посмотрел удивленно дежурный.
   - Обыкновенный китаец, - сказал питекантроп. - В длинных
штанах ходит, говно не сдает, говорит по-нашему, а читает
по-китайскому. Вот. - Он протянул дежурному кусок газеты.
   Дежурный долго разглядывал этот странный клочок и стал
вертеть его так и сяк, напрягаясь, шевеля губами и даже
посмотрел бумажку на свет, видимо надеясь обнаружить в ней
водяные знаки.
   - А что это здесь написано тысяча девятьсот восемьдесят
два? - сказал он. - Это что, старая газета?
   - Ну да, - говорю, - старая, из музея.
   - Ну ладно, - сказал дежурный и раскрыл толстую тетрадь,
на которой было написано: "Книга регистрации нарушителей
компорядка". Затем он взял деревянную ручку (последний раз
я видел такую шестьдесят лет назад в кружке у Симыча),
обмакнул ее в стеклянную чернильницу. - Ваше фамилие?
   - Карцев, - сказал я.
   - Чудно, - сказал дежурный. - Фамилие китайское, а
звучит вроде как наше. А вы к нам со шпионскими целями или
же просто так?
   Тут я, честно говоря, немного струхнул. Начнут шить
шпионаж, потом не отобьешься.
   - Ладно, - сказал я, - ребята. Хватит валять дурака, я
не китаец, я пошутил.
   - Пошутил? - переспросил дежурный и переглянулся с
питекантропом. - Что значит, пошутил? Значит, вы не
китаец?
   - Ну конечно же, не китаец. Вы когда-нибудь видели
китайцев? У них глаза узкие и черные, а у меня выпуклые и
голубые.
   - Ах, так ты не китаец! - взбеленился вдруг дежурный. -
Если ты не китаец, то мы с тобой сейчас иначе поговорим.
Тимчук! А ну-ка врежь-ка ему по-нашему, по- коммунисски!
   У этого Тимчука кулак был как пудовая гиря. Мне
показалось, что я ослеп не только от удара, но и от гнева.
Плюясь кровью и ничего не видя перед собой, я ринулся на
Тимчука и, если б достал, разодрал бы ему, наверное, всю
морду. Но тут в дело вступили доминошники. Все вместе они
скрутили меня, завернули руки за спину и повалили на пол.
   - Гады! - кричал я. - Да что же это вы делаете!
   Меня прижали носом к шершавому вонючему полу. Я
брыкался, вырывался и орал благим матом, когда они
выворачивали мне суставы.
   - Сволочи! - кричал я. - Бандиты! А еще коммунисты!
   - Комсор дежурный, - разобрал я голос Тимчука. - Вы
слышите, он против коммунистов кричит.
   Я хотел возразить, что я не против всех коммунистов, а
только против плохих коммунистов, за хороших коммунистов.
Но мне еще крепче завернули руки, и сквозь собственный вой я
услышал лязганье ножниц вокруг моих ног.
   - А теперь поднимите его, - сказал дежурный.
   Я опять оказался перед ним, побитый и помятый. Кровь из
разбитого носа и рассеченной губы стекалась на подбородке в
одну струю и крупными каплями падала на рубашку. Мои
замечательные брюки, которые перед самой поездкой я купил в
Кауфхофе, теперь представляли собой жалкое подобие шортов с
криво обрезанными краями и свисающими лохмотьями.
   - Звездное имя и отчество? - спросил дежурный.
   - Пошел вон, сволочь! - сказал я и плюнул ему в морду
кровью.
   Вот говорят, перед самой смертью человек видит всю свою
жизнь, как в кино. Пока Тимчук замахивался, подобное кино я
тоже увидел. Правда, кино особенное. Я видел как бы сразу
все кадры одновременно. Я видел себя и помидороподобным
маленьким уродцем, которого сразу же после родов показывают
моей матери, и в то же время я увидел себя в детском саду, в
президиуме Союза писателей СССР, в мюнхенском биргартене (9)
у китайской башни и даже в гробу, в котором меня несут к
могиле, только не разобрал, кто несет.
   - Стойте! Стойте! - услышал я звонкий голос и,
очнувшись, увидел Искрину Романовну, которая буквально
висела на занесенном кулаке Тимчука.
   - Стойте! - повторяла она. - Не смейте его бить!
   Дежурный, может быть, понял, что допустил какую-то
ошибку, но, еще не желая в ней признаться, спросил Искрину
Романовну, что я за цаца такая, что меня нельзя бить.
   - Да вы знаете, кто он такой? - продолжала негодовать
Искрина. - Да ведь это же...
   Она наклонилась к дежурному и сказала ему что-то на ухо.
   Ситуация резко переменилась. Дежурный выскочил из-за
перегородки и чуть ли не валялся в ногах у меня, прося
пощадить его и его детей, которых у него, может быть, и не
было. Рядом с ним трясся от страха Тимчук, который сразу же
стал маленьким и плюгавым.
   Само собой, отрезанные штанины мне тут же были с поклоном
возвращены, а появившаяся неизвестно откуда сестра
милосердия оказала мне первую помощь, залепив нос и губы
изоляционной лентой, которая пахла смолой.
   - Пойдемте! - тянула меня за руку Искрина Романовна, а
дежурный все еще вертелся перед носом и кланялся, и просил
пощадить.
   - Ну пойдемте же! - настаивала Искрина.
   - Сейчас, - сказал я и, вырвав у нее руку, прямо локтем
заехал дежурному в рыло, отчего у него из носа кровь
брызнула в разные стороны.
   - Вот, сказал я, - тебе по-социлисски. А тебе, сука,
повернулся я к Тимчуку, - по-китайски.
   Я дал ему кулаком по сопатке и сам же завыл
нечеловеческим голосом - морда у Тимчука была изготовлена из
кирпича.

        КАК ПАХЛА МАМА

   Ну, рассказывайте, - строго сказала мне Искрина
Романовна, когда мы вернулись в гостиницу. Как вы оказались
во внубезе? Что вас туда занесло?
   Мне было ужасно неловко. Трогая пальцем разбитый нос, я
сказал, что хотел всего лишь пройтись, посмотреть своими
глазами, как живут простые комуняне.
   А как же вас выпустила дежурная?
   Она меня никак не выпускала. Она просто спала и я
тихонько прошел мимо.
   Видите, она спала! возмутилась Искрина. Вот до чего
доходит потеря бдительности! Нет, таким в Москорепе не
место.
   Но она не виновата! закричал я, испугавшись, что сильно
подвел дежурную. Она, может быть, устала за ночь и
задремала. А я шел очень тихо. Я даже ботинки снял, чтобы
она не слышала.
   Про ботинки я, конечно, наврал.
   Ну хорошо, рассказывайте дальше. - Искрина уселась в
кресло и взирала на меня строго, как судья.
   Я рассказал все, как было. Про очередь во дворе и
скандал с теткой, которая понимает по-иностранному. Про
памятник Гениалиссимусу, про Прекомпит.
   А что вы делали во Дворце Любви?
   Я совсем смутился.
   Ну вот, сказал я, - вам все нужно знать. В том-то и
дело, что я там ничего не делал. Потому что не с кем было.
Подобным самообслуживанием я даже в детстве не увлекался. А
уж в моем возрасте мне об этом и думать противно.
   - А вас никто и не заставлял, - сказала она резко. - Вы
должны были бы понять хотя бы по тому, как вас встречали,
что вы можете рассчитывать на большее. Эти места, которые
вы посетили, предназначены для комунян общих потребностей.
А для вас решением Верховного Пятиугольника установлены
повышенные потребности.
   - Спасибо, - сказал я довольно холодно. - Но я, если
хотите знать, вообще-то против неравенства. И если уж я
сюда попал, то не хочу никаких привилегий, а хочу быть как
все.
   - Какой же вы все-таки отсталый! - воскликнула она в
сердцах. - Что значит "как все"? О каком неравенстве вы
говорите? У нас все равны. Каждый комунянин рождается с
общими потребностями. Но потом, если он развивается,
совершенствуется, выполняет производственные задания,
соблюдает дисциплину, повышает свой кругозор, тогда,
естественно, его потребности возрастают и это учитывается.
Вообще я вижу, наша жизнь вам еще совершенно непонятна и вам
лучше одному пока не ходить. Тем более, что вам надо
готовиться к вашему юбилею.
   - Да что вы пристали ко мне с этим юбилеем! -
рассердился я. - Не хочу я никаких юбилеев. Вам хорошо
известно, что мне на самом деле не сто лет, а гораздо
меньше.
   Ну да, вы выглядите гораздо моложе, - согласилась она. -
Но все-таки вам исполняется именно сто лет. Завтра указ
Верховного Пятиугольника о всенародном праздновании вашего
юбилея будет опубликован. Это будет событие огромного
политического значения. А вы ведете себя так легкомысленно.
Поэтому Творческий Пятиугольник поручил мне переселиться к
вам и провести с вами курс интенсивной индивидуальной
подготовки.
   Я посмотрел на нее недоверчиво.
   - Я не понял, - сказал я. - Что значит, вам поручили
переселиться? Вы собираетесь жить со мной в одном номере?
   - Ну да, - сказала она. - Во всяком случае, до тех пор,
пока вы сами не станете ориентироваться. Тут места на двоих
достаточно.
   - Места, конечно, хватит. Но тогда скажите кому-нибудь,
пусть мне поставят раскладушку.
   - Зачем? - удивилась она. - Эта кровать достаточно
широка. Я надеюсь, вы не очень сильно храпите?
   - Не знаю, - сказал я неуверенно. Обычно не храплю,
но... Слушайте, - сказал я, волнуясь. - Я все-таки чего-то
не понимаю. Вы можете считать меня столетней развалиной, но
я не могу спать в одной постели с женщиной, как
бесчувственная колода. У меня могут возникнуть всякие
такие... как бы сказать... побуждения и... в общем-то, я
за себя не ручаюсь.
   Тут она первый раз за все время, сколько я ее знал,
засмеялась и сказала, что я человек не только отсталый, но и
просто глупый. Естественно, ложась со мною в постель, она
не собирается подвергать меня непосильным испытаниям.
Напротив, Творческий Пятиугольник рекомендовал ей
удовлетворять мои повышенные потребности по мере их
возникновения.
   - Кстати, сказала она делово, - вас в этом смысле тоже,
вероятно, придется кое- чему поучить. Ваши представления о
сексе, как я подозреваю, такие же дикие, как обо всем
другом.
   - Возможно, - согласился я в замешательстве. Они у меня, в
общем-то, диковаты. А вы что же, так вот можете спать с кем
попало и даже получать от этого удовольствие?
   Мне показалось, что мой вопрос ее немного оскорбил и
покоробил.
   - Я сплю не с кем попало, - сказала она, а только по
решению нашего руководства. А удовольствие от этого я
получаю, как от всякой общественно-полезной работы.
   Сказать откровенно, я очень разволновался. Я стал
расхаживать по комнате и думать, как мне к этому всему
относиться. Я, собственно, от общественно- полезной работы
такого рода тоже никогда не уклонялся, но есть же все-таки
какие-то понятия о супружеской верности. Я, может быть, был
не всегда очень стоек и со Степанидой дал слабину, но все же
своей жене я без крайней необходимости стараюсь не изменять.
Это я и попытался сейчас объяснить.
   - Дорогая Искрина Романовна... - начал я.
   - Ты можешь называть меня просто Искрой, перебила она,
улыбнувшись. - Или даже киской, если тебе это нравится