насмешливо поинтересовалась
Пропаганда Парамоновна.
   - Натура помешала, сказал я - Вот понимаете, вижу слово
"Сим", нацеливаюсь на него, а рука просто не поднимается И
кроме того, так же просто он не вычеркивается. Если
вычеркнуть его, значит, надо вычеркнуть и Зильберовича.
   - Очень хорошо, - вмешался Звездоний. - Одним симитом
будет меньше.
   - Да не одним, - возразил я. - Вычеркнуть Зильберовича,
тогда и Жанета там ни к чему. А за Жанетой надо вычеркивать
и Клеопатру Казимировну И Степаниду, и Тома, и лошадь, и
доктора Ривкина.
   - Ну и вычеркните их всех! - закричал Смерчев.
   - Но вы же понимаете, что тогда никакого романа не
получается. Получается какая- то чепуха. И вообще вы меня
просто не понимаете. Да если бы я умел так корежить свои
романы, мне бы к вам и ездить незачем было. Я бы еще тогда,
в социалистические времена, при культистах, волюнтаристах,
коррупционистах и реформистах сделал бы знаете какую
карьеру! Я бы уже тогда был секретарем Союза писателей.
Героем труда, депутатом и лауреатом. И еще б гонорары
получал мешками. Но я тогда этого не умел и сейчас не умею.
   В кабинете наступило тяжелое молчание. Участники
заседания переглядывались, а Коммуний Иванович расстегнул и
опять застегнул верхнюю пуговицу гимнастерки.
   Вдруг Пропаганда Парамоновна вскочила на свои короткие
ножки, подкатилась ко мне сзади, обняла меня и своими
большими грудями прижалась к моим лопаткам.
   - Ну пожалуйста, ну миленький, - забормотала она
сладеньким голоском, - ну что ж ты такой упрямый, ну что ты
противишься, прямо как осел какой-то. Ну, пожалуйста,
помоги нам, я тебя прошу. Как женщина тебя умоляю.
   Она вдруг опустилась на колени, обхватила мои ноги
руками...
   - Ну миленький, ну хорошенький...
   Я разволновался, вскочил на ноги, уперся руками в ее
колючее темя и стал отталкивать.
   - Да что вы! - сказал я. - Да что это вы такое
устраиваете? Да как вам не стыдно!
   - Позорник! - вдруг услышал я голос Звездония. - Он еще
говорит о стыде! Негодяй! Ты посмотри, кто перед тобой
стоит на коленях! Женщина! Мать! Генерал! А ты... Да я
тебе сейчас всю морду в кровь разорву!
   С этими словами он подскочил ко мне, стукнул ногою в пол
и ринулся на меня с кулаками. Хорошо, я успел как раз
вырваться из объятий Пропаганды, схватил Звездония за
бороденку, потянул вниз и расквасил его физиономию о свое
колено.
   Умываясь красной юшкой, он отскочил с диким ревом и стал
у стены, прижавшись к ней спиной. Он закрыл лицо руками, но
кровь текла сквозь пальцы, капала ему на рясу и на пол.
   Участники заседания изумленно смотрели то на меня, то на
Звездония. Первый раз за все время я перехватил взгляд
Искрины и понял, что она в ужасе.
   - Да это же настоящий террор! - вдруг зловеще произнесла
Пропаганда Парамоновна.
   И в кабинете наступило молчание, от которого мне стало не
по себе.
   Маршал Взрослый вдруг встал и вышел.
   И я заметил, что сразу все присутствующие не то чтоб
облегченно вздохнули, но расслабились. Дзержин вскочил и
подбежал к Звездонию.
   - Ну что тут у тебя? - спросил он довольно грубо. - Ну,
ничего страшного. Задери голову вверх, и кровь остановится.
Все в порядке, - сообщил Дзержин Смерчеву.
   - Да как это все в порядке? - возмутилась Пропаганда
Парамоновна. - Какой же это порядок, когда совершается
бандитское нападение?
   - Помолчи! - оборвал ее Дзержин - Вот что, - сказал он и
заходил кругами по комнате. Наша дискуссия с Классиком
зашла слишком далеко. Мы требуем от него чего-то, он нас не
понимает, а почему?
   - А потому что враг, поэтому и не понимает, - сказала
Пропаганда.
   - Да, вероятно, поэтому, - печально улыбнулся Смерчев.
   - Ну зачем же так! - хлопнул себя по ляжке Дзержин.
Зачем сразу же враг? Зачем кидаться такими словами? Я
лично, как работник БЕЗО, привык искать в людях хорошее,
самое лучшее, что в них есть. Мы должны нашего Классика
попытаться понять. Дело в том, что я тут просматривал
всякие старые дела предварительных писателей и обнаружил,
что среди них было много, в общем-то, ненормальных и с ними
надо обращаться тонко. Потому что иначе они упираются. Как
вот сейчас он. А все дело в том, что он человек творческий,
ему нельзя просто приказывать сделать то-то и то-то, а мы
должны предложить ему широкий выбор, чтобы размах был для
творчества. Ну, допустим, не хочет он указать
местонахождение сейфа. Ладно, не надо. Не хочет вычеркнуть
своего героя, это можно понять. Но послушай, дорогуша, -
обратился он уже лично ко мне. - Ты можешь сам что-нибудь
придумать. Допустим, не хочешь вычеркивать своего этого, но
можно сделать, что он умер - и все. И на этом поставить
точку. Или, допустим, его не заморозили, а засолили. А?
   Дзержин посмотрел на меня, и другие последовали его
примеру. Даже Звездоний, боясь опустить голову, как-то ее
слегка развернул и посмотрел на меня по-птичьи.
   - А что? - сказал Смерчев. - По-моему, идея хорошая.
Продуктивная.
   - Да глупости это, - возразил я устало. - Кто ж это
станет засаливать человека? Он же не огурец и не свинина.
   - Ну это я просто так, - сказал Дзержин. - Это я сказал
как бы в порядке бреда. Ну можно чего-нибудь другое
придумать. Допустим, его заморозили, в сейф положили, а там
дырка, он разморозился и протух. Короче говоря, всякие
варианты могут быть. Тебе лучше видно, ты ж художник.
   В это время Искра глянула на меня, и я понял, что она
категорически против таких поправок. Может быть, если б не
этот ее взгляд, я бы и уступил. А так...
   - Нет, - сказал я, чувствуя, что минута слабости прошла.
- Нет, такого не будет. И вообще, раз вы так со мной
разговариваете, я с вами никаких дел больше иметь не хочу.
Не надо мне ни юбилеев ваших, ни почестей. Я вот только
дождусь своего космоплана и уеду к себе обратно в Штокдорф.
   - Без визы? - зажимая нос, с любопытством прогнусавил
Звездоний.
   - Без какой еще визы? - спросил я настороженно.
   - Ну как же, - улыбнулся Смерчев. - У нас же существуют
определенные правила пересечения границ. У нас без визы
нельзя. У нас даже для того, чтобы выехать в Первое Кольцо,
куда-нибудь, понимаете, допустим, в Калужскую область, и то
виза нужна.
   Так это, - махнул я рукой, - касается ваших комунян. А я
не только не комунянин, я даже советского гражданства вот
уже шестьдесят лет с лишним лишен. И вообще я не ваш.
   При этих моих словах все члены Пятиугольника как-то
странно переглянулись, а Коммуний Иванович улыбнулся, широко
развел руки и, называя меня моим человеческим именем,
удовлетворенно сказал:
   - Нет, Виталий Никитич, вы наш. Ведь мы вас
реабилитировали.


         * Часть шестая *

        ГОСТИНИЦА "СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ"

   - Куда ты меня привез? - спросил я Васю.
   - Куда приказали, - отвечал он. - Вы теперь будете жить
здесь. - Он, указал мне на длинное приземистое здание и,
пока я разглядывал это здание, включил скорость и укатил,
обдав меня клубами пара.
   Когда пар рассеялся, я при лунном свете разглядел, что
здание представляло собой что-то вроде барака, все окна
которого были совершенно темны. Над дверью посреди барака
тускло отсвечивала ободранная вывеска:
          ГОСТИНИЦА "СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ"
   Прямо напротив гостиницы был какой-то пустырь, а справа
тянулся высокий железобетонный забор с колючей проволокой
наверху, из чего я заключил, что нахожусь на самой окраине
Москорепа.
   Постояв в некотором недоумении, я решил войти в гостиницу
и толкнул дверь, которая с ужасным скрипом открылась, когда
я надавил на нее плечом.
   В нос сразу шибануло запахом мочи.
   - И как это вы в такой вонище живете? - спросил я
пожилую женщину, младшего лейтенанта. Она сидела возле
тумбочки, на которой слабо светила коптилка, сделанная из
консервной банки. Интересно, откуда они взяли эту банку? Я
в Москорепе ни разу никаких консервов не видел.
   - А вам что нужно? - спросила младший лейтенант.
   Я ей сказал, что меня перевели сюда из гостиницы
"Коммунистическая".
   - Как фамилия?
   Я думал, что, услышав мою фамилию, она тут же придет в
восторг и попросит автограф, но ничего подобного не
случилось. Она долго мусолила какую-то грязную книгу и
водила по строчкам скрюченным пальцем. Отыскав нужное, она
взяла с тумбочки связку ключей, взяла коптилку, повела меня
куда-то в глубь коридора и, открыв дверь No 14, сказала:
   - Вот ваша комната.
   И тут же ушла.
   Я пошарил по стенке в поисках выключателя, но никакого
выключателя не было, как не было, впрочем, и лампочки. Но
луна светила достаточно ярко, и я разглядел узкую железную
кровать, стоявшую в углу у забранного решеткой окна, и
покосившуюся табуретку. Кровать была покрыта суконным
одеялом, поверх которого лежала подушка, набитая, как я
понял, трухлявой соломой. По-моему, ничего больше в комнате
не было, не считая пластмассового горшка, который я нашел в
углу возле двери.
   Откровенно говоря, мне все это крайне не понравилось, но
я же знал, что за мое упрямство мне придется как-то платить,
и решил: ну и черт с ними, поживу и здесь. Хорошо еще, что
дали отдельный номер, а не койко-место в общей комнате, где
потребители свинины вегетарианской наверняка не только
храпят.
   Под одеялом, разумеется, никакой простыни я не нашел.
   Ну что было делать? Я выставил ботинки за дверь, а
дальше раздеваться не стал и лег поверх одеяла.
   Я так устал, что заснул немедленно, но вскоре проснулся
оттого, что меня грызли какие-то насекомые. Несколько раз
за ночь я вставал, отряхивался, опять ложился, к утру
немного поспал, а когда встал, ужаснулся. По стенке ползали
клопы, одеяло шевелилось от вшей, а между ними прыгали
блохи. Я задрал рубашку и увидел, что все тело у меня
покрыто красными точками.
   - Скорей, скорей отсюда! - сказал я себе самому и
выскочил в коридор. У меня, конечно, было подозрение, что
ботинки мои я найду вряд ли начищенными, но их там и вовсе
не оказалось.
   Дежурная была уже другая, в звании старшины. Когда я ее
спросил про туфли, она слегка удивилась, а потом объяснила,
что за вещи, выставленные в коридор, администрация не
отвечает. Этого следовало ожидать. Я спросил у нее, где
тут у них кабесот, она сказала, что никаких кабесотов в
гостиницах этого класса не бывает, а накопитель продукта
вторичного находится у меня в номере. Она имела в виду,
очевидно, горшок.
   Мне, понятно, пользоваться этим сосудом не очень
хотелось, но ничего не поделаешь, я вернулся в номер.
Интересно, что кусок газеты метра в два с половиной там
все-таки был. Развернув этот кусок, я сразу увидел крупный
заголовок: "ЧЕЛОВЕК ИЗ ПРОШЛОГО".
   Как я сразу догадался, речь в статье шла обо мне, хотя
имя мое ни разу не было упомянуто.
   Разумеется, мне и раньше приходилось читать подобную
критику, но раньше я был, может быть, более толстокожий и не
принимал все так близко к сердцу, но теперь прочитанное меня
глубоко ранило. В статье было сказано, что некий
отвратительный тип с давних времен ступил на путь
критиканства и оплевательства всего, что нам дорого. Что,
живя во времена развитого социализма, он не видел ничего
хорошего в поступательном движении предкоммунистического
общества вперед и по заданию разведок Третьего Кольца
клеветнически оплевывал все, что видел. Своей, с позволения
сказать, деятельностью он заслужил самое суровое наказание,
но благодаря попустительству тогдашних распоясавшихся
коррупционистов сумел избежать возмездия, скрывшись в
Третьем Кольце, где в угоду своим заокеанским покровителям с
усердием облаивал страну, которая его растила, кормила,
поила, одевала и обувала. И вот он снова появился у нас.
Наше общество простило отщепенцу его прежние преступления.
Мы надеялись, что за шестьдесят лет пребывания в Третьем
Кольце он осмотрелся, одумался, понял принципиальную разницу
между коммунизмом и миром, где трудящиеся дошли до такой
нищеты, что даже вторичный продукт вынуждены ввозить из-за
границы. Надеясь на это, Верховный Пятиугольник принял
решение о полной реабилитации отщепенца. Мы встретили его с
распростертыми объятиями, но, как говорится, сколько волка
ни корми, он все в лес смотрит. Этот потерявший всякую
совесть лакей международной реакции и на нашу жизнь периода
зрелого коммунизма смотрел сквозь черные очки, все ему не
нравилось настолько, что он не отличал прекомпита от
кабесота.
   Наше общество, как известно, самое гуманное в мире. Но с
теми, кто нарушает его законы и нормы поведения, оно
поступает сурово. Заканчивалась статья призывом к комунянам
перед лицом моей провокации проявить собранность,
бдительность, еще теснее сплотиться вокруг партии Верховного
Пятиугольника, Редакционной Комиссии и лично Гениалиссимуса
и давать решительный отпор всяким враждебным вылазкам.
   Да, мне было очень неприятно это читать. Мне даже
противно было использовать эту газету для той цели, ради
которой она издавалась. Но, не имея под рукой ничего более
подходящего, я все-таки ее употребил и очень расстроенный
вышел в коридор.

        БОЙКОТ

   Дежурная у тумбочки штопала нитяной чулок, натянутый на
какую-то чурку. Я спросил ее, где можно умыться.
   - Потребности в умыве не удовлетворяются, - сказала она
вполне грубо.
   - А завтракательные потребности где-нибудь
удовлетворяются? - спросил я довольно ехидно.
   - Прекомпит за углом, - ответила она, не подняв головы
кочан.
   Я вышел на улицу. Асфальт за ночь остыл, и моим
изнеженным и необутым ногам было холодно. А кроме того,
попадались всякие камушки, мелкие осколки пластмассы, и идти
было просто больно. Подгибая пальцы, я кое-как доковылял до
прекомпита. Очередь была небольшая, человек сорок. Меня
удивило, что так мало людей, но тут же я догадался, что
нахожусь в Третьей Каке, где живут в основном комуняне
самообеспечиваемых потребностей. Значит, эти, которые в
очереди, приехали сюда из центра. А может быть, это вообще
были даже не комуняне, а приезжие из Первого Кольца, потому
что никто из них меня не узнавал и никто не просил
автографа.
   На стенке у дверей было вывешено меню. Я прочел его.
Слава Богу, свинины вегетарианской не было. Там значилось
только два блюда: каша рисовая из пшена и чай из дубовых
листьев "Дубравушка". Я подумал, что, может быть, это то,
что я могу употребить без особого риска для своего желудка.
Но рядом с меню висело уже знакомое мне объявление, что
комуняне удовлетворяются только по предъявлении документа о
сдаче продукта вторичного.
   Я побежал назад в гостиницу. Но мой горшок оказался
совсем пустым и даже чисто вымытым. Мне было, право, очень
неловко, но все же я обратился к дежурной и, запинаясь от
смущения, спросил, не знает ли она, куда делся мой продукт,
оставленный в номере.
   - За пропажу вещей, оставленных в номере, администрация
ответственности не несет, - сказала она, не глядя на меня, и
я понял, что мой вторичный продукт украла именно она.
   И что же теперь получалось? Не имея вторичного продукта,
я не могу получить первичный, а не получая первичный, не
могу произвести вторичный. И значит, что же мне, с голоду
помирать?
   Тут у меня, надо сказать, мелькнула мысль, что, может
быть, здешние идеологи правы: вторичный продукт первичен, а
первичный вторичен. Что же мне было делать?
   - Прежде всего разыскать Искру, - сказал я себе самому.
- Конечно, я понимаю, она служит им, но все же она была со
мной в таких близких отношениях. Может быть, она захочет
мне как-то помочь.
   Я спросил у дежурной разрешения позвонить.
   - Телефон только для служебных потребностей, - отрезала
она, не глядя.
   Я опять вышел на улицу, рассчитывая позвонить из
автомата, тем более что автоматы в Москорепе все совершенно
бесплатны. Один автомат у входа в гостиницу не работал, у
второго была сорвана дверь и перерезана трубка, в третьем,
за углом, трубка имелась, но стекла были выбиты, и я не
вошел, боясь пропороть ноги.
   Следующий автомат был примерно через квартал, в нем были
и дверь, и трубка, не было только звука.
   Улицы здесь назывались как-то по-дурацки: Окраинная,
Остаточная и Информационная. Движения почти не было, но шум
был. На балконах блеяли овцы, хрюкали свиньи. Одну свинью
где-то резали, и она визжала ужасно. По Информационной
улице я дошел до станции метро Коммунистическая Конечная.
Здесь было восемь автоматов. Из них семь не работали. В
восьмом стояла средних лет женщина и разговаривала. Я стал
за ней, невольно прислушиваясь к разговору.
   - Да что ты, Дусь, - говорила она, - да какая там жизнь!
Никакой жизни нету. Чаво? Да нет, говорю, никакой жизни
нету. Ну да, нет никакой. Ага, так никакой вот и нет. Да
ты что! Это ж разве жизнь? Это не жизнь, а одна морока.
Да кто жалуется? Никто и не жалуется. Ты ж сама
спрашиваешь, что, мол, как жизнь, а я тебе, значит, так
именно и отвечаю, что никакой жизни нету. Какая ж тут
жизнь, если ее вовсе нету.
   Я понял, что этот разговор только в самом начале, и
постучал в стекло. Я думал, что женщина будет вести себя
хамски, но она, увидев меня, тут же прекратила разговор и,
пообещав Дусе позвонить попозже, тут же вышла из будки и
нырнула в метро.
   Я схватил еще теплую и влажную трубку и приложил к уху,
ожидая услышать вожделенный гудок, но гудка не было.
   Тут я увидел, что человек с портфелем говорит в будке
через одну. Я кинулся к этой будке. Говоривший как раз при
мне с кем-то попрощался и попросил передать привет Планете
Семеновне.
   Когда я веял только что повешенную трубку, она тоже
молчала. Тогда, разозлившись, я так хватил этой трубкой по
ящику автомата, что она разломилась на две половины.
   Оборотившись, я вздрогнул. Передо мной стоял мордатый
внубезовец. Я подумал, что сейчас придется объясняться,
почему я сломал трубку, но внубезовец, не обратив на меня
никакого внимания, вошел в будку, приложил одну часть трубки
к другой, набрал номер и тут же заговорил.
   Но когда он вышел из будки, а я схватил ту же трубку, она
молчала.
   Места для сомнений не оставалось. Со мной затеяна та
идиотская игра, с правилами которой я достаточно близко
ознакомился в своей прошлой жизни. Правда, я должен был
отдать должное службе БЕЗО - за последние шестьдесят лет она
кое-чему научилась. В те времена они не успевали выключать
вовремя все телефоны. Сейчас успевают.
   Опыт - великое дело. Обернувшись вокруг своей оси, я
сразу заметил парочку, которая обнималась на лавочке под
памятником "Друг детей" (Гениалиссимус с девочкой на руках).
Обратил я внимание и на пожилого комсора в соломенной шляпе,
который читал на стене газету, на шофера, возившегося под
открытым капотом, и на молодую мамашу, прокатившую мимо меня
детскую коляску. Коляска, между прочим (я успел сунуть в
нее нос), была, конечно, пустая. Ну что делать?

                БОЙКОТ (продолжение)

   Жизнь моя превратилась в сплошной кошмар. В гостинице
находиться невозможно. Душно, насекомые и, кроме того, нет
света, поскольку у меня, как мне сказала дежурная, нет
осветительных потребностей. Да свет мне, собственно, ни для
чего не нужен, обычно я им пользуюсь для чтения, но читать
нечего, кроме этой мерзкой газеты, куски которой мне
регулярно подкладывают, несмотря на то что потребность в ней
у меня совершенно исчезла. И в каждом куске я нахожу
что-нибудь, имеющее ко мне самое прямое отношение.
Некоторые заголовки мне были до смешного знакомы: "Человек
из прошлого", "Не в ладах со временем", "Осторожно:
провокация!", "Не помнящий родства", "Иуда из Штокдорфа",
"Свинья под дубом"...
   Целыми днями я мотаюсь по городу без всякого смысла,
только потому, что не могу находиться в гостинице. Жрать,
между нами говоря, хочется настолько, что даже
вегетарианская свинина снится мне иногда как самое
вожделенное блюдо. Но в прекомпит без справки не пускают.
Я попробовал как-то использовать старый трюк и сунуть
прекомпитскому вертухаю кусок "Правды", но (видимо,
"Зюддойче цайтунг" имеет больше сходства с необходимой
справкой) моя нехитрая уловка была тут же разоблачена, и я
чуть не схлопот