побережья
Желтого моря, разнорабочим был. Говорит: несколько раз он
влюблялся, только никто не ответил взаимностью.
   - Так вы поэтому и вернулись назад?
   Нет, говорит, прежде всего по другой причине - там церковной
музыки негде было послушать.
   - И гимн ни с кем не споешь, - продолжает он. - Да и еда у
них, знаете...
   - Плохая? - спрашиваю.
   - Ну что вы, очень даже хорошая, - говорит. - Только такая,
про которую как-то и вспоминать неохота.
   - Угу, - кивнул я.
   - Нельзя же просто жевать да жевать. Хочется словечком
перекинуться: славно, мол, приготовлено или не очень. А много ли
таких, кто в этой их еде толк знает?
   Я сказал: здорово, что вы по-китайски выучились, а он в ответ
- теперь бы уж ни за что не выучился.
   - Голова слишком забита, - жалуется. - Тогда-то я молодой
был, наивный, откуда мне было знать, что китайский язык такой
трудный? Думал, ничего особенного, вроде как птицы друг с другом
разговаривают, подражай им, и все дела. Ну, в общем, слышишь,
как птичка поет, и сам пробуешь изобразить такую же песенку, а
птичка-то тебе не верит, не дура какая-нибудь.
   Китайцы, когда он сказал, что хочет вернуться домой, с
пониманием отнеслись. Он им нравился, вот они и стали за него
хлопотать, пытались по замысловатым дипломатическим каналам
выяснить, что его ждет на родине, если он вернется. Тогда в
Китае американских представителей не было, и дипломатов из
стран, с которыми Америка в союзе, тоже не было. Запрос пришлось
через Москву направлять, потому что в то время Москва еще
дружила с Китаем.
   И вот из-за этого негра, бывшего рядового пехоты, который в
армии корпус тяжелого миномета таскал, пришлось вести очень
сложные переговоры на высшем дипломатическом уровне. Американцы
требовали его выдачи, чтобы подвергнуть Лоуза наказанию. А
китайцы утверждали, что наказание должно быть краткосрочным и
почти символическим, а потом пусть он вернется к нормальной
гражданской жизни, в общем-то и не отсидев, - если же нет, они
отказываются его выдать. Американцы возражают: Лоуз должен
каким-то образом объяснить общественности, почему он сразу после
войны не отправился домой. А затем его дело рассмотрит трибунал,
даст ему срок до трех лет и распорядится уволить из армии без
отличия, то есть без всяких льгот и выплат. Но китайцы свое
гнут: Лоуз ведь дал обещание не предпринимать шагов,
компрометирующих Китайскую Народную Республику, где к нему так
хорошо относились. Если же Лоуза заставляют это обещание
нарушить, они его не выпустят в Америку. Кроме того, китайцы
настаивали на том, чтобы Лоуза вообще не сажать в тюрьму и
выплатить все, что ему положено как военнопленному. Американцы
не соглашались: обязательно надо его посадить, какая же армия
позволит, чтобы дезертирство оставалось безнаказанным. И лучше
бы всего посадить Лоуза еще до трибунала. А трибунал даст ему
срок, который он уже отбыл, находясь в плену, да плюс то, что
отсидел, дожидаясь судебного разбирательства, а значит, Лоуз
может сразу после суда домой ехать. Но выплаты исключаются.
   На том и сошлись.
   - Понимаете, очень им было нужно, чтобы я вернулся, -
объяснил мне Лоуз, - потому что нескладная получалась ситуация.
Они же не могли допустить, чтобы хоть один американец, какой он
там ни черный, взял да задумался, пусть только на минуточку, а
что, если Америка не самая лучшая страна на свете.
   Спрашиваю его: а вы про доктора Фендера слышали, который
осужден за государственную измену во время Корейской войны? Он
вот в этой тюрьме и сидит, робу сейчас для Верджила Грейтхауса
подбирает.
   - Нет, - говорит. - Мне все равно, кто еще по таким делам
вляпался. Это же не клуб по интересам, правда?
   А легендарную миссис Джек Грэхем-младшую, у которой
контрольный пакет акций корпорации РАМДЖЕК, не приходилось ему
встречать?
   - Вы бы еще спросили, не доводилось ли мне встречать Господа
Бога, - говорит.
   Вдову Грэхем к этому времени уж лет пять никто в глаза не
видел. Последний раз она появилась на публике в нью-йоркском
суде, когда группа пайщиков РАМДЖЕКа подала иск, требуя от
корпорации доказательств, что вдова все еще существует на свете.
В газетах про это много писали, и очень, помнится, забавляла вся
история мою жену. "Вот такая Америка мне нравится, - заметила
она. - Так бы все время, верно?"
   Миссис Грэхем явилась в судебное заседание без адвоката, но
зато в сопровождении восьми телохранителей из агентства
"Пинкертон инкорпорейтед", входящего в корпорацию РАМДЖЕК. У
одного из этих стражей был в руках микрофон с усилителем и
рупором. На миссис Грэхем красовался широченный черный халат с
поднятым капюшоном, застегнутым по краям крупными булавками, так
что она в прорезь все видит, а ее саму никто не мог разглядеть.
Одни только руки видны. Еще один телохранитель от "Пинкертона"
чернильницу принес, бумагу и листок с ее отпечатками пальцев из
архива федерального Бюро Расследований. Отпечатки эти ФБР
приобрело, когда полиция задержала миссис Грэхем во Фрэнкфорте,
штат Кентукки, за то, что она, находясь в состоянии опьянения,
вела машину - в тысяча девятьсот пятьдесят втором году это было,
вскоре после смерти ее мужа. Права у нее тогда отобрали на
какой-то срок. А меня как раз в то время погнали с
государственной службы.
   Настроили усилитель, а микрофон она сунула в рукав халата,
так что собравшимся было слышно каждое ее словечко. Доказала
миссис Грэхем, что она миссис Грэхем, а не кто другой, вот так,
прямо на месте отпечатки пальцев сделала и предложила сравнить с
теми, которые доставили из архива ФБР. Под присягой заверила,
что со здоровьем у нее все в порядке - физический ли аспект
подразумевать или интеллектуальный - и что она осуществляет
руководство всеми главными отделами своей корпорации, но никогда
не присутствует на совещаниях. Она по телефону ими руководит,
пароль есть, чтобы не сомневались, что с нею разговаривают.
Время от времени пароль меняется, никто не знает - когда. Помню,
судья попросил, чтобы она назвала какой-нибудь один, и тот,
который она назвала, до того мне показался волшебным, что я
никогда его не забуду. "Сапожник" - вот какой был пароль. А все
распоряжения, отданные по телефону, затем подтверждались по
почте, она им письма посылала - всегда от руки. И в конце
каждого письма была не только ее подпись, а отпечаток всех
десяти ее пальцев, даже больших, хотя на самом деле они у нее
тоже маленькие. Сама про них говорит: "Восемь крохотулек и две
крохи".
   Так-то. В общем, никаких сомнений не осталось, что миссис
Грэхем действительно жива-здорова и теперь можно ей опять
исчезнуть из виду, если она так хочет.
   - Я мистера Лина видел, - говорит Кливленд Лоуз, - много раз
видел. - Это он про Арпада Лина говорит, президента и
председателя совета директоров корпорации РАМДЖЕК, очень
активного и общительного человека. Он для меня самым главным
начальником сделается, а также и для Кливленда, когда мы начнем
работать в корпорации РАМДЖЕК. Могу заверить вас, что Арпад Лин
- самый толковый, знающий, талантливый и обаятельный начальник
из всех, под чьим руководством я имел честь служить. Он просто
гений по своей части - никто лучше его не умеет вовремя
приобрести какую-нибудь компанию и не дать ей развалиться.
   Много раз я от него слышал: "Кто со мной сработаться не
может, ни с кем не сработается".
   Правильно говорит, правильно.
   Лоуз рассказал мне, что всего два месяца назад возил Арпада
Лина, когда тот находился в Атланте. Тут, в Атланте,
обанкротилось много магазинчиков, где продают журналы и кассеты,
а также роскошных отелей, и Лин примчался, чтобы всех их скупить
для корпорации РАМДЖЕК. Только его обскакала одна южнокорейская
секта.
   Лоуз спрашивает: а дети у вас есть? Есть, говорю, сын, он в
"Нью-Йорк таймс" работает. Лоуз рассмеялся и заметил, что,
получается, у него и у моего сына один и тот же босс - Арпад
Лин. Я сегодня утром выпуск новостей не смотрел, вот и пришлось
Лину объяснять мне, что корпорация РАМДЖЕК только что приобрела
контрольный пакет акций "Нью-Йорк таймс" со всеми ее
приложениями и подчиненными фирмами, включая фабрику,
производящую консервы для кошек, - вторую по мощности в целом
мире.
   - Он еще когда здесь был, мистер Лин то есть, сказал, что
скоро ее купит. Ему в основном фабрика эта была нужна кошачья, а
не "Нью-Йорк таймс".
   Влезли наконец в машину оба адвоката. Все никак не
успокоятся. Смешно им, что конвоир так на президента Соединенных
Штатов похож. Один говорит: "Так меня и тянуло к нему
обратиться, не могли бы вы, мистер президент, прямо сейчас ему
амнистию объявить? Ведь он достаточно всего натерпелся. И мы бы
еще в гольф сегодня успели сыграть".
   Один нацепил бороду фальшивую, а другой хохочет, ну прямо
Карл Маркс, говорит. И все такое. До меня им дела не было.
Кливленд Лоуз говорит: вот, сына навестить приезжал. Спрашивают,
за что сына-то посадили, а я в ответ: "Махинации с чеками по
почте". Всего и разговора.
   Покатили, стало быть, в Атланту. Помню, штучка там была одна
любопытная вроде чашки, к отделению для перчаток приклеена
скотчем. А из чашки выскакивает, чуть в грудь меня не ударив,
длинный - с фут, не меньше - шланг, из таких цветы в саду
поливают. И на самом его конце белое колесо пластмассовое
размером с тарелку. Только мы двинулись, колесо это давай меня
гипнотизировать - то вверх, то вниз, когда выбоина попадется, а
когда сворачиваем, то вправо сместится, то влево.
   Зачем это, спрашиваю. Оказывается, игрушечный руль. У Лоуза
сынишка семи лет, он его иногда с собой берет. И мальчишка это
пластиковое колесо вертит, вроде как управляет лимузином. Когда
мой сын маленький был, таких игрушек еще не придумали. Хотя
вообще-то ему бы и не понравилось. Уже и в семь лет Уолтер
терпеть не мог со мной или с матерью куда-нибудь ходить.
   Хитрая, говорю, игрушка.
   А Лоуз отвечает - еще какая интересная, особенно если
водитель, который за настоящим рулем сидит, выпил и гонит
машину, не оглядываясь, бортами встречные грузовики чуть не
задевает, машины, на обочине припаркованные, и так далее. Вот
бы, говорит, президенту Соединенных Штатов такое колесо при
вступлении в должность вручать, чтобы не забывал: ему только
кажется, что он нашей колымагой управляет.
   Высадили меня у аэропорта.
   Оказывается, ни на один рейс в Нью-Йорк мест нет. Только в
пять вечера удалось мне из Атланты вылететь. Ну и ладно, мне-то
не все равно? Обошелся без ленча, аппетита не было. В кабинке
туалета нашел книжку, мягкий переплет, почитал немножко. Там про
одного типа, который никому спуску не давал и поэтому сделался
главой большого международного концерна. Женщины по нему с ума
сходили. Он об них ноги вытирал, а им нравится - еще, мол, еще.
Сын у него наркотиками колется, а дочь нимфоманка.
   Только разобрался, что к чему в книжке этой, какойто француз
ко мне пристал - лопочет по-французски и пальцем тычет, где у
меня левый нагрудный карман. Я было подумал: опять прожег, хотя
курить-то ведь бросил. А потом сообразил, что там, над карманом
все еще пришита узкая красная ленточка, означающая, что я
кавалер французского ордена Почетного легиона. Из глупой своей
страсти к патетике я эту ленточку не спарывал, пока процесс шел,
и в тюрьму меня с нею привезли.
   Отвечаю ему по-французски, что костюм вместе с ленточкой мне
достался в лавке подержанных вещей, а что эта ленточка
символизирует, понятия не имею.
   Тут он ледяным тоном говорит мне: "Permettez-moi, monsieur"*,
- и резким таким движением эту ленточку с кармана содрал, словно
муху прихлопнул.

/* Позвольте, мсье (франц.)/

   -_Merci_* - говорю и снова берусь за свою книжку.

/* Спасибо (франц.)/

   Когда наконец отыскали для меня местечко на очередной рейс,
по радио несколько раз на весь аэропорт объявили: "Мистер Уолтер
Ф.Старбек, пройдите на регистрацию". Одно время кто же эту
фамилию не слыхал, а теперь что-то незаметно, чтобы хоть один
сообразил, кого это выкликивают, да брезгливо поморщился,
догадавшись.
   Через два с половиной часа я шагал по острову Манхеттен,
надев свою шинель, потому что к ночи стало холодать. Солнце уже
зашло. Я остановился перед витриной магазина, где продавались
одни только игрушечные поезда, и полюбовался, как красиво там
все оборудовано.
   Не то чтобы мне негде было переночевать. Я уж почти пришел,
куда следовало. Я им загодя написал. Заказал себе номер без
ванной и телевизора, за неделю вперед оплатил, - отель
"Арапахо", когда-то был в моде, а теперь приют для тех, кому
совсем уже деться некуда, и заодно бордель, это в двух шагах от
Таймс-сквер.

9

   Один раз я в "Арапахо" уже жил - осенью тысяча девятьсот
тридцать первого. Еще только предстояло укротить огонь. Альберт
Эйнштейн предсказал скорое изобретение колеса, однако не мог
описать его форму и назначение так, чтобы поняли обычные женщины
и мужчины. Президентом был Герберт Гувер, горный инженер.
Продажа алкогольных напитков запрещалась законом, а я учился на
первом курсе в Гарварде.
   Действовал я согласно указаниям моего наставника Александра
Гамильтона Маккоуна. Он мне написал, что я должен гульнуть в
точности, как он сам гульнул, будучи первокурсником, - позвать
какую-нибудь хорошенькую девочку на футбольный матч между
командами Гарварда и Колумбийского университета в Нью-Йорке, а
потом на всю сумму, покрывавшую мои месячные расходы, закатить
ей обед с омаром, устрицами, икрой и всем прочим в знаменитом
ресторане отеля "Арапахо". "После обеда отведи девушку куда-
нибудь потанцевать. Надень смокинг, - писал он. - Чаевые
раздавай с щедростью напившегося матроса". Знаменитый бейсболист
Джим Брейди, писал он, как-то раз съел четыре дюжины устриц,
четырех омаров, четырех цыплят, четырех зажаренных голубей и
четыре отбивные на косточке, четыре эскалопа и четыре бараньи
котлеты - пари хотел выиграть. Все это на глазах у Лилиан
Рассел*.

/* Американская актриса и популярная певица (1861-1922)./

   Похоже, мистер Маккоун порядочно выпил, прежде чем взяться за
это письмо. "Все над книжками корпеть, - писал он, - этак можно
отупеть".
   А девушка, получившая от меня приглашение, была сестрой-
двойняшкой моего соседа по комнате, она станет одной из четырех
женщин, которых я по-настоящему любил. Первой была мама. А
последней - моя жена.
   Сара Уайет, так эту девушку звали. Ей недавно исполнилось
всемнадцать, как и мне. Училась она в колледже для девушек из
богатых семей в Уэллесли, штат Массачусетс, - колледж Пайн
Мэнор, курс обучения там занимал два года, а порядки были самые
либеральные. Жила же их семья в Правде Кроссинг, это на пути из
Бостона к Глостеру, на север то есть. Приезжая в Нью-Йорк, Сара
останавливалась у своей бабушки с материнской стороны, вдовы
маклера, обитавшей в явно не подходящем для людей такого круга
квартале тесно перепутавшихся улочек-тупиков, крохотных
сквериков и гостиниц в елизаветинском стиле, где можно было
снять апартамент, - Тюдор-сити называется этот район, выходящий
на Истривер до Сорок второй, которую он перекрыл, словно мостом.
Надо же, теперь в Тюдор-сити живет мой сын, а также мистер и
миссис Леланд Клюз.
   Мир тесен.
   Все в этом Тюдор-сити было недавней постройки, но в тысяча
девятьсот тридцать первом году уже обветшало, и довольно унылый
вид открылся мне из окошка такси, когда я приехал за Сарой,
чтобы везти ее в отель "Арапахо". На мне был смокинг, который
подогнал по фигуре лучший портной Кливленда. В кармане лежал
серебряный портсигар и зажигалка, тоже из серебра, - и то, и
другое подарок мистера Маккоуна. В бумажнике было сорок
долларов. За сорок долларов наличными в тысяча девятьсот
тридцать первом можно было купить весь штат Арканзас.
   Тут опять придется вспомнить о том, кто какого роста: Сара
была выше меня на три дюйма. Ее это не смущало. Совершенно не
смущало, и, когда я приехал за ней в Тюдор-сити, она ко мне
вышла разряженная, на высоких каблуках. Вот вам еще более
убедительное доказательство, что ничуть это ее не смущало: через
семь лет Сара Уайет согласится стать моей женой.
   Она была еще не совсем готова, когда я за ней явился, так что
пришлось мне немножко побеседовать с бабушкой, миссис Саттон.
Днем, на футболе Сара меня предупредила, что в присутствии
миссис Саттон нельзя говорить про самоубийства, потому что
мистер Саттон выпрыгнул из окна своего кабинета на Уолл-стрит,
когда в тысяча девятьсот двадцать девятом разразился биржевой
кризис.
   - Какой у вас дом очаровательный, миссис Саттон, - сказал я.
   - Только вам одному так кажется, - ответила она. - Уж очень
он перенаселен. Да еще из кухни несет, чувствуете?
   И правда, у них в квартире было всего две спальни. Все
понятно, знавала миссис Саттон времена и получше. По словам
Сары, был когда-то у бабушки конный завод в Коннектикуте,
особняк на Пятой авеню и прочее.
   Стены в их крохотной прихожей были увешаны дипломами с конных
испытаний, проходивших еще до Депресии.
   - Вижу, вы часто на бегах выигрывали, - заметил я.
   - Это не я выигрывала, - говорит, - выигрывали лошади.
   Мы с нею расположились на складных стульях у ломберного
столика, стоявшего посередине гостиной. Ни кресел, ни дивана не
было. Но комната так была заставлена стеллажами, секретерами,
конторками, буфетиками, комодами, гардеробами валлийской работы,
платяными шкафами, старинными напольными часами и прочим, что и
не догадаешься, где же окна. Выяснилось, что, помимо всего
этого, она коллекционирует слуг, причем очень старых. Горничная
в наколке впустила меня и удалилась, отыскав сбоку какой-то
узкий проход между двумя впечатляющими образцами кабинетного
мебельного искусства.
   А теперь из этого же прохода появился шофер в форменной
тужурке, осведомляясь у миссис Саттон, собирается ли она нынче
вечером воспользоваться "электрической". Тогда у многих, а
особенно - такое создавалось впечатление - у старух, были
электромобили. Выглядели они как телефонные будки на колесах.
Внизу на них были закреплены ужасающе тяжелые батареи.
Предельная скорость равнялась примерно одиннадцати милям в час,
и каждые миль тридцать или около этого приходилось делать
остановку, чтобы перезарядиться. Вместо руля там был румпель,
как на яхтах.
   Миссис Саттон ответила, что электрическая ей сегодня не
понадобится, а старик-шофер сказал, тогда, значит, он к себе в
гостиницу поедет. Были в доме еще двое слуг, которых я не
увидел. Всем им пришлось ночевать в гостинице, пока вторую
спальню, обычно занимаемую ими, отвели Саре.
   - Наверно, думаете: живут, как на бивуаке, - сказала миссис
Саттон.
   - Нет, мэм.
   - Да уж будьте уверены, так все и останется. Мужчины в доме
нет, а одной мне где же порядок навести? Меня так воспитали, что
делами должен мужчина заниматься. И в школе так говорили.
   - Совершенно верно, мэм.
   - Так только к английской королеве нужно обращаться, тем
более что на вас такой замечательный смокинг.
   - Постараюсь запомнить, - сказал я.
   - Впрочем, что с вас взять, вы же совсем ребенок.
   - Да, мэм.
   - Так, стало быть, кем вы доводитесь Маккоунам? Никогда я не
делал вида, будто состою с Маккоунами в родстве. Но нередко
пускал в ход другую легенду, которую, как и все остальное, что
меня касается, придумал мистер Маккоун. Он мне не раз говорил:
ничего страшного, если скажешь, что отец у тебя совсем бедный,
это даже модно, а вот если признаешься, что он слуга на
жалованье, такое не понравится.
   Легенда состояла в следующем - и я ее повторил, беседуя с
миссис Саттон:
   - Мой отец - хранитель художественной коллекции мистера
Маккоуна. Кроме того, он консультирует мистера Маккоуна на
аукционах картин.
   - Образованный человек, - заметила она.
   - Он изучал историю искусств в Европе, - говорю. - Только он
совсем не бизнесмен.
   - Стало быть, романтик.
   - Вот именно, - отозвался я. - Если бы не помощь мистера
Маккоуна, не учиться бы мне в Гарварде.
   - Старбек, - задумчиво произнесла она. - Почемуто На