ли, ничего не было, только
кружево стальных конструкций и простор, простор.
   "Господи, надо же, сколько места зря пропадает", - подумалось
мне. А потом я увидел, что все это пространство населено. Тысячи
крохотных птиц в ярко-желтом оперенье сидели на балках или
перепархивали от опоры к опоре в полосах света, лившегося через
странной формы окна, этакие гигантские стеклянные треугольники,
увенчивавшие свод.
   Холл, на краю которого мы стояли, словно ковром покрывала
зеленая травка. Посередине высоко бил фонтан. Всюду виднелись
статуи, скамьи, и между ними стояли арфы.
   Я уже говорил, что здесь помещается выставочный зал компании
"Американские арфы", с недавнего времени принадлежащей
корпорации РАМДЖЕК. Компания арендовала этот холл с того самого
дня, как закончили строительство небоскреба, - в тысяча
девятьсот тридцать первом это было. А все птички на балках -
славки это, их еще писцами называют - были потомками той пары,
которую выпустили на церемонии начала эксплуатации небоскреба.
   Рядом с лифтом был бельведер в викторианском стиле: конторка
коммерческого агента и еще одна, для его секретарши. За этой
конторкой рыдала какая-то женщина. Утро выдалось такое, что
обрыдаешься. И книга у меня выходит такая, что обрыдаешься.
   Из-за павильончика вышел, шаркая, старичок - таких ветхих я
сроду не встречал. На нем был фрак, брюки в полоску и гетры. Он
тут коммерческий агент, так один и занимает эту должность с
тысяча девятьсот тридцать первого. Ему-то и поручили выпустить
ту парочку славок из тесной клетки своих рук в волшебное
пространство холла. Девяносто два года ему, представляете? С
виду точно Джон Д.Рокфеллер под конец жизни, или точно мумия.
Весь высох, только на глазах какая-то слабенькая роса
поблескивает. Но не такой уж он беспомощный, не думайте. Он
президент клуба любителей револьверной стрельбы, они по субботам
собираются и палят в силуэты, неотличимые от живых людей, а на
конторке у него лежит заряженный люгер величиной с хорошего
добермана. Все ждет, когда его грабить придут.
   - А-а, ты опять, - сказал он, увидев Мэри Кэтлин, а она: ну
да, кто же еще?
   У нее была привычка каждый день по несколько часов тут
проводить. Такой они заключили договор, что она со своими
сумками сразу же уходит, если появится покупатель. И еще был в
этом договоре пункт, который Мэри Кэтлин взяла вот и нарушила.
   - Я тебе сколько раз буду напоминать, - сказал он, - чтобы
никого сюда с собой не приводила, чтобы не говорила никому, как
тут хорошо.
   Увидел, что я тоже сумки тащу, и решил: еще один бродяга по
помойкам роется.
   - Не бродяга он никакой, - сказала Мэри Кэтлин. - Он в
Гарварде учился.
   Старичок поначалу не поверил. Понятно, говорит, но все ко мне
приглядывается. Сам-то он, между прочим, даже школу не кончил.
Когда мальчишкой был, еще не существовало законов, запрещающих
детский труд, вот он и начал в десять лет работать на чикагской
фабрике компании "Американские арфы".
   - Говорят, гарвардцев издалека видно, - прошамкал он, - но по
этому типу что-то не скажешь.
   - По-моему, ничего такого особенного в гарвардцах нет, -
успокоил я его.
   - Значит, не я один так считаю, - говорит. Очень неприязненно
меня рассматривает и явно хочет, чтобы я убрался поскорее. -
Тут, милый мой, не Армия спасения. - Родился он, стало быть, в
президентство Гровера Кливленда*. Подумать только!

/* Президент США в 1885-1889 и 1893-1897 годах./

   - Подводишь ты меня, - говорит он Мэри Кэтлин, - таскаешь вот
за собой всяких, как не стыдно! Завтра трех притащишь,
послезавтра еще двадцать, так, что ли? Милосердие, к твоему
сведению, в меру хорошо, в меру.
   И тут совершаю я промах, из-за которого под конец дня,
который вообще-то должен был стать для меня первым днем на воле,
опять окажусь в _el calabozo_*.

/* В тюрьме (исп.)./

   - Напрасно вы, - говорю, - я по делу пришел.
   - Арфу приобрести желаете? - спрашивает. - Они от семи тысяч
долларов и выше. Может, дудочкой полинезийской обойдемся, а?
   - Вот вы-то мне и посоветуйте, пожалуйста, где бы к кларнету
кое-что докупить, не сам кларнет, а детали. - Очень серьезно я
это сказал. Обдумывал фантастический проект, который у меня
возник, когда кое-что отыскалось в ящике комода там, в гостинице
"Арапахо".
   Старичка как током ударило. У него к конторке пришпилен был
циркуляр, рекомендующий сразу же позвонить в полицию, если кто
спросит детали от кларнета или предложит их на продажу. Он мне
потом признался, что бумажку эту уж несколько месяцев назад к
конторке прикнопил, "знаете, вроде лотерейного билета, который
сдуру купишь". И думать не думал, что билет-то выигрышным
окажется. Дельмар Пил - вот как его звали.
   Впоследствии Дельмар - воспитанный все-таки человек - подарил
мне этот циркуляр, он теперь висит у меня в служебном офисе
корпорации РАМДЖЕК. В семействе РАМДЖЕК я Дельмару - начальство,
потому что компания "Американские арфы" подчинена моей фирме.
   Но когда мы познакомились, никаким я ему начальником не был.
И он со мной играл, как кошка с мышкой. Прищурился этак
хитренько и осведомляется:
   - Вам разные детали нужны или одна какая?
   - Да нет, - говорю, - разные. Если правильно понял, вы-то
кларнетами не торгуете...
   - Неважно, все равно хорошо, что ко мне обратились, -
поспешил он меня успокоить. - Я всех знаю, кто инструменты
продает. Располагайтесь-ка с мадам Икс поудобнее, а я кое-кому
по телефону позвоню.
   - Очень с вашей стороны любезно.
   - Ну что вы!
   Кстати, Мэри Кэтлин он только так и называл: мадам Икс. Она
ему сама сказала, что ее так зовут. Взлетела однажды к нему
наверх, подумав, что за нею какие-то люди гонятся. А он жалел
этих бродяжек с сумками, он же христианин, в церковь ходит, вот
и не вытолкал ее в шею.
   Вижу, та, которая за своей конторкой рыдала, потихоньку
успокаивается.
   Дельмар подвел нас к скамье, которая от бельведера была
далеко, так что мы не слышали, что он в полицию звонит. Усадил
нас, заботливый такой.
   - Удобно вам? - спрашивает.
   - Да-да, спасибо, - говорю.
   А он руки потирает.
   - Может, кофе хотите?
   - От кофе у меня нервы никуда, - сказала Мэри Кэтлин.
   - А я охотно, только, если можно, с сахаром и сливками, -
сказал я.
   - Конечно, конечно.
   - Что там с Дорис приключилось? - спрашивает Мэри Кэтлин. Это
она про секретаршу, которая рыдала за конторкой. Полное ее имя
Дорис Крамм. Тоже не молоденькая, восемьдесят семь ей.
   По моей подсказке журнал "Пипл" недавно напечатал статью про
Дельмара и Дорис, почти несомненно самую старую в мире пару: он
начальник, она его секретарша. Трогательная история. А на одной
фотографии у Дельмара в руках его люгер: говорит - точные его
слова приводятся, - что всякий, кому вздумается посягнуть на
собственность компании "Американские арфы", "очень быстро
пожалеет, зачем в грабители пошел".
   Дорис рыдает, сказал он Мэри Кэтлин, потому что на нее один
за другим обрушились два тяжелых удара. Вчера ее уведомили, что
она должна немедленно уйти на пенсию, поскольку компания отныне
принадлежит корпорации РАМДЖЕК. А в РАМДЖЕКе все служащие,
исключая руководство, обязаны уходить на пенсию по достижении
шестидесяти пяти лет. Так-то вот, а нынче утром, пока она бумаги
на столе раскладывала, принесли телеграмму с известием, что ее
племянница - Дорис ей прабабкой доводится - погибла в
автомобильной катастрофе, возвращаясь со школьного бала в
Сарасоте, штат Флорида: две машины столкнулись лоб в лоб. У
Дорис прямых наследников нет, объяснил Дельмар, так что эти
дальние родичи для нее очень много значат.
   Кстати, Дельмар с Дорис почти никакими делами у себя на крыше
Крайслера не занимались и сейчас не занимаются. Когда я начал
работать в корпорации РАМДЖЕК, то испытывал гордое чувство,
вспоминая, что арфы компании "Американские арфы" - самые лучшие
арфы в мире. Вы, наверно, думаете, что теперь самые лучшие арфы
в мире делают итальянцы, японцы или там западные немцы, в
Америке-то ручной труд уже и не применяется вовсе, или почти не
применяется. Но все равно музыканты итальянские, японские,
немецкие, даже из Советского Союза, все считают: лишь арфа
производства компании "Американские арфы" - настоящий класс.
Только производство арф не было никогда и никогда не будет
массовым производством, вот разве что на небе. И поэтому
показатель доходов, проценты там всякие просто смехотворны. До
того смехотворны, что я недавно приказал выяснить, зачем,
собственно, РАМДЖЕК приобрел компанию "Американские арфы".
Оказывается, затем, чтобы прибрать к рукам тот потрясающий холл
на крыше небоскреба Крайслер. Компания сняла этот холл до две
тысячи тридцать первого года и всего-то за двести долларов в
месяц! Арпад Лин хотел под ресторан его переоборудовать.
   А что у компании есть еще фабрика в Чикаго с шестьюдесятью
пятью служащими, это так, пустяки. Если фабрика за год-другой не
добьется существенного роста доходов, РАМДЖЕК ее просто закроет.
   Ну и пусть.

16

   Мэри Кэтлин 0'Луни, вы уже поняли, была той самой легендарной
миссис Джек Грэхем, владелицей контрольного пакета акций
РАМДЖЕК. В ее кедах хранились чернильница, ручки и бумага. Кеды
были для нее вроде банковских сейфов. Снять их с нее никто не
мог, не разбудив при этом хозяйку.
   Впоследствии она говорила, что еще в лифте открылась мне, кто
она такая.
   Что мне было на это отвечать?
   - Если бы ты открылась, Мэри Кэтлин, такое я бы уж точно
запомнил.
   Знай я, кто она на самом деле, куда понятнее стали бы вечные
ее разговоры про то, что ей хотят обрубить руки. Эти обрубленные
руки можно было бы заспиртовать, выбросив куда-нибудь ее тело, и
тогда, воспроизводя отпечатки пальцев, можно было бы ворочать
всеми делами корпорации РАМДЖЕК. Понятно, почему она все время
была настороже. Понятно, что никому не говорила, кто она.
   Понятно, что никому не доверяла. На нашей отдельно взятой
планете, где деньги превыше всего, даже самому обходительному
человеку могло вдруг взбрести в голову: а сверну-ка я ей шею, и
тогда у моих близких всего будет вдосталь. Всего-то одно
движение, секунда какая-то, пройдет несколько лет - и вспоминать
про это перестанешь. А годы быстро проходят.
   Маленькая она такая была, слабая. Прикончить ее да руки
обрубить было бы ничуть не страшнее того, что десять тысяч раз
за день происходит на птицефабриках-автоматах. Вы ведь знаете,
корпорации РАМДЖЕК принадлежит фирма "Жареные цыплята из
Кентукки с фермы полковника Сандерса". Знаю я, как эти цыплята
на разделочный стол попадают, своими глазами видел.
   Но как же это я в лифте не расслышал, когда она мне
открылась?
   У меня, помню, уши заложило там, наверху, уж очень резкий был
перепад высоты. Мы единым духом на тысячу футов взлетели, хоть
бы остановку сделали. А еще вот что: оглох я, не оглох, все
равно сработал бы мой автопилот, который разговорами управляет.
Не беру в голову, что мне говорят да и что сам я говорю.
Казалось мне, так мы с нею далеки от всего, чем живет
большинство людей, нам только звуками вроде мычания друг с
другом общаться нужно. Кажется, она обмолвилась, что ей отель
"Уолдорф Астория" принадлежит, но я решил: послышалось.
   - Рад за тебя, - говорю.
   В общем, когда мы там в салоне арф на скамеечке сидели, она
думала, что самое главное я про нее знаю, а я не знал. Меж тем
Дельмар Пил позвонил в полицию, а Дорис Крамм услал из салона
вроде как за кофе, а на самом деле полицейского позвать с улицы.
   Но вышло так, что в это время небольшая драка началась в
сквере перед зданием Объединенных Наций, всего в трех кварталах
отсюда. И все полицейские побежали туда. Там юнцы какие-то,
белые, из безработных, стали бейсбольными битами педикам мозги
выколачивать. Одного в Ист-ривер кинули, а оказалось, он министр
финансов государства Шри Ланка.
   Кое с кем из этих юнцов я потом в участке познакомился, и они
решили, что я тоже педик. Один ширинку расстегнул, вытаскивает и
говорит: "Алло, папаша, не проголодался? На, закусывай. Чав-чав-
чав" - и все такое.
   Однако я все это вот к чему рассказываю: целый час
полицейского найти не удавалось, чтобы меня забрал. Так что у
нас с Мэри Кэтлин достаточно было времени обо всем всласть
наговориться. Ей в этом салоне было спокойно. И она решилась
опять нормальной сделаться.
   Ужасно это было трогательно. Она же только физически сдала. А
голос у нее, душа, которая в каждом ее слове угадывалась, все
это осталось совсем как прежде, когда была она
восемнадцатилетней девчонкой - сердитой на мир, но с оптимизмом
смотрящей в будущее.
   - Теперь для каждого хорошая жизнь начнется, - сказала она
мне в том выставочном зале компании "Американские арфы". - Мне
всегда внутренний голос говорил, что так вот и будет. Все
хорошо, что хорошо кончается.
   До чего у нее голова светлая! До чего светлые головы были у
всех четырех женщин, которых я любил! За те несколько месяцев,
что с я с нею более или менее постоянно спал, она успела
перечитать все книжки, которые я прочел - или предполагалось,
что прочел, - в Гарварде. У меня от этих толстенных кирпичей
мысли путались, а вот Мэри Кэтлин глотала их с жадностью
людоеда, дорвавшегося до сочного мяса. Пожирала эти тома, как
юный каннибал сердце старого и храброго врага зубами раздирает.
Совсем этой книжной магии поддалась. Как-то перебирает маленькую
мою библиотеку и говорит: "Вот, самые замечательные книги в
мире, которые самые замечательные в мире мудрецы написали, чтобы
по ним учились самые замечательные в мире студенты самого
замечательного университета".
   Ну и пусть.
   Вы представляете, как непохожа была Мэри Кэтлин на мою жену
Рут, Офелию концлагерей, считавшую, что даже самые разумные все
равно до того глупы, уж лучше бы им рта не раскрывать, а то
совсем дело будет ни к черту. Если разобраться, кто, как не
умники, лагеря смерти выдумали? Балбесу какому-нибудь и на ум не
придет устроить лагерь смерти, специальную железнодорожную ветку
протянуть, построить крематорий, работающий двадцать четыре часа
в сутки. Балбес в жизни не объяснит, отчего лагерь смерти так
необходим человечеству.
   Что тут скажешь - ну и пусть.
   Стало быть, сидим мы с Мэри Кэтлин, а вокруг все арфы, арфы.
Странный, как подумаешь, инструмент, в общем-то, почти наглядное
воплощение сути цивилизации, какой ее Рут себе представляла,
пусть бы никаких войн и не было, - этакое невозможное сочетание
греческой архитектуры с летающими машинами Леонардо да Винчи.
   Между прочим, арфы эти имеют свойство без всяких внешних
причин выходить из строя. Когда мне в корпорации РАМДЖЕК
пришлось заняться арфами, я думал, компания "Американские арфы",
помимо прочих сокровищ, располагает чудесными старинными
инструментами, такими же драгоценными, как скрипки Страдивари
или Амати. Ничего подобного, все это пустые фантазии оказались.
Струны на арфе так жестко, так туго натянуты, что лет через
пятьдесят играть на инструменте становится невозможно, и тогда
его надо на помойку выкинуть или в музей отнести.
   Насчет славок я, кстати, тоже выяснил кое-что удивительное.
Они единственные из птиц, в неволе усваивающие правила, по
которым живут люди. Вы, наверно, думаете, что арфы приходилось
накрывать чехлами, чтобы они не перемазались птичьим пометом?
Вот и нет. Славки свой помет откладывают в такие чашечки,
которые там везде были понаставлены. Когда на воле живут,
вероятно, откладывают помет в гнезда других птиц. Чашечки эти
они за гнезда принимают.
   Век живи - век учись.
   Еще два слова про то, как мы с Мэри Кэтлин среди арф сидим, а
над нами славки летают, а на улице полицейского ищут.
   - Когда умер мой. муж, я такой себя несчастной чувствовала,
Уолтер, такой одинокой, что пить начала, - рассказывает она.
   Муж ее был Джек Грэхем, инженер, нелюдимый такой человек,
который корпорацию РАМДЖЕК основал. И не на пустом месте. Он был
из семьи мультимиллионеров. Хотя я ничего этого тогда не знал и,
когда она про мужа заговорила, мог бы вообразить этого мужа кем
угодно, то ли он водопроводчик, то ли водитель грузовика, или
преподаватель колледжа, или еще кто.
   Рассказывает: поехала она в частный санаторий, Луисвилл, штат
Кентукки, и там ее лечили шоком. Поэтому у нее начисто отшибло
память о происходившем с тысяча девятьсот тридцать пятого по
пятьдесят пятый. Вот оттого-то, встретившись сейчас со мной, она
и решила, что мне можно доверять, как прежде. О том, как
бессердечно я ее покинул, как потом заложил Леланда Клюза, и все
остальное, - ничего она вспомнить не может. И простодушно
полагает, что я все тот же пламенный идеалист, каким был в
тысяча девятьсот тридцать пятом. Ничего ей не известно и про то,
какую роль я сыграл в Уотергейте. Никто толком не знает про мою
роль в Уотергейте.
   - Много чего мне пришлось выдумать и за воспоминания выдать,
- сказала она, - а то сплошь одни дыры зияли. Знаю, что была
война, и не забыла, как ты ненавидел фашизм. Как-то представила
себе: лежишь ты где-то на морском берегу, гимнастерка на тебе,
винтовка рядом, а волна ласково так у твоих ног плещется. Глаза
у тебя, Уолтер, широко открыты, потому что мертвые они, глаза-
то. Лежишь, солнце прямо в лицо тебе бьет.
   Минуту мы помолчали. Желтая птичка вдали над нами
расчирикалась так жалобно, словно у нее сердце вот-вот
разорвется. Славки, известное дело, ужасно монотонно поют, я
первый готов подтвердить. Еще не хватало, чтобы вы моей повести
верить перестали, если возьму да напишу, что славки с Бостонским
симфоническим оркестром могут потягаться, такие у них мелодичные
песни. А все же умеют они выразить, что сердце у них
разрывается, - посвоему, конечно, но умеют.
   - Мне самому такое снилось, - говорю. - И знаешь, Мэри
Кэтлин, не раз ловил себя на мысли: хорошо бы сон в руку
оказался.
   - Перестань, - кричит, - перестань, Уолтер! Слава Богу, что
ты жив-здоров. Слава Богу, еще есть хоть ктото, кому не все
равно, что с нашей страной будет. Я уж думала, может, я одна
такая осталась. Сколько уж лет, понимаешь,брожу вот по городу и
думаю: "Все они померли, кому не все равно было". А тут вдруг
тебя встретила.
   - Мэри Кэтлин, да будет тебе известно, я только что из тюрьмы
вышел.
   - А что такого? - говорит. - Всех хороших людей то и дело
сажают. Слава Богу, что ты живой! Мы с тобой эту страну по-
новому обустроим, а потом весь мир. Одной мне, Уолтер, не
справиться.
   - Ну что ты, где уж там, - забормотал я.
   - Пока одна была, я ни о чем и не помышляла, лишь бы уцелеть.
А что оставалось, только бы выжить как-то. Вот каково мне
приходилось, пока совсем одна была. Помощи особенной мне не
требуется, а все же хоть бы немножко кто-то помог.
   - Знаю я, знаю.
   - Глаза у меня сдали, но писать еще могу, только крупными
буквами, - сказала она, - а вот газеты читать не получается. Все
из-за глаз этих. - И рассказывает, что потихонечку в бары
старается заходить, в магазины и вестибюли мотелей, чтобы
посмотреть телевизор, только там почти никогда на программу
новостей не переключают. Иной раз удастся кое-что подслушать,
если кто с транзистором по улице идет, но такие тоже, чуть
новости начнутся, сразу ручку вертеть начинают, им музыка нужна.
   Вспомнил, как нынче утром по радио передавали про собаку,
съевшую младенца, и говорю: чего слушать-то, не больно
обрадуешься.
   - А как же мне свою жизнь по-умному планировать, если не
ведаю, что на свете происходит? - возразила она.
   - Да, это правильно.
   - Революцию-то не подтолкнешь, если только "Сезам, откройся!"
слушать, да "Вечер с Лоуренсом Уэлком", да "Мир семьи". - Все
эти передачи РАМДЖЕК оплачивает как спонсор.
   - Не подтолкнешь, что и говорить, - согласился я.
   - Добротная информация нужна.
   - Ну конечно. А кому не нужна?
   - По радио чушь одну передают, - сказала она. - Журнальчик
такой есть, "Пипл"* называется, про народ должен писать, - я в
мусорных баках его находила, так там про народ ничего нет. Одна
чушь.

/* People