свободней станет.
   Дружеское расположение женщины к Аркадию Лукьяновичу  продолжалось,
правда,  недолго. Минут через десять автобус сильно дернуло, подброси-
ло,  центробежные силы оторвали женщину от поручня и,  гипнотизируемая
ускорением,  хоть и упираясь массой, усиленной ватной курткой, женщина
двинулась мелким напряженным шагом в сторону Аркадия Лукьяновича, уда-
ром  лица  о  локоть Аркадия Лукьяновича выбила из его рук австрийский
портфель, отшатнулась и вторично в тот же локоть лицом...
   - Пардон,  сказал Аркадий Лукьянович почему-то по-французски, подби-
рая потфель и потирая ушибленный локоть.
   Женщина не ответила, пробираясь назад к своему мешку.
   - Порасставляли потфелей!н злобно пожаловалась она сама себе.
   И Аркадий  Лукьянович  понял,  что его "пардон" так же нелеп здесь,
как,  например,  запах французских духов. Надо было все смазать шуткой
либо промолчать.
   Потеплело. Мокрый  снег  сменился  холодным дождем,  более шумным и
сердитым, чем снег, лишь лизавший окна автобуса, тогда как дождь начал
буйно в них стучать.
   За окном господствовал все тот же серый цвет, который сопровождал и
поезд.  Каменные заборы, каменные дворы автохозяйств и кучи, кучи, ку-
чи...
   Все было свалено в кучи.  Железо, какая-то серая масса, то ли удоб-
рение,  то ли цемент...  Мелькнула куча порченой картошки, над которой
кружило воронье, и издали это напоминало картину Верещагина, где воро-
ны кружили над полем битвы, над кучей черепов.
   Пейзаж действительно напоминал поле прошумевшей битвы.  Какой  и  с
кем? Кто поизмывался над этим среднерусским полком, где все было разб-
росано, неучтено, над всем царил глиняный древнеегипетский идол "хуа",
все было первобытной алгеброй, возникшей за семнадцать веков до Р. Х.,
между тем как поля эти нуждались  просто-напросто  в  прочных  четырех
действиях арифметики, которые любой бухгалтер легко отобьет на костяш-
ках своих счетов. Остатки же математики, которые достались по наследс-
тву от людей,  которых теперь уже нет, почти нет и скоро совсем не бу-
дет, реквизированы для дел военно-космических так старательно, что по-
лям этим и арифметики не осталось,  только бесформенный "икс",  "хуа",
куча...
   Автобус остановился у шлакоблочных  тоже  кучей  расположенных  до-
мов-башен городского типа.  Это и была деревня Нижние Котлецы, вернее,
бывшая деревня, растоптанная каким-то военным заводом.
   Народ потянул к выходу,  под дождь, бегом через поле к домам. Вышла
и женщина,  взвалившая на себя мешок.  Остановилась под дождем, перек-
рестилась на церковь,  которая стояла среди еще сохранившихся остатков
деревни,  потом, стуча по спине мешком, побежала вслед за остальными к
шлакоблочным домам.
   Стало свободней, Аркадий Лукьянович сел, блаженно закрыв глаза, ба-
луя свое тело, баюкая его на расшатанном пружинном сиденье. Навалилась
усталость, хотелось спать.
   Здесь, подальше от железной дороги, пейзаж стал пустынней, но и чи-
ще.  Дождь утих, начало смеркаться, где-то вдали уже рассыпалась позо-
лота огоньков.  Водитель включил свет и в автобусе, отчего явилось ка-
кое-то праздничное настроение отдыха после трудов и бед.
   Автобус повернул с шоссе и выехал на проселок, зачвакал колесами по
глине.  У края поля перед канавой сидел на корточках мужик в кроличьем
треухе,  справлял свою нужду.  Автобус с множеством людей в освещенных
окнах, можно сказать, застал его врасплох... Мужик, не суетясь, корот-
ким  движением  сдвинул  треух с затылка на лицо,  укрыл свой облик от
посторонних глаз и уже инкогнито, безымянно, в качестве "икса", "хуа",
небольшой кучки, продолжил свое дело.
   "Как просто",  подумал Аркадий Лукьянович и, окончательно успокоен-
ный этой ясной, словно восковая свеча, притчей, заснул.
   Он проснулся от шума воды. Еще во сне ему казалось, что он каким-то
образом оказался в лодке, а когда пересел из автобуса в лодку, не пом-
нит.  Автобус действительно шел по воде,  вода плескала чуть ли  не  у
окон. Аркадий Лукьянович услышал тревожное словцо: "Наводнение... Реч-
ной разлив..."
   Пассажиры собирали вещи,  слухи спорили со стихией, кто сильней на-
пугает.  "Не  проедем,  мост снесло".  "В прошлый год перед Пасхой так
же". "А предыдущий рейс проскочил". "Эх, не повезло"! "Надо бы к пере-
возчикам". "Да они же все пьяные перед Пасхой". "Деньги за перевоз бе-
рут по пятерке с рыла и еще вымочат... В прошлом году женщину с детьми
утопили.  Нет,  я в Михелево ночевать,  утром разберемся".  "И верно,
поддакнул кто-то,  ночь да пьянь... А лодки у них дырявые..."
   Автобус выбрался на возвышение, вода ушла из-под колес.
   - Все,  объявил водитель,  дальше не пойдет.
   - А как же деньги? За билет уплачено?
   - Не мне платили, государству,  сказал водитель,  с него и требуйте.
   Аркадий Лукьянович сошел на болотистую чвакающую почву. Опять шумел
дождь.  Хоть тьма еще не сгустилась, то там, то здесь мелькали фонари.
В сером сумраке была видна черная вода,  в которой плыли грязные льди-
ны.  В воде уныло стояли телеграфные столбы и какие-то цистерны. Авто-
бус был весь в грязи,  и с противоположной стороны  реки,  у  остатков
моста,  тоже видны были автобус и кучка пассажиров возле. Это был рей-
совый, который возвращался на станцию В.
   Лодочники-перевозчики, в большинстве мальчишки 16н17 лет в  высоких
рыбацких сапогах,  перекликались пьяными голосами.  Невдалеке в речную
воду впадала "Волга" -такси,  и шофер возился в моторе. "Тоже не прос-
кочила",   удовлетворенно подумал Аркадий Лукьянович и не без злорадс-
тва заметил,  как метался по водной кромке ловкий конкурент  со  своей
стеклотарой,  ругаясь с перевозчиками. Один пьяный перевозчик, оскорб-
ленный,  видать,  ловкачом, толкнул его, и ловкач умело упал на спину,
держа  над  собой трехлитровую банку со столичным дефицитом.  Впрочем,
несмотря на страхи и сомнения, большинство все же договорилось с пере-
возчиками,  ибо, когда автобус развернулся, чтоб ехать назад, до Михе-
лева, кроме Аркадия Лукьяновича, сидело еще три человека, какая-то об-
щая компания.
   "Вот те  раз,  подосадовал Аркадий Лукьянович,  ну народ,  ну можно
ли слушать такой народ?  Наговорят, напугают, а сами уже на той сторо-
не.  Может,  специально, чтоб конкурентов меньше было на лодки. Да де-
лать нечего, придется искать ночлег в этом Михелеве, о котором еще не-
давно и не думал, и не слыхал".
   Автобус мотало,  качало,  опять  плескалась вода,  было впечатление
морского шторма,  подкатывало от живота к горлу,  видать,  не только у
Аркадия  Лукьяновича,  потому  что один из пассажиров предался морским
воспоминаниям.  "У нас на флоте специальное штормовое меню было.  Рас-
сольники,  солянки,  щи из квашеной капусты,  ржаные сухари,  баранки,
сушки... Побольше солено-копченых продуктов..."
   Аркадий Лукьянович вспомнил,  что ел только с утра,  дома и наспех,
рассчитывая пообедать на вокзале в В., но пробегал все время по площа-
ди, простоял за билетом. Он полез в портфель, однако там нужных сейчас
сырокопченостей не оказалось,  а скорее наоборот,  три плитки шоколада
"Дорожный" и два апельсина.  А хотелось горячих щец или хотя бы ржаных
сухариков.
   Копаясь в портфеле,  Аркадий Лукьянович и сообразить не успел,  как
остался в автобусе один. Три пассажира выскочили и были уже далеко по-
зади.
   - Водитель,  растерянно позвал Аркадий Лукьянович,  вы,  собственно,
куда едете?
   - А вам куда?н не останавливая автобус, спросил водитель.
   - Мне в это... Михелево.
   - Центральная усадьба или бараки?
   - Центральная,  ответил Аркадий Лукьянович. В бараки ему явно не хо-
телось.
   - Можете сейчас выйти,  сказал водитель, останавливая автобус и отк-
рывая двери.
   Аркадий Лукьянович подхватил раскрытый портфель и  торопливо  вышел
во тьму.  Тьма была первородная,  как до сотворения мира.  Лишь позади
освещенный автобус и вдали слабые, полуживые огоньки-комарики носились
роем.
   - Водитель,  испуганно  сказал  Аркадий Лукьянович,  а где же эта?..
Центральная? Где Михелево?
   - Напрямую до развилки,  сказал водитель,  а оттуда  минут  двадцать
ходу...
   - А вы что ж, туда не едете?
   - Мне в другую сторону.
   - Нет,  заупрямился Аркадий Лукьянович,  я билет купил,  а вы меня в
поле оставляете...  Какое же это Михелево? Это поле...  И он ухватился
руками за надувшуюся резину, не давая дверям закрыться.
   - Пусти двери!н  по-звериному коротко рыкнул водитель.  Я тебя прямо
к дому доставлять не обязан, долгогривый,  добавил он уже сверх нормы,
намекая тем самым на длинные волосы Аркадия Лукьяновича.
   Аркадий Лукьянович заметался. Расстегнутый портфель, как расстегну-
тые брюки,  мешал активным действиям,  а между тем водитель возвышался
над  ним  статуеобразно,  подобно  скульптурному изображению диктатуры
пролетариата.
   - Я кандидат физико-математических наук,  пытался обрести  достоинс-
тво  Аркадий  Лукьянович.  Это была уже совсем политически неграмотная
формулировка.  За такие слова в 1917 году вполне могли застрелить.  Но
водитель лишь с шумом запер перед самым носом классового врага двери в
светлый мир автобуса, оставив Аркадия Лукьяновича тонуть в окне тьмы.
   Тьма глухо рокотала,  и Аркадию Лукьяновичу казалось, что он слышит
грозный плеск ее волн. Впрочем, постепенно глаз освоился, и стали раз-
личимы бугры,  кучи,  какая-то неровная, разоренная местность. Но чуть
левее  -что-то  вроде газона.  Аркадий Лукьянович застегнул портфель и
пуговицы пальто,  которые уцелели все,  кроме двух,  потерянных еще на
станции В.
   Как всякий интеллигент после скандала,  он уже упрекал себя, насме-
хался над собой,  жалел о своих дурных качествах,  спровоцировавших на
грубости, очевидно, усталого рабочего человека.
   "Пойду по  газону,  решил Аркадий Лукьянович,  там уж точно не раз-
рыто".
   Он сделал несколько шагов напрямик  и  рухнул  в  яму,  ослепленный
сильной болью в левой ноге.
   Боль, ненормальное,  повышенное ощущение. Характер боли бывает раз-
личный в зависимости от причины и анатомического положения подвергших-
ся раздражению чувствительных нервов.  Острая боль фейерверком ударила
в сознание Аркадия Лукьяновича,  и она несла с собой  тревожный  крик:
"Сломал, сломал левую! Опять сломал левую!"
   Потом острая боль перешла в режущую, пульсирующую, опадающую подоб-
но огням фейерверка,  остановивших свой первоначальный взлет, и вместе
с ней начала опадать из сознания тревога: "Вывих или только ушиб".
   Потом шипящий  огонь  боли  оставил тело и охватил лишь левую ногу,
снова усилившись до крика без слов: "А-а-а!"
   Боль стала рвущей, потом перешла в давящую, потом в ноющую и, нако-
нец,  в  тупую.  А тупая боль -это уже хроническое состояние больного.
Аркадий Лукьянович знал, что с этой болью придется смириться и жить.
   А жить заново начинать надо было с крика.  С крика о помощи. Но что
кричать,  как кричать,  о чем кричать? Аркадий Лукьянович хотел вспом-
нить,  что он кричал и как звал на помощь в прошлый раз,  когда сломал
левую ногу. Ибо он уже ломал левую ногу в ситуации если не тождествен-
ной,  то подобной. По крайней мере обе эти ситуации вполне подчинялись
теории  пропорции простых чисел,  известной древним грекам и заимство-
ванной у них индусами.  Но индусы улучшили технику расчета. Они писали
не  на папирусах,  а на досках,  посыпанных цветным песком,  с которых
легко стиралось написанное,  освобождая место новой математической си-
туации.  Прошлое исчезало и запечатлялось в настоящем. А между прошлым
и настоящим царил индусский беспристрастный судья -нуль. Проходя через
нуль,  прошлое  отдавало  все ненужное,  загромождающее память.  Разве
вспомнить Аркадию Лукьяновичу,  что кричал студент физмата Аркаша  во-
семнадцать,  нет, даже девятнадцать лет назад, сломав ногу у щиколотки
и порвав связки.
   Общежитие было за городом,  и от электрички приходилось  еще  минут
сорок идти пешком.  Чтоб сократить путь, наиболее отчаянные прыгали из
электрички на ходу. Вернее, наиболее расчетливые, способные довериться
математическим  расчетам скорости,  паралеллограмму сил.  Подкладывали
промокашку между автоматическими дверьми и на  ходу  их  раскрывали  в
нужном месте, на закруглении, где электричка всегда замедляла ход.
   85 раз прыгал Аркаша благополучно. На 86-м групповом прыжке разбил-
ся.  Аркаша предполагал, что может разбиться, но на двухсотых или даже
трехсотых прыжках,  а значит, еще несколько месяцев можно было прыгать
спокойно. Где-то в расчете была допущена ошибка. К тому же в день неу-
дачного прыжка был туман, и поезд почему-то не замедлил ход. Из четыр-
надцати прыгавших шесть разбилось. Двое насмерть. Разбившихся в тумане
милиция искала с собаками, хоть, придя в сознание, все, кроме покойни-
ков, кричали. Однако ночь, туман, лесная местность, слабые силы.
   Здесь тоже ночь, дождь и яма-траншея не менее трехметровой глубины.
   Аркадий Лукьянович лежал неподвижно в холодной  глинистой  жиже  на
дне, а мощная стена глины уходила в небо, усиленная кучей грунта, про-
тыкавшего небо насквозь, как протыкают его шпили знаменитых готических
соборов.  Недаром  в  прошлом существовало понятие "готический роман".
Готический - значит страшный.  Куча грозила поглотить Аркадия Лукьяно-
вича,  как она более ста лет назад поглотила Эвариста Галуа, математи-
ка, стремившегося ее рассчитать, а значит, обезоружить и сделать безо-
пасной.
   Глина и вода,  лесная нордическая лихорадка создали во времена еги-
петского папируса Ахмеса племена белесых, белокожих варваров, лишенных
пигмента из-за болотистых испарений. Готика вознесла их болотистую ми-
фологию к небу.  В славе их деяний всегда была эта болотистая лихорад-
ка,  и  культурная  мощь  плодоносной европейской почвы всегда таила в
своих глубинах эту зыбкую топь языческого сознания,  а к  европейскому
духу  при  всем  его царственном аромате время от времени подмешивался
омерзительный запах гниющих болотистых испарений.
   Так, среди глины,  ночи, сырости ощутил телесно, а не умственно Ар-
кадий Лукьянович Сорокопут, интеллигент-европеец, свое давнее варварс-
кое болотистое происхождение, ощутил настолько телесно, что задрожал в
болотном ознобе. Он был уже порабощен кучей, свободным оставался толь-
ко голос. И Аркадий Лукьянович начал защищаться голосом.
   - Помогите!н крикнул он первое,  что могло прийти на ум.  Я здесь, я
упал в яму... Я упал в яму и сломал ногу!
   На этой  фразе  он  остановился,  и эту фразу он кричал час и сорок
семь минут подряд, ибо время оставалось с ним, не подвластное куче, на
светящемся  циферблате  противоударных ручных часов.  Время было живо,
тикало, ободряло, напоминало о силах цивилизации, а значит, можно было
надеяться.  Тем более не такое уж было сверху безмолвие,  как казалось
первые минуты после падения.  Жизнь,  хоть и слабая, редкая, продолжа-
лась.  Однажды Аркадий Лукьянович услышал шаги и голоса. Шло несколько
человек, мужчины и женщины. Голоса пели. Начинали женские: "Вижу в су-
мерках дня в платье белом тебя".  "Ты рядом,  ты рядом,  моя дорогая,
невпопад влезали мужские, портили мелодию,  ты рядом, ты рядом..." "Но
так далека,  как звезда",  исправляли,  облагораживали женские голоса,
подобно тому как женские бедра исправляют, направляют неумелые мужские
движения.
   И среди  боли,  среди  варварской  могильной глины вдруг прекрасным
мраморным античным надгробьем вспомнилась Аркадию Лукьяновичу Оля, его
первая, красивая, глупая, развратная, вечная для него женщина, как аб-
солютный индийский нуль -Нирвана,  перекликающийся с безрукой Венерой,
от которой ведется отсчет красоты и женственности.  "Без твоих голубых
ясных глаз я заснуть не могу",  пели удаляясь мужские и женские  голо-
са. Ночь и холодный дождь им были "по колено".
   Говорят, покойник первые три дня слышит. А может, и дольше? Слышит,
но не понимает.  А может, и понимает? Недаром Аркадий Лукьянович, про-
ходя по кладбищу, по инстинкту старался не говорить или говорить шепо-
том.
   Когда Оля отказала ему,  он три дня, ровно три дня, странная цифра,
лежал на койке покойником.  Ничего не ел,  только пил воду из графина.
Он слышал, нет, это уже потом он слышал, что Оля вышла замуж за Микулу
Селяниновича, рекордсмена по метанию молота, крестьянского сына.
   Сорокопуты тоже  по происхождению были из крестьян,  дальний предок
их был деревенский мукомол в Ардатовском  уезде  Симбирской  губернии.
Хоть в семье говорили, что по подлинному происхождению были они из ук-
раинских селян,  вывезенных с Волыни помещиком в свое  симбирское  по-
местье.  Потомки селян этих давно забыли свою украинскую мову, но, что
интересно,  сохранили в одежде какой-то украинский  элемент  -вышивка,
монисто, хоть против этого велась борьба и даже случались порки.
   Так рассказывал отец.
   Кстати, отец  при всем его волжском говоре любил носить вышитые ук-
раинские рубахи.  Итак,  Сорокопуты были крестьянско-селянского проис-
хождения. Но они шли в общество индивидуально, а не в классовом поряд-
ке, шли в общество через приобщение к грамоте, через внутреннее преоб-
разование, робко и благоговейно ступая под своды жизни разумной.
   Эти же врывались в общество революционно,  прямо с деревенской око-
лицы,  гордились своей квасной отрыжкой, расческами мосторга кудрявили
влажные чубы,  говорили "хватя", "будя" и несли свои чистых кровей ан-
кеты во все партийно-государственные инстанции.  В последнее время по-
бедный поток их несколько поиссяк.  Все хлебные места оказались заняты
ими же,  и приходилось вести уже не классовую, а внутривидовую борьбу.
Поэтому часть их метнулась в фашизированное недовольство.
   Но муж Оли, судя по всему, был типично советский зажиточный кресть-
янин,  заслуженный мастер спорта.  Он переплюнул заграницу по  метанию
молота  и  привозил  импорт,  а также бил Олю иногда,  но без замаха и
вполсилы, чтоб не убить.
   Так слышал Аркадий Лукьянович.  Однако затем он был извлечен из мо-
гилы своей умной,  миловидной женой, тоже математиком, по девичьей фа-
милии Далдаренко,  и слухи-воспоминания об Оле рассосались, ушли в не-
бытие.  А теперь они возродились опять, и, потеряв надежду, может, од-
ной Оле жаловался Аркадий Лукьянович,  твердя:  "Я упал в яму и сломал
ногу".
   Когда исчезла  песня о белом платье,  некоторое время было тихо,  и
Аркадий Лукьянович погибал,  но затем возник шум мотора и  шум  колес.
Кто были эти четырехколесные?  Они,  безусловно,  слышали крик Аркадия
Лукьяновича,  потому что один из них внятно произнес: "Пьяный кричит!"
И уехали.  Что делать? Кого просить? Оставалось стать идолопоклонником
и молиться куче, молить глину, чтоб отпустила живым.
   Нет, каково бы ни было безжалостное недовольство деревенской околи-
цы, а Советская власть еще прочна.
   - Кто здесь?н  послышался  зычный  голос Советской власти,  и возник
проблеск надежды, соскользнул, проколов тьму, луч карманного фонарика.
   - Я упал в яму и сломал ногу,  собрав остаток сил,  крикнул  Аркадий
Лукьянович.
   Ответ, видимо, не удовлетворил.
   - Кто здесь?н повторила вопрос власть.
   - Сорокопут Аркадий Лукьянович. Кандидат физико-математических наук.
   - Один?
   - Один.
   - Ну, по одному и вылазь...
   И крепкий просмоленный кусок каната опустился в яму. Ситуация соот-
ветствовала -опять спасала милиция.
   Аркадий Лукьянович ухватился обеими руками,  ноги же  не  помогали,
висели грузом.  Он слышал,  как милиция дышит тяжело, волоча канат, но
на полдороге,  еще упираясь лицом в склизкий грунт,  но  уже  чувствуя
вольный воздух поверхности, Аркадий Лукьянович опомнился и захрипел.
   - Товарищ... товарищ... вернуться надо...
   - Что?.. Куда...
   - Портфель забыл...
   - Хрен с ним...
   - Документы...
   - Ах ты...
   Канат пополз назад.  Аркадий Лукьянович старался посадить свое ава-
рийное тело на одну правую ногу,  но  зацепил  грунт  и  левой.  Опять
вспыхнул фейерверк,  правда,  быстро погасший.  Аркадий Лукьянович уже
привык к боли.