ите Кэтрин очаровательной?
   - Безусловно. Иначе я не пришел бы к вам сейчас.
   Доктор немного поразмыслил.
   - Дорогой юноша, -  сказал  он  наконец,  -  боюсь,  что  вы  чрезмерно
впечатлительны. Я  полагаю,  что,  будучи  отцом  Кэтрин,  я  в  состоянии
благосклонно и  по  достоинству  оценить  ее  многочисленные  добродетели.
Однако признаюсь вам, что я никогда не  находил  ее  очаровательной  и  не
рассчитывал когда-либо услышать подобный отзыв.
   Морис Таунзенд  выслушал  признание  доктора  с  улыбкой,  не  лишенной
почтительности.
   - Не знаю, какой я находил бы Кэтрин,  будь  я  ее  отцом.  Мне  трудно
представить себя в этой роли. Я говорю со своей точки зрения.
   - Говорите вы прекрасно, - сказал доктор, - но  этого  недостаточно.  Я
сообщил вчера Кэтрин, что не одобряю ее помолвки.
   - Она мне это передала и очень меня  огорчила.  Для  меня  это  большое
разочарование.
   Некоторое время Морис молчал, глядя в пол.
   - Неужели вы ожидали услышать, что я  буду  счастлив  отдать  вам  свою
дочь?
   - О нет. Я догадывался, что не нравлюсь вам.
   - Что ж навело вас на эту догадку?
   - То, что я беден.
   - Звучит грубо, - сказал доктор, - но, в сущности, так  оно  и  есть...
если  говорить  о  вас  как  о  будущем   зяте.   Отсутствие   средств   к
существованию, профессии, каких бы  то  ни  было  ресурсов  или  видов  на
будущее  относит  вас  к  разряду  молодых  людей,   из   коих   было   бы
неосмотрительно выбирать жениха для моей дочери - слабой женщины с большим
состоянием. В любом другом качестве вы бы мне определенно понравились.  Но
как зятя я вас не приемлю!
   Морис Таунзенд почтительно выслушал доктора и сказал:
   - Я не согласен, что мисс Слоупер - слабая женщина.
   - Вы, разумеется, должны защищать ее - ничего другого вам не  остается.
Но я знаю Кэтрин двадцать лет, а вы - чуть дольше  месяца.  Впрочем,  будь
она даже женщиной с сильным характером, у вас-то все равно нет ни гроша за
душой.
   - О да. И в этом моя слабость. Я нищ, а следовательно, рассуждаете  вы,
меркантилен: охочусь за деньгами вашей дочери.
   - Я этого не говорю. Ничто не вынуждает меня к такому заявлению.  Да  и
сказать такое без особой необходимости было  бы  дурным  тоном.  Я  просто
говорю, что вы не из того разряда.
   - Но ваша дочь выходит  замуж  не  за  разряд,  -  настаивал  Таунзенд,
приятно улыбаясь. - Она  выходит  за  человека  -  за  человека,  которого
удостоила своей любви.
   - И который почти ничего не может предложить взамен?
   - Можно ли предложить что-то большее, чем нежную любовь  и  преданность
до гроба? - возразил молодой человек.
   - Да как вам сказать?.. Можно предложить невесте и кое-что  еще,  и  не
только можно, но и должно. Преданность до  гроба  оценивается  постфактум;
заверениям в любви  принято  давать  в  подобных  случаях  и  материальные
гарантии. Что же можете предложить вы? Весьма привлекательную внешность  и
превосходные манеры. Сами по себе эти качества прекрасны, но ведь сами  по
себе они немногого стоят.
   - Я могу предложить и еще кое-что, - сказал Морис, -  а  именно:  слово
джентльмена!
   - Слово джентльмена, что вы будете вечно любить Кэтрин?  Воистину  надо
быть джентльменом до кончиков ногтей, чтобы давать такие заверения!
   - Слово джентльмена, что я  не  меркантилен,  что  моя  любовь  к  мисс
Слоупер  -  самое  чистое  и  бескорыстное   чувство,   какое   когда-либо
зарождалось в сердце смертного. Ее состояние интересует  меня  не  больше,
чем угли в этом камине.
   - Принимаю ваши слова во внимание, - сказал доктор. - Но все же не могу
не  вспомнить,  к  какому   разряду   общества   вы   принадлежите.   Даже
торжественная клятва, которую вы сейчас дали,  не  может  этого  изменить.
Пусть это всего лишь случайность, а все остальное говорит в  вашу  пользу;
но за тридцать лет медицинской практики я убедился, что случайности подчас
имеют далеко идущие последствия.
   Морис разглаживал ворс своей шляпы (она и без того отлично блестела)  и
по-прежнему сохранял самообладание, которое,  как  вынужден  был  признать
доктор, безусловно делало ему честь. Однако  было  очевидно,  что  молодой
человек испытывает величайшее разочарование.
   - Неужели я ничем не могу заслужить вашего доверия?
   - Если бы и существовал способ заслужить мое  доверие,  я  не  стал  бы
предлагать вам его. Неужели вы не понимаете? Я не  хочу  вам  доверять!  -
заявил доктор, улыбаясь.
   - Я готов даже землю копать.
   - Это было бы глупо.
   - Я завтра же соглашусь на первую попавшуюся работу.
   - Сделайте милость - но только при чем тут я?
   - Понимаю! Вы считаете меня бездельником! - воскликнул Морис, изображая
человека, внезапно совершившего открытие. Однако он  тотчас  почувствовал,
что переиграл, и покраснел.
   - Какая разница, кем я вас считаю? Считать вас своим зятем  я,  как  вы
слышали, не намерен.
   Однако Морис продолжал настаивать.
   - Вы думаете, я пущу на ветер ее деньги?
   Доктор улыбнулся.
   - Опять-таки, какая разница?  Впрочем,  не  стану  отрицать  -  грешен,
думаю.
   - Это, наверное, потому, что я растратил свои, - сказал Морис.  -  Я  в
этом чистосердечно признаюсь. Я куролесил. Делал глупости. Если хотите,  я
вам расскажу обо всех своих выходках, в том числе и о самых  безрассудных.
Я ничего не скрываю. Но это были  увлечения  молодости.  Знаете,  говорят,
лучше раскаявшийся повеса, чем... есть какая-то  пословица  на  этот  счет
(*9). Я раскаялся - хотя и не был повесой. Это даже лучше - перебеситься в
молодости. Зеленый юнец никогда и не понравился бы вашей дочери, да и вам,
простите за смелость, не понравился бы. К тому же ее деньги и  мои  -  для
меня совсем разные вещи. Я чужого никогда не тратил. Я потому и  растратил
свои деньги, что они были мои. И я не брал взаймы: кончились деньги,  и  я
успокоился. Долгов у меня нет.
   - На какие же средства, позвольте вас спросить,  вы  теперь  живете?  -
поинтересовался доктор, добавив: - Хотя, конечно,  я  поступаю  нелогично,
задавая вам такой вопрос.
   - На средства, которые у меня остались, - ответил Морис Таунзенд.
   - Благодарю вас! - произнес доктор Слоупер.
   Да, Морис отличался похвальным самообладанием.
   - Допустим даже, -  продолжал  он,  -  что  я  проявляю  преувеличенный
интерес к состоянию мисс Слоупер. Не кроется ли тут гарантия того, что я о
нем хорошо позабочусь?
   - Слишком заботиться о деньгах так  же  опасно,  как  вовсе  о  них  не
заботиться. Ваша бережливость может принести Кэтрин не  меньше  страданий,
чем ваша расточительность.
   - Я все же думаю, что вы несправедливы! - воскликнул  молодой  человек,
сохраняя всю свою мягкость, вежливость и спокойствие.
   - Воля ваша - думайте обо мне что хотите. Моя репутация в ваших  руках.
Я отлично понимаю, что ничем вас не порадовал.
   - Но разве вам не хочется  порадовать  свою  дочь?  Неужели  вам  будет
приятно сделать ее несчастной?
   - Я вполне смирился с  тем,  что  она  целый  год  будет  считать  меня
тираном.
   - Целый год! - с усмешкой повторил Морис.
   - Целую жизнь, если угодно! Я ли сделаю ее несчастной, или вы - разница
невелика.
   Тут Морис все же вышел из себя.
   - Ну знаете ли, это просто невежливо! - воскликнул он.
   - Вы меня вынудили. Вы слишком настаиваете.
   - Я многое поставил на карту.
   - Не знаю, что вы поставили, - сказал доктор. - Во  всяком  случае,  вы
проиграли.
   - Вы уверены? - спросил Морис. - Вы уверены, что ваша дочь откажется от
меня?
   - Я говорю, конечно, о вашей партии со мной: ее вы проиграли. Что же до
Кэтрин - нет, я не уверен, что она от вас  откажется.  Но,  я  думаю,  это
весьма  и  весьма  вероятно,  поскольку,  во-первых,  я  настоятельно   ей
посоветую так поступить, во-вторых, я пользуюсь уважением и любовью  своей
дочери, и, в-третьих, она всегда прислушивается к чувству долга.
   Морис Таунзенд снова принялся за свою шляпу.
   - Я тоже пользуюсь ее любовью, - заметил он, помолчав.
   Теперь и доктор впервые выказал признаки раздражения.
   - Это что же - вызов? - спросил он.
   - Называйте как хотите, сэр! Я от вашей дочери не отступлюсь.
   Доктор покачал головой.
   - Не думаю, что вы станете всю жизнь вздыхать и тосковать о Кэтрин.  Вы
для этого не созданы, ваша судьба - наслаждаться жизнью.
   Морис рассмеялся.
   - Тем более жестоко с вашей стороны противиться моему  браку!  Намерены
ли вы запретить дочери видеться со мной?
   - Она не в том возрасте, чтобы ей запрещать, а я не персонаж старинного
романа. Но я ей настоятельно порекомендую порвать с вами.
   - Я думаю, она не послушается, - сказал Морис Таунзенд.
   - Возможно. Но я сделаю все, что в моих силах.
   - Она зашла уже слишком далеко, - продолжал Морис.
   - Слишком далеко, чтобы отступить? Тогда пусть просто остановится.
   - Слишком далеко, чтобы остановиться.
   С минуту доктор молча смотрел на него; Морис уже взялся за ручку двери.
   - Вы говорите дерзости.
   - Больше я ничего не скажу, - отозвался Морис и, поклонившись, вышел.



13

   Можно подумать, что доктор был слишком утерей в своей правоте, и именно
такого мнения держалась миссис Олмонд. Но, как сказал доктор  Слоупер,  он
составил мнение о Морисе Таунзенде; это мнение он считал  окончательным  и
менять его не собирался. Всю жизнь доктор занимался  изучением  окружающих
(это входило в его профессию), и в девятнадцати случаях  из  двадцати  его
оценка оказывалась верной.
   - Может быть, мистер Таунзенд как раз двадцатый случай, -  предположила
миссис Олмонд.
   - Может быть, хотя и сомнительно. Однако, чтобы не вынести  предвзятого
суждения, я  все  же  произведу  еще  одну  проверку:  поговорю  с  миссис
Монтгомери. Почти уверен, что она подтвердит мою правоту; но тем не  менее
не исключаю и обратное - она может доказать мне, что я совершил величайшую
ошибку. В таком случае я принесу мистеру Таунзенду свои извинения. Я помню
твое любезное предложение. Но, право, нет нужды приглашать ее сюда,  чтобы
нас познакомить. Я просто напишу  ей  откровенное  письмо,  расскажу,  как
обстоит дело, и попрошу разрешения навестить ее.
   - Едва ли она будет с тобой столь же откровенна, сколь ты с ней. Что бы
ни думала эта несчастная женщина о своем брате, она примет его сторону.
   - Что бы она о нем ни  думала?  Сомневаюсь.  Сестринская  любовь  редко
простирается так далеко.
   - Когда речь идет о тридцати тысячах годового дохода...  -  проговорила
миссис Олмонд.
   - Если она примет его сторону ради денег, она  -  мошенница.  Если  она
мошенница, я ее сразу раскушу. А раскусив ее,  не  стану  тратить  на  нее
время.
   - Она не мошенница, а весьма достойная женщина. И  она  не  даст  брату
подножку только потому, что он эгоист.
   - Если его сестра стоит того, чтобы с ней говорить,  она  охотнее  даст
брату подножку,  чем  позволит  ему  дать  подножку  Кэтрин.  Кстати,  она
встречалась с Кэтрин? Они знакомы?
   - По-моему, нет. С чего бы мистер Таунзенд стал сводить их вместе?
   - Не стал бы - если она действительно  достойная  женщина.  Но  мы  еще
посмотрим, так ли уж верно ты о ней отозвалась.
   - Мне любопытно будет услышать, как _она_  отзовется  о  _тебе_!  -  со
смехом воскликнула миссис Олмонд. - А как относится ко  всему  этому  сама
Кэтрин?
   - Как ко всему прочему: очень спокойно.
   - Не спорит? Не делает сцен?
   - Сцены не в ее характере.
   - Я думала, безнадежно влюбленные девицы непременно делают сцены.
   - Чудаковатые вдовы делают это гораздо чаще. Лавиния произнесла  передо
мною речь. Обвинила меня в произволе.
   - У Лавинии талант ошибаться, - заметила миссис Олмонд. - А Кэтрин  мне
все-таки очень жаль.
   - Мне тоже. Но со временем она успокоится.
   - Думаешь, она от него откажется?
   - Я на это рассчитываю. Она ведь обожает своего отца.
   - О да, это  нам  известно!  Потому-то  я  ее  и  жалею;  потому-то  ее
положение так мучительно. Выбирать между тобой и возлюбленным - что  может
быть труднее?
   - Если она не в состоянии сделать выбор - тем лучше.
   - Да, но он-то будет ее уговаривать, и Лавиния станет ему помогать.
   - Рад, что не мне: она способна погубить самое лучшее начинание.  Стоит
Лавинии сесть в лодку, и лодка переворачивается. На сей раз пусть  Лавиния
поостережется. Я не потерплю предателей в своем доме!
   - Подозреваю, что она  и  впрямь  поостережется:  в  глубине  души  она
трепещет перед тобой.
   - Они обе передо мной трепещут, хотя я вполне  безобидное  существо,  -
отозвался доктор. - На этом и построен мой план - на благотворном  страхе,
который я вселяю!



14

   Он  отправил  свое  откровенное  письмо   миссис   Монтгомери,   и   та
незамедлительно прислала ответ, указав день  и  час,  когда  доктор  может
посетить ее на Второй авеню. Аккуратненький домик, в котором она жила, был
выстроен из красного кирпича и недавно покрашен:  вокруг  каждого  кирпича
бежала ярко-белая полоска. Теперь  этого  домика  уж  нет;  и  он,  и  его
собратья уступили место шеренге более величественных строений. Окна домика
закрывали зеленые ставни,  не  пластинчатые,  а  сплошные,  но  сквозившие
небольшими отверстиями, которые составляли узор. Перед домом был крошечный
дворик, украшенный кустом  какого-то  загадочного  растения  и  опоясанный
низкой деревянной оградой, выкрашенной  той  же  зеленой  краской,  что  и
ставни. Все это походило на увеличенный кукольный домик, снятый с полки  в
какой-нибудь лавке. Доктор Слоупер пришел,  поглядел  на  то,  что  я  тут
описал,  и  сказал  себе,  что  миссис  Монтгомери  -  бережливая,  гордая
маленькая  женщина  (скромные  размеры  жилища  как  будто  указывали   на
небольшой рост хозяйки),  которая  опрятность  возвела  в  добродетель  и,
понимая, что блистать роскошью  ей  не  дано,  решила  блистать  чистотой.
Доктора она приняла в крошечной гостиной, и именно  такую  гостиную  он  и
ожидал здесь увидеть - подобие идеально  выметенной  беседки,  там  и  сям
осененной бумажной листвой, среди которой поблескивали гроздья стекляруса;
необходимая для цветения температура поддерживалась в этой оранжерее (если
позволено мне продлить сравнение) при помощи  синеватого,  сухого  на  вид
огня, выглядывавшего из чугунной печки,  которая  издавала  сильный  запах
лака. Стены были украшены гравюрами, убранными розовой кисеей, а столики -
томами выдержек из великих  поэтов,  переплетенными  по  большей  части  в
черную материю, по которой разбегались неяркие  узоры  золотистых  цветов.
Доктор успел  подробно  ознакомиться  с  убранством  комнаты,  ибо  миссис
Монтгомери заставила себя ждать непростительно (по мнению доктора)  долго:
лишь  через  десять  минут  за   дверью   зашуршало,   и   -   разглаживая
накрахмаленное поплиновое платье,  испуганно  краснея  округлыми  щечками,
появилась хозяйка.
   Облик этой белокурой, полненькой женщины с ясным и чистым взором  дышал
какой-то сверхъестественной свежестью и живостью.  Но  эти  качества  явно
дополняла еще и непритворная скромность, и доктору достаточно было  одного
взгляда,  чтобы  почувствовать  уважение  к  хозяйке   дома.   Решительная
маленькая  женщина,  весьма  неглупая,  сознающая   свои   способности   в
хозяйственных делах и свою ограниченность в  делах  светских,  -  вот  как
доктор мысленно определил миссис Монтгомери, которая, как он сразу  понял,
польщена его визитом и считает,  что  доктор  Слоупер  оказал  ей  большую
честь. Для хозяйки красного домика на  Второй  авеню  доктор  Слоупер  был
человеком выдающимся, одним из самых знаменитых граждан города  Нью-Йорка,
и, взволнованно глядя на него, сжимая одетые в  митенки  руки,  поплиновая
миссис Монтгомери, кажется, говорила себе, что именно таким и должен  быть
почетный гость. Она стала извиняться за то,  что  долго  не  выходила,  но
доктор прервал ее.
   - Не стоит извинений, - сказал он. - Зато, поджидая вас здесь, я  успел
обдумать то, что хочу вам сказать, и решил, как мне лучше начать.
   - О да, пожалуйста, начните, прошу вас! - прошептала миссис Монтгомери.
   - Это не так-то легко, - с  улыбкой  заметил  доктор.  -  Вы,  конечно,
поняли из моего письма, что мне нужно задать  вам  кое-какие  вопросы,  на
которые вам, возможно, не захочется отвечать.
   - Да. Я уже  думала  о  том,  что  должна  вам  сказать.  Это  нелегкий
разговор.
   - Однако поймите мое положение... мои чувства. Ваш брат хочет  жениться
на моей дочери, и я хочу знать, что он за  человек.  Я  решил,  что  лучше
всего спросить у вас. И вот я здесь.
   Миссис Монтгомери явно относилась к его положению со всей серьезностью.
Она  находилась  в  состоянии   величайшего   душевного   напряжения.   Ее
хорошенькие глазки, сиявшие какой-то особенной, лучистой  скромностью,  не
отрывались от лица доктора; она сосредоточенно внимала каждому его  слову.
По лицу миссис Монтгомери было видно, что идея прийти  к  ней  за  советом
восхищает ее, но высказывать мнение о предметах, выходящих за  пределы  ее
обихода, она боится.
   - Я очень рада, что вы пришли, - проговорила она тоном, который как  бы
признавал, что ее реплика не имеет прямого отношения к цели визита.
   Доктор воспользовался этим признанием.
   - Я пришел не для того, чтобы доставить вам радость.  Я  пришел,  чтобы
заставить вас говорить о неприятных вещах, и вы едва ли получите от  этого
удовольствие. Что за человек ваш брат?
   Лучистый взгляд миссис  Монтгомери  погас,  она  отвела  глаза,  слегка
улыбнулась и долго не отвечала, так что доктор даже начал сердиться. Когда
же наконец хозяйка отозвалась, ответ ее он счел малоудовлетворительным:
   - Трудно говорить о своем брате.
   - Когда любишь брата и можешь рассказать о нем много хорошего -  совсем
не трудно.
   - Нет, все равно трудно, особенно  если  от  этого  многое  зависит,  -
сказала миссис Монтгомери.
   - Для вас от этого ничего не зависит.
   - Я хотела сказать для... для... - она замолчала.
   - Для вашего брата! Понимаю.
   - Нет, я  хотела  сказать  -  для  мисс  Слоупер,  -  закончила  миссис
Монтгомери.
   Вот это доктору понравилось - тут звучала искренность:
   - Именно, - сказал он. - В том-то и дело. Если моя бедная Кэтрин выйдет
за вашего брата, счастье ее будет полностью зависеть от того,  хороший  ли
он человек. Она - добрейшее существо и никогда не причинит ему ни малейших
огорчений. А вот мистер Таунзенд, если  он  окажется  не  таким,  как  мне
хотелось бы, может сделать Кэтрин очень несчастной. Поэтому я и прошу  вас
пролить на его натуру немного света, так сказать. Разумеется, ничто вас  к
этому не обязывает. Дочь моя вам  никто,  вы  ее  даже  не  видели,  а  я,
наверное, кажусь вам назойливым, дурно  воспитанным  стариком.  Вы  имеете
полное право объявить, что мой визит бестактен, и указать мне на дверь. Но
мне кажется, вы этого не сделаете; мне кажется,  что  судьба  моей  бедной
дочери и моя собственная судьба должны пробудить в вас участие. Я  уверен,
что если бы вы только раз увидели Кэтрин, вы бы  почувствовали  интерес  к
ней. Не потому, что она интересный, как говорится, человек, а потому,  что
вы бы ее обязательно пожалели. Она так  добра,  так  простодушна,  ее  так
легко погубить! Дурному мужу будет легче легкого сделать ее несчастной:  у
нее не хватит ни ума, ни характера, чтобы взять над ним верх,  а  страдать
она будет чрезвычайно. Я вижу, - закончил доктор с самой вкрадчивой, самой
профессиональной докторской улыбкой, на какую он был способен,  -  вы  уже
заинтересовались!
   - Я заинтересовалась ею, когда брат сообщил мне о своей помолвке.
   - А, так он, значит, сообщил вам о своей... помолвке?
   - Но он сказал, что вы ее не одобряете.
   - А сказал он вам, что я _его_ не одобряю?
   - Да, и об этом тоже сказал. А  я  ему  ответила,  что  ничем  не  могу
помочь, - добавила миссис Монтгомери.
   - Разумеется. Но вы можете другое - вы можете подтвердить  мое  мнение,
то есть выступить моим, так сказать, свидетел