, но она, по-видимому, не поняла почему.
   - Я имею в виду мистера Хедуэя, - с достоинством  сказала  она.  -  Мне
немало выпало на долю, с тех пор как мы с вами виделись в  последний  раз:
замужество, смерть мужа, неприятности - всего не перечесть.
   - Ну, мужей на вашу долю выпало немало и до того, - осмелился  заметить
Литлмор.
   Она остановила на нем  кроткий,  ясный  взгляд;  лицо  ее  не  залилось
бледностью, не зарделось румянцем.
   - Не так много... не так много...
   - Не так много, как могло бы показаться?
   - Не так много, как болтали досужие языки. Не  помню  -  была  я  тогда
замужем?
   - Болтали, что да, - сказал Литлмор, - но я  никогда  не  встречался  с
мистером Беком.
   - Вы ничего не потеряли, он был форменный негодяй! Я совершала в  жизни
поступки, которые сама не могу понять. Что же удивляться, если  другие  не
могут понять их. Но со всем этим покончено...  Вы  уверены,  что  Макс  не
слышит? - быстро спросила она.
   - Нет, не уверен. Но  если  вы  подозреваете,  что  он  подслушивает  у
замочной скважины, прогоните его.
   - Нет, этого я не думаю... я тысячу раз распахивала дверь.
   - Ну, значит, он ничего не  слышит.  Я  не  знал,  что  у  вас  столько
секретов. Когда мы с вами расстались, мистер Хедуэй был еще в будущем.
   - Теперь он в прошлом. Он был милый... Этот свой поступок я вполне могу
понять. Но он прожил всего год, у  него  было  больное  сердце,  он  очень
хорошо меня обеспечил, - все  эти  разнообразные  сведения  были  сообщены
единым духом, словно это были вещи одного порядка.
   - Рад за вас. У вас всегда были разорительные вкусы.
   - У меня куча денег, - продолжала миссис Хедуэй.  -  У  мистера  Хедуэя
была земельная собственность в Денвере. Она очень поднялась в цене.  После
его смерти я пробовала жить в Нью-Йорке. Мне не понравился Нью-Йорк.
   Тон, каким хозяйка дома произнесла эту фразу,  являлся  как  бы  resume
[итогом (фр.)] светского эпизода.
   - Я собираюсь жить в Европе... мне нравится Европа, -  продолжала  она.
Если  в  ее  предыдущих  словах  слышался  отголосок  истории,   последнее
заявление прозвучало пророчески.
   Миссис Хедуэй немало удивила, более того - позабавила Литлмора.
   -  Вы  путешествуете  вместе  с  молодым  баронетом?  -  спросил  он  с
невозмутимостью  человека,  желающего  продлить  забаву,   насколько   это
возможно.
   Миссис Хедуэй скрестила руки на груди и откинулась на спинку кресла.
   - Послушайте-ка, мистер Литлмор, - проговорила она. - Нрав у  меня  все
такой же незлобивый, но знаю я теперь  куда  больше.  Уж  надо  думать,  я
путешествую не вместе с баронетом; он всего-навсего друг.
   - А не любовник? - безжалостно спросил Литлмор.
   - Ну, кто же путешествует со своим любовником? Не нужно  смеяться  надо
мной. Нужно мне помочь. - И она посмотрела на  него  с  нежной  укоризной,
которая должна  была  бы  растрогать  его:  у  нее  был  такой  кроткий  и
рассудительный вид. - Говорю вам, мне пришлась по вкусу Европа, я бы навек
осталась здесь. Я бы только хотела побольше узнать об их жизни. Думаю, она
по мне... лишь бы мне помогли, для начала. Мистер Литлмор, - добавила она,
помолчав, - с вами я могу говорить без утайки, тут нет ничего зазорного. Я
хочу попасть в светское общество. Вот куда я мечу.
   Литлмор уселся поплотнее в  кресле:  так  человек,  которому  предстоит
поднять тяжкий груз, старается найти точку опоры. Однако голос его  звучал
шутливо, чуть ли не поощрительно, когда он повторил вслед за ней:
   - В светское общество? Мне  кажется,  вы  уже  там,  раз  у  ваших  ног
баронет.
   - Это я и хотела бы узнать! - нетерпеливо воскликнула она. - Баронет  -
это много?
   - Принято считать, что да. Но я тут не судья.
   - Разве вы не бываете в обществе?
   - Я? Разумеется, нет. С чего  вы  это  взяли?  Великосветское  общество
интересует меня не больше, чем вчерашний номер "Фигаро" (*7).
   На лице миссис  Хедуэй  отразилось  крайнее  разочарование,  и  Литлмор
догадался: прослышав о  его  серебряных  копях  и  ранчо  и  о  постоянном
пребывании в Европе, она надеялась, что он вращается в высшем свете...  Но
она тут же овладела собой:
   - Не верю ни одному вашему слову. Вы сами знаете,  что  вы  джентльмен.
Тут уж ничего не попишешь.
   - Возможно, я и джентльмен, но привычки у  меня  не  джентльменские.  -
Литлмор запнулся на миг и добавил: - Я слишком  долго  прожил  на  славном
Юго-Западе.
   Щеки ее вспыхнули; она сразу все поняла... поняла даже больше того, что
он хотел вложить в эти слова. Но Литлмор был ей  нужен,  и  миссис  Хедуэй
выгоднее было проявить терпимость - тем более что это входило в  число  ее
счастливых свойств, - нежели наказывать его за злой намек. Все же  она  не
отказала себе в легкой насмешке:
   - Что с того? Джентльмен - всегда джентльмен.
   - Не всегда, - со смехом возразил Литлмор.
   - При такой сестре и не иметь знакомств в  европейском  обществе?  Быть
того не может!
   При упоминании о миссис Долфин,  сделанном  с  нарочитой  небрежностью,
однако ж не ускользнувшей от него, Литлмор невольно  вздрогнул.  "При  чем
тут моя сестра?" - хотелось ему  сказать.  Намек  на  эту  даму  неприятно
поразил его, она была связана для него с совсем иным кругом представлений;
не могло быть и речи о том, чтобы миссис Хедуэй познакомилась с ней, если,
как выразилась бы сама миссис Хедуэй, она на это "метила". Но он предпочел
отвести разговор в сторону.
   -  Европейское  общество?  Что  вы  под  этим  разумеете?   Это   очень
неопределенное понятие. Надо представлять, о чем идет речь.
   - Речь идет об английском обществе... о том обществе, куда  вхожа  ваша
сестра... вот о чем, - сказала миссис Хедуэй, не любившая  обиняков.  -  О
людях, которых я видела в Лондоне, когда была там в прошлом году... видела
в опере и в парках... о людях,  которые  бывают  на  приемах  у  королевы.
Остановилась я в гостинице на углу Пиккадилли... (*8) в той,  что  выходит
на Сент-Джеймс-стрит. Я часами сидела у окна, глядела на людей в  каретах.
У меня тоже была карета, и когда я не сидела у окна, я каталась в парке. Я
была совсем одна. Видеть людей  я  видела,  но  никого  не  знала,  мне  и
поговорить не с кем было. Я тогда еще не была знакома с сэром Артуром... я
встретила его месяц назад в Хомбурге. Он поехал за  мной  в  Париж...  Вот
почему он  теперь  навещает  меня,  -  последние  слова  были  произнесены
спокойно, буднично, без малейшей рисовки, словно иначе и быть не  могло  и
миссис Хедуэй привыкла к тому, что за  ней  едут  следом,  а  джентльмены,
которых встречаешь в Хомбурге, непременно едут за тобой. Тем же тоном  она
добавила: - Я вызвала в  Лондоне  немалый  интерес...  это  нетрудно  было
заметить.
   - Вы всюду будете его вызывать,  где  бы  вы  ни  появились,  -  сказал
Литлмор и сам почувствовал, как банально прозвучали его слова.
   - Я не хочу вызывать такой большой интерес, я считаю это вульгарным,  -
возразила миссис Хедуэй с какой-то особой приятностью в своем благозвучном
голосе, говорящей, казалось, о том, что она  находится  во  власти  нового
понятия. Судя по всему, ее ум был широко открыт новым понятиям.
   - Позавчера в театре все на вас смотрели, - продолжал  Литлмор.  -  Вам
нечего и надеяться избежать внимания.
   - Я вовсе не хочу избегать  внимания...  на  меня  всегда  смотрели  и,
верно, всегда будут смотреть. Но смотреть можно по-разному.  Я  знаю,  как
мне надо, чтобы на меня смотрели. И я этого добьюсь! - воскликнула  миссис
Хедуэй. Да, она говорила без обиняков.
   Литлмор сидел с ней лицом к лицу и молчал. В нем боролись разнообразные
чувства; воспоминания о других местах, других часах постепенно  овладевали
им. В прежние годы почти ничто не стояло между ними, - он знал ее так, как
можно знать человека только на просторах юго-западных  штатов.  Тогда  она
нравилась ему чрезвычайно; правда, в городишке, где  они  жили,  проявлять
слишком большую взыскательность было бы просто смешно. И все  же  Литлмора
не оставляло некое внутреннее ощущение,  что  его  симпатия  к  Нэнси  Бек
неотрывна  от  Юго-Запада,  что  самой  подходящей  декорацией  для  этого
лирического эпизода была задняя веранда в Сан-Диего. Здесь, в Париже,  она
представала  перед  ним  в  новом  обличье...  по-видимому,  хотела   быть
причисленной к совсем иной категории. К чему ему брать на себя этот  труд,
подумал Литлмор; он привык смотреть на нее именно так... не  может  же  он
теперь, после стольких лет знакомства, начать смотреть на нее иначе. И  не
станет ли она скучной? Миссис Хедуэй трудно было заподозрить в этом грехе,
но  если  она  задалась  целью  сделаться   другой,   вдруг   она   станет
утомительной?  Он  даже  испугался,  когда  она  принялась  толковать   об
европейском обществе, о его сестре, о том, как то-то  и  то-то  вульгарно.
Литлмор был неплохой человек и любил справедливость, во всяком  случае  не
меньше, чем любой его ближний, но в его душевный склад входили и  лень,  и
скептицизм, возможно, даже  жестокость,  заставлявшие  его  желать,  чтобы
сохранилась былая простота их отношений. У него не  было  особого  желания
видеть, как "поднимается" женщина, он не возлагал особых упований на  этот
мистический процесс; он уповал, что женщинам  не  обязательно  "падать"  -
обойтись без этого и вполне возможно, и весьма желательно, - но думал, что
обществу только пойдет на пользу, если они не станут  "meler  les  genres"
[смешивать жанры (фр.)], как говорят  французы.  Вообще-то  он  не  брался
судить о том, что именно хорошо для общества, на его взгляд, общество было
в довольно плохом состоянии, но  в  правильности  этого  суждения  он  был
твердо убежден. Смотреть, как Нэнси Бек берет старт на большой приз, - что
ж, это зрелище может развлечь, если  смотреть  со  стороны,  но  стоит  из
зрителя превратиться в участника спектакля, тут же попадешь в  неловкое  и
затруднительное положение. Литлмор не хотел быть грубым, но миссис  Хедуэй
не мешало понять, что обвести его вокруг пальца не так-то легко.
   - Конечно, если вы захотите чего-нибудь, вы этого добьетесь,  -  сказал
он в ответ на ее последнее замечание. - Вы всегда  добивались  того,  чего
хотели.
   - Но я еще никогда не хотела того, чего я хочу  сейчас...  Ваша  сестра
постоянно живет в Лондоне?
   - Сударыня, ну что вам моя сестра? - спросил Литлмор. - Такие  женщины,
как она, не в вашем вкусе.
   Наступило короткое молчание.
   - Вы не уважаете меня! - вдруг воскликнула миссис Хедуэй громким, почти
веселым голосом.  Если  Литлмор  хотел,  как  я  сказал,  сохранить  былую
простоту их отношений, она, по всей очевидности,  была  готова  пойти  ему
навстречу.
   - Ах, дорогая миссис Бек!.. - вскричал он протестующе, хотя и не  очень
уверенно, случайно употребив ее прежнее имя. В  Сан-Диего  он  никогда  не
задумывался над тем, уважает он ее или  нет,  вопрос  об  этом  просто  не
возникал.
   - Вот вам и доказательство - назвать меня этим противным  именем!..  Вы
разве не верите, что мистер Хедуэй был мой муж? Мне не  слишком  везло  на
имена, - добавила она с грустной задумчивостью.
   - Я чувствую себя крайне неловко, когда вы так говорите. Это дико.  Моя
сестра почти круглый год живет за городом, она недалекая,  скучноватая  и,
пожалуй, грешит кое-какими предрассудками.  А  у  вас  живой  ум,  широкий
взгляд на вещи. Вот почему я думаю, что она вам не понравится.
   - Как вам не стыдно так плохо отзываться о своей сестре! -  воскликнула
миссис Хедуэй. - Вы как-то говорили мне в Сан-Диего, что она  очень  милая
женщина. Как видите, я не забыла этого. Вы сказали еще, что мы с ней одних
лет. И вам не совестно будет не познакомить меня с ней? Посмотрим, как  вы
из этого выпутаетесь. - И хозяйка дома рассмеялась без  всякой  жалости  к
Литлмору. - Меня ничуть не пугает, что она  скучна.  Быть  скучной  -  так
изысканно. Во мне уж слишком много живости.
   - И слава богу! Но нет ничего легче, чем познакомиться с моей  сестрой,
- сказал Литлмор, прекрасно зная, что говорит неправду. И,  желая  отвлечь
миссис  Хедуэй  от  этой  щекотливой  темы,  неожиданно  спросил:   -   Вы
собираетесь замуж за сэра Артура?
   - Вам не кажется, что с меня хватит мужей?
   - Возможно,  но  это  откроет  перед  вами  новое  поприще,  все  будет
по-иному. Англичан у вас еще не было.
   - Если я  и  выйду  замуж,  так  только  за  европейца,  -  невозмутимо
произнесла миссис Хедуэй.
   - У вас есть на это все шансы: сейчас многие женятся на американках.
   - Но уж теперь - шалишь! Иначе как за джентльмена я замуж не  пойду.  У
меня и так много упущено. Вот это я и хочу узнать насчет сэра Артура, а вы
за весь вечер так ничего мне и не рассказали.
   - Право же, мне нечего сказать... я даже не слышал о нем. Разве он  сам
ничего вам о себе не рассказывал?
   - Ни слова, он очень скромный.  Он  не  хвастает,  никого  из  себя  не
корчит. Тем он мне и нравится. Это такой хороший тон. Мне нравится хороший
тон! - воскликнула миссис Хедуэй. - Но вы так и  не  сказали,  -  добавила
она, - что поможете мне.
   - Как я могу вам помочь? Я - никто, я не имею никакого веса.
   - Вы поможете мне, если не станете мешать. Обещайте не  мешать  мне.  -
Она снова устремила на него пристальный  блестящий  взгляд;  казалось,  он
проникает в самую глубину его глаз.
   - Боже милостивый, как бы я мог вам помешать?
   - Не думаю, чтобы вы это смогли, но вдруг вы попытаетесь.
   - Я слишком ленив, слишком глуп, - шутливо сказал Литлмор.
   - Да-а, - раздумчиво протянула миссис Хедуэй, все еще глядя на него.  -
Наверное, вы для этого слишком глупы. Но вы для этого и слишком  добры,  -
добавила она более любезно. Когда она говорила подобные  вещи,  перед  ней
невозможно было устоять.
   Они болтали так еще с четверть часа, наконец -  словно  раньше  она  не
решалась упомянуть об этом - миссис Хедуэй заговорила с ним о его женитьбе
и смерти жены, проявив больше такта (как отметил про  себя  Литлмор),  чем
при упоминании о других предметах...
   - Вы должны быть счастливы, что у вас есть дочь;  я  всегда  мечтала  о
дочери. Господи, я бы сделала из нее настоящую леди! Не такую, как я...  в
другом стиле!
   Когда Литлмор поднялся, намереваясь уйти, она сказала,  что  он  должен
почаще ее навещать; она пробудет в Париже еще несколько недель; и пусть он
приведет с собой мистера Уотервила.
   - Вашему англичанину это придется не по вкусу - наши частые  визиты,  -
сказал Литлмор, стоя в дверях.
   - Не понимаю, при чем тут  он,  -  отвечала  миссис  Хедуэй,  изумленно
взглянув на него.
   - Ни при чем. А только, вероятно, он в вас влюблен.
   - Это не дает ему никаких прав. Еще не хватало, чтобы я стала поступать
в угоду всем мужчинам, которые были в меня влюблены!
   - Да, конечно, ваша жизнь превратилась бы просто в ад. Даже делая  лишь
то, что вам угодно, вы не обошлись  без  треволнений.  Но  чувства  нашего
молодого друга, по-видимому, дают ему право  сидеть  здесь,  когда  к  вам
приходят гости, с надутым и хмурым видом. Это может надоесть.
   - Как только он мне надоедает, я прогоняю его. Можете не сомневаться.
   - Впрочем, - продолжал, спохватившись, Литлмор, - это не так уж  важно.
-  Он  вовремя  подумал,  что  если  он  получит  миссис  Хедуэй  в   свое
безраздельное владение, это сильно обременит его досуг.
   Миссис Хедуэй вышла в переднюю его проводить. Мистер Макс, фактотум,  к
счастью, отсутствовал. Миссис Хедуэй замешкалась - видимо, она еще  что-то
хотела ему сказать.
   - Но вы ошибаетесь, сэр Артур рад, что вы пришли, - проговорила она.  -
Он хочет поближе познакомиться с моими друзьями.
   - Поближе познакомиться? Зачем?
   - Он хочет разузнать  обо  мне  и  надеется,  что  они  что-нибудь  ему
расскажут: Как-нибудь он спросит вас напрямик:  "Что  она  за  женщина,  в
конце концов?"
   - Неужели он сам этого еще не выяснил?
   - Он не понимает меня,  -  сказала  миссис  Хедуэй,  разглядывая  подол
платья. - Таких, как я, он никогда не видел.
   - Еще бы!
   - Оттого он и спросит вас.
   - Я отвечу, что вы самая очаровательная женщина в Европе.
   - Это не ответ на его вопрос. Да он и сам это  знает.  Его  интересует,
добропорядочна ли я.
   - Он чересчур любопытен! - вскричал Литлмор со смехом.
   Миссис Хедуэй слегка побледнела; казалось, она  пытается  прочесть  его
мысли по губам.
   - Так вы уж и скажите ему, - продолжала она с  улыбкой,  не  вернувшей,
однако, румянца ее щекам.
   - Что вы добропорядочная? Я скажу ему, что вы - обворожительная.
   Несколько мгновений миссис Хедуэй не двигалась с места.
   - Ах, от вас никакого проку! - вполголоса произнесла  она  и,  внезапно
повернувшись, пошла обратно в гостиную, волоча за собой длинный шлейф.



3

   "Elle ne se doute de rien" [она идет напролом  (фр.)],  -  сказал  себе
Литлмор на обратном пути из отеля и вновь повторил  эту  фразу,  говоря  о
миссис Хедуэй с Уотервилом.
   - Ей хочется стать респектабельной, - добавил он, - только у нее ничего
не выйдет, она слишком поздно взялась за  это;  хорошо,  если  она  станет
полуреспектабельной. Но поскольку она не будет  знать,  когда  она  грешит
против респектабельности, это  не  имеет  значения.  -  И  далее  принялся
доказывать, что в каких-то  отношениях  она  неисправима:  ей  не  хватает
деликатности, не хватает сдержанности, не хватает такта; она может сказать
вам: "Вы меня не уважаете!" Как будто женщине пристало так говорить!
   - Это зависит от того, какой смысл она вложила в эти слова, -  Уотервил
любил докапываться до смысла вещей.
   - Чем больше она в них вложила, тем меньше ей следовало говорить так, -
заявил Литлмор.
   Однако он вновь посетил отель "Мерис"  и  на  этот  раз  взял  с  собой
Уотервила. Секретарь дипломатической миссии, которому не часто  доводилось
близко соприкасаться с дамами столь неопределенного положения,  ждал,  что
ему предстоит увидеть весьма любопытный  экземпляр.  Конечно,  он  шел  на
риск, она могла оказаться опасной, но в общем-то чувствовал себя спокойно,
ибо предметом его привязанности в настоящее время была Америка, во  всяком
случае, государственный департамент, и он не имел  никакого  намерения  им
изменять. К тому же у  него  был  свой  идеал  привлекательной  женщины  -
молодой особы, транспонированной в совсем  иной  тональности,  нежели  эта
сверкающая, улыбающаяся, шуршащая  шелками  говорливая  дщерь  Юго-Запада.
Женщина, которой он отдаст свое сердце, будет  безмятежна  и  неназойлива,
она не станет на вас посягать, будет порой предоставлять вас самому  себе.
Миссис Хедуэй была чересчур вольна, фамильярна,  слишком  непосредственна,
она вечно взывала к вам о помощи или вменяла что-нибудь в вину,  требовала
объяснений и обещаний, задавала вопросы, на которые  надо  было  отвечать.
Все это сопровождалось тысячью улыбок и лучезарных взглядов, подкреплялось
прочими приятностями, отпущенными ей природой, но в  целом  бывало  слегка
утомительно. У миссис Хедуэй, несомненно,  было  очень  много  очарования,
бесконечное  желание  нравиться  и  замечательная  коллекция   нарядов   и
украшений, но она была слишком занята собой и пылко стремилась к  заветной
цели, а можно ли требовать, чтобы другие разделяли ее пыл? Если она хотела
проникнуть в высший свет,  то  у  ее  друзей-холостяков  не  было  никаких
оснований  хотеть  ее  там  увидеть,  ведь  именно   отсутствие   светских
условностей и привлекало их в ее гостиную. Без сомнения,  она  сочетала  в
своем лице сразу нескольких женщин, - почему бы  ей  не  удовольствоваться
такой многоликой победой? С  ее  стороны  просто  глупо,  заметил  Литлмор
Уотервилу, рваться наверх, ей бы следовало понимать, что ей куда  уместнее
оставаться внизу. Она чем-то раздражала его; даже ее попытки воспарить над
собственным   невежеством   -   исполнившись   критическим   жаром,    она
расправлялась со  многими  произведениями  своих  современников  смелой  и
независимой рукой -