ько когда они сели за стол; тут она уставилась на него  с  безграничным
изумлением, которое на миг чуть не стерло  улыбку  с  ее  лица.  Обед  был
обильный, все шло  в  должном  порядке,  но,  оглядывая  гостей,  Уотервил
подумал, что кое-какие его ингредиенты скучноваты.  Поймав  себя  на  этой
мысли, Уотервил понял, что смотрит на всю эту процедуру не столько  своими
глазами, сколько глазами миссис Хедуэй. Он не знал за столом никого, кроме
миссис Эйприл, которая, проявив почти материнское стремление приобщить его
к своей осведомленности, назвала ему имена многих их сотрапезников;  он  в
ответ пояснил ей, что не входит в их круг. Миссис Хедуэй  вела  оживленную
беседу с генералом; Уотервил наблюдал за ними пристальнее, чем можно  было
догадаться, и заметил, что  генерал  -  субъект,  по-видимому,  отнюдь  не
церемонный - пытается вызвать ее на откровенность. Уотервил надеялся,  что
она будет осторожна. Он был по-своему наделен воображением и, сравнивая ее
с остальными, говорил себе, что миссис Хедуэй - отважная маленькая женщина
и в задуманном ею деянии есть свой героизм. Она была одна  против  многих,
ее противники  стояли  сомкнутым  строем,  те,  кто  были  сегодня  здесь,
представляли в своем лице тысячу других. Они выглядели людьми совсем  иной
породы, и для человека, наделенного воображением,  миссис  Хедуэй  выгодно
отличалась от них. Они были так  отшлифованы,  так  непринужденны,  так  в
своей стихии... Мужчины со свежим румянцем, волевыми подбородками, учтивым
взглядом холодных глаз, с хорошей осанкой и сдержанным жестом,  женщины  -
многие  чрезвычайно  красивые,  -   полузадушенные   тяжелыми   жемчужными
ожерельями, с гладкими длинными локонами, взором, рассеянно скользящим  по
сторонам, блюдущие молчание, словно оно им к лицу так же, как свет свечей,
и лишь изредка переговаривающиеся между собой чистыми,  мягкими  голосами.
Их сопрягала общность взглядов, общность традиций, они понимали язык  друг
друга, даже отклонения от этого общего языка. Миссис Хедуэй при всей своей
привлекательности преступала пределы дозволенных отклонений, она выглядела
чужой, утрированной, в ней было слишком  много  экспрессии  -  она  вполне
могла быть певицей, ангажированной на вечер. При всем том  Уотервил  успел
заметить, что английское общество прежде всего ищет для себя забаву,  а  в
своих сделках руководствуется денежным расчетом. Если миссис Хедуэй  будет
достаточно забавна, вполне возможно, она добьется успеха, и ее состояние -
если оно существует - отнюдь ей не повредит.
   После обеда, в гостиной, он подошел к ней,  но  она  не  удостоила  его
приветствием,  только  взглянула  на  него  с  нескрываемой  неприязнью  -
странное выражение, какого он никогда у нее не видел.
   - Зачем вы сюда приехали? - спросила она. - Следить за мной?
   Уотервил покраснел до корней волос. Он знал, что дипломату краснеть  не
пристало, но не мог справиться с этим своим несчастным свойством.  Он  был
рассержен, он был возмущен и вдобавок ко всему озадачен.
   - Я приехал потому, что меня пригласили, - сказал он.
   - Кто вас пригласил?
   - То же лицо, вероятно, которое пригласило и вас: леди Димейн.
   - Старая ведьма! - воскликнула миссис Хедуэй, отворачиваясь от него.
   Уотервил также от нее отвернулся. Он не понимал, чем заслужил  подобное
обхождение. Это было полной неожиданностью, такой он ее никогда не  видал.
Какая  вульгарная  женщина!  Вероятно,  так  разговаривают  в   Сан-Диего.
Уотервил с пылом включился в общую беседу, все прочие гости  казались  ему
теперь - возможно, по контрасту - сердечными и дружелюбными людьми. Однако
утешиться зрелищем того, как миссис Хедуэй наказана за свою грубость,  ему
не удалось, ибо ей отнюдь не было выказано  небрежение.  Напротив,  в  той
части комнаты, где она сидела, группа гостей была всего гуще, и  время  от
времени  оттуда  доносились  единодушные  взрывы  смеха.  Если  она  будет
достаточно забавна, сказал он себе, она добьется успеха; что  ж,  судя  по
всему, ей удалось их позабавить.



7

   Да, миссис Хедуэй вела себя странно, и ему предстояло  еще  раз  в  том
убедиться. Назавтра, в воскресенье, была  прекрасная  погода.  Спустившись
вниз  до  завтрака,  Уотервил  вышел   в   парк;   он   прогуливался,   то
останавливаясь поглядеть на тонконогих оленей, рассеянных, как булавки  на
бархатной швейной подушечке,  по  отдаленным  склонам,  то  блуждая  вдоль
кромки большого искусственного водоема с храмом, построенным в  подражание
храму Весты (*19), на островке посредине. О миссис  Хедуэй  он  больше  не
вспоминал; он размышлял о том, что эта величественная панорама  более  ста
лет  служила  фоном  для  семейной  истории.  Однако  продолжи   он   свои
размышления,  ему  бы,  возможно,  пришло  в  голову,  что  миссис  Хедуэй
представляет собой немаловажный  эпизод  в  истории  семьи.  За  завтраком
недоставало нескольких дам; миссис Хедуэй была одной из них.
   - Она говорит, что никогда не покидает комнаты до  полудня,  -  услышал
Уотервил слова леди  Димейн,  обращенные  к  генералу,  вчерашнему  соседу
миссис Хедуэй, осведомившемуся о ней: - Ей нужно три часа на одевание.
   - Чертовски умная женщина! - воскликнул генерал.
   - Раз умудряется одеться всего за три часа?
   - Нет, я имею в виду то, как она прекрасно владеет собой.
   - Да, я думаю, она умна, - сказала леди Димейн тоном,  в  котором,  как
льстил себя надеждой Уотервил, он услышал  куда  больше,  нежели  генерал.
Было  в  этой  высокой,  стройной,  неторопливой   женщине,   одновременно
благожелательной и отчужденной, что-то вызывавшее его восхищение. Уотервил
видел, что при всей деликатности ее манер  и  приличествующей  женщине  ее
круга внешней  мягкости  внутренне  она  очень  сильна;  она  довела  свою
кротость до высот совершенства и носила ее как диадему на челе.  Ей  почти
нечего было сказать Уотервилу,  но  время  от  времени  она  задавала  ему
какой-нибудь вопрос, свидетельствующий о том, что она о  нем  помнит.  Сам
Димейн был  в  превосходном  настроении,  хотя  никак  особенно  этого  не
проявлял, - просто у него был свежий и бодрый вид, словно  он  каждый  час
или два принимал ванну;  казалось,  он  чувствовал  себя  огражденным,  от
всяких неожиданностей. Уотервил беседовал с ним  еще  меньше,  чем  с  его
матерью, но баронет улучил накануне минутку в курительной  комнате,  чтобы
сказать ему, как он рад, что Уотервил нашел возможность у  них  погостить,
и, если тот любит настоящий английский ландшафт, он с удовольствием покажи
ему кое-какие места.
   - Вы должны уделить мне часок-другой, прежде чем  вернетесь  в  Лондон.
Право же, здесь есть уголки, которые понравятся вам.
   Сэр Артур говорил так, словно Уотервил невероятно разборчив;  казалось,
баронет хочет приписать ему некое  значение,  показать,  что  считает  его
почетным гостем. В воскресенье утром он спросил Уотервила,  не  пойдет  ли
тот в церковь: туда собирается большинство дам и кое-кто из мужчин.
   - Я не настаиваю, поступайте как знаете,  а  только  туда  ведет  полем
очень живописная дорога, и сама церковка  довольно  любопытна,  она  стоит
здесь еще со времен короля Стефана (*20).
   Уотервил сразу представил ее себе - это была готовая картинка.  К  тому
же ему нравилось бывать в церкви, особенно если он сидел в той  ее  части,
которая была отгорожена для сквайра (*21) и часто  превосходила  размерами
дамский  будуар.  Поэтому  он  сказал,   что   с   удовольствием   к   ним
присоединится. И добавил, не объясняя причины своего любопытства:
   - А миссис Хедуэй идет?
   - Право, не знаю, - сказал  хозяин  дома,  резко  изменив  тон,  словно
Уотервил спросил его, пойдет ли экономка.
   "Ну и чудаки эти англичане!" - не отказал себе в удовольствии  мысленно
воскликнуть Уотервил, прибегнув к помощи этой фразы, как делал со  времени
приезда  в  Англию  всякий  раз,  сталкиваясь  с   брешью   в   логической
последовательности вещей.
   Церковь оказалась еще более картинной, нежели  описывал  сэр  Артур,  и
Уотервил подумал, что миссис Хедуэй сделала глупость, не  придя  сюда.  Он
знал, к чему она стремится:  она  хотела  постигнуть  англичан,  чтобы  их
завоевать; пройди она между живой  изгородью  из  приседающих  крестьянок,
посиди  между  надгробьями  многих  поколений  Димейнов  -   это   кое-что
рассказало бы ей об англичанах. Если она хотела вооружиться для  сражения,
ей бы лучше было пойти в эту старую церковь... Когда Уотервил  вернулся  в
Лонглендс -  он  пришел  пешком  через  луга  с  женой  каноника,  большой
любительницей пеших прогулок, - до ленча  оставалось  полчаса,  и  ему  не
захотелось идти в дом. Он вспомнил, что еще не видел  фруктового  сада,  и
отправился его искать. Сад был такого размера, что найти его не  составило
труда, и выглядел  так,  словно  за  ним  неустанно  ухаживали  в  течение
нескольких столетий. Не успел Уотервил углубиться в его цветущие  пределы,
как услышал знакомый голос и спустя минуту на повороте дорожки  столкнулся
с миссис Хедуэй, сопровождаемой владельцем Лонглендса. Она была без шляпы,
под зонтиком; увидев своего соотечественника, она откинула зонтик назад  и
остановилась как вкопанная.
   - О, мистер Уотервил, по своему обыкновению, вышел шпионить за мной,  -
такими словами приветствовала миссис Хедуэй  немного  смущенного  молодого
человека.
   - А, это вы! Уже вернулись из церкви? - сказал сэр Артур, вынимая часы.
   Уотервила поразило, более того - восхитило его самообладание, ведь  как
ни говори, а сэру Артуру вряд ли было приятно,  что  их  беседу  прервали.
Уотервил чувствовал себя в глупом положении и жалел, что  не  пригласил  с
собой миссис Эйприл, тогда бы казалось, что он находится в саду ради нее.
   Миссис Хедуэй выглядела восхитительно свежей,  но  туалет  ее,  подумал
Уотервил, имевший свое мнение по этим вопросам, вряд ли можно было  счесть
подходящим для воскресного  утра  в  английском  загородном  доме:  белое,
украшенное  желтыми  лентами  neglige  [домашнее  платье  (фр.)],  все   в
оборочках и воланах, - одеяние, в котором мадам де Помпадур (*22) могла бы
принимать Людовика XV у себя в будуаре, но в котором, вероятнее всего,  не
выехала бы в свет. Этот наряд добавил последний  штрих  к  сложившемуся  у
него впечатлению, что  в  общем-то  миссис  Хедуэй  прекрасно  знает,  что
делает. Она  намерена  идти  своим  путем,  она  не  намерена  ни  к  кому
приноравливаться. Она не намерена спускаться к завтраку, она  не  намерена
ходить в церковь,  она  намерена  надевать  в  воскресное  утро  изысканно
небрежный наряд, придающий ей сугубо неанглийский и непротестантский  вид.
Возможно, в конечном итоге это и лучше.
   - Ну, не прелестно ли здесь! - непринужденно заговорила миссис  Хедуэй.
- Я шла пешком от самого дома. Я не слишком хороший ходок,  но  эта  трава
как ковер. Тут все выше похвалы. Сэр Артур, вам следовало бы уделить  хоть
немного внимания послу, стыд и срам, сколько я вас здесь  продержала.  Вас
не заботит посол? Вы же сами сказали, что не перемолвились с ним и словом,
надо же загладить свою вину. Я еще  не  видела,  чтобы  так  неглижировали
своими гостями. Разве здесь так принято? Идите, пригласите его  покататься
верхом или сыграть партию на бильярде. Мистер  Уотервил  проводит  меня  в
дом, к тому же я хочу побранить его за то, что он за мной шпионит.
   Уотервил горячо возмутился этим обвинением.
   - Я и понятия не имел, что вы здесь! - негодующе заявил он.
   - Мы не прятались, - спокойно возразил сэр  Артур.  -  Быть  может,  вы
проводите  миссис  Хедуэй  обратно?  Мне  действительно  следует  проявить
внимание к старому Давыдову. Ленч, кажется, в два.
   И он оставил их продолжать прогулку  по  саду.  Миссис  Хедуэй  тут  же
пожелала узнать, зачем Уотервил сюда явился, - чтобы подсматривать за ней?
Вопрос этот, к его удивлению, был задан тем же язвительным  тоном,  что  и
накануне. Однако Уотервил отнюдь не был намерен ей это спустить; он никому
не позволит обращаться с собой таким возмутительным образом, это ей с  рук
не сойдет.
   - Вы, вероятно, воображаете, что мне не о ком думать, кроме как о  вас?
- спросил он. - Бывает, представьте, что я про  вас  и  забываю.  Я  вышел
полюбоваться садом и, если бы вы меня не окликнули, прошел бы мимо.
   Миссис Хэдуэй и не подумала обидеться - казалось, она даже не  заметила
его обороны.
   - У сэра Артура есть еще два поместья, - сказала она. - Это именно я  и
хотела узнать.
   Но Уотервил не так-то легко прощал обиды. Оскорбить человека,  а  потом
забыть, что ты его оскорбил, - такой способ искупать свою  вину  был,  вне
сомнения, в широком ходу в Нью-Мексико, но тому, кто дорожил своей честью,
этого было мало.
   - Что вы имели в виду вчера вечером, когда  заявили,  будто  я  приехал
сюда из Лондона, чтобы за вами следить? Простите, но я должен сказать, что
это было довольно грубо с вашей стороны.
   Обвинение это уязвило Уотервила тем острее, что в нем заключалась  доля
правды; однако миссис Хедуэй в первый момент не поняла, о чем он  говорит,
и озадаченно воззрилась  на  него.  "Да  она  просто  дикарка,  -  подумал
Уотервил. - Она считает, что женщина  может  ударить  мужчину  по  лицу  и
убежать".
   - А!.. - внезапно воскликнула миссис Хедуэй. - Я вспомнила:  я  на  вас
разозлилась, я не ожидала вас здесь увидеть. Но дело было не  в  этом.  На
меня иногда такая злость нападает, ну, я и срываю ее на  первом,  кто  мне
подвернется под руку. Через  три  минуты  все  проходит,  я  больше  и  не
вспоминаю об этом. Вчера вечером я  была  очень  зла.  Меня  взбесила  эта
старуха.
   - Старуха?
   - Мать сэра Артура. Так или иначе,  ей  здесь  нечего  делать.  В  этой
стране, когда муж умирает, жене положено освободить  родовое  поместье.  У
нее есть свой собственный дом в десяти милях отсюда и еще один, в Лондоне,
на Портмен-сквер, у нее куча мест, где она может жить.  Но  она  липнет  к
нему... липнет, как пластырь. Я поняла, почему она пригласила меня сюда  -
не потому вовсе, что я ей понравилась, а потому, что она мне не  доверяет.
Она боится, что мы поженимся, считает меня неподходящей партией для своего
сына. Она, верно, думает, что я жду не дождусь, как бы мне его заполучить.
Я никогда за ним не бегала, это он бегает за мной. Он-то меня  и  надоумил
приехать в Англию - еще прошлым летом, в Хомбурге: он  спросил,  почему  я
сюда не еду, и сказал, что я буду иметь в  Лондоне  большой  успех.  Спору
нет, сэр Артур не очень-то смыслит в таких вещах, на это нюх нужен. Но  он
такой благопристойный человек, что там ни говори; и так приятно видеть его
в окружении... - миссис Хедуэй приостановилась и с  восхищением  поглядела
вокруг, - ...в окружении его  фамильных  владений.  Неплохое  поместье,  -
продолжала она, - и прекрасно расположено; мне  тут  нравится.  Я  думала,
леди Димейн дружески относится  ко  мне;  она  оставила  у  меня  визитную
карточку, когда я приехала в Лондон,  а  потом  прислала  мне  приглашение
сюда. Но я догадливая, мигом вижу, что к чему. И я увидела вчера  кое-что,
когда она подошла ко мне перед обедом. Она не ожидала, что  я  так  хорошо
выгляжу, и прямо позеленела от злости, она надеялась, что я буду похожа на
пугало. Я была бы рада ей угодить, да это от меня не зависит. И я  поняла,
что она пригласила меня сюда только потому, что он настоял на этом. Он  не
навестил меня сразу, когда я приехала в Лондон... он  не  появлялся  целых
десять дней. Она сумела ему помешать,  заставила  его  дать  обещание.  Но
потом он передумал и понял, что надо загладить свою вину. Он  приходил  ко
мне три дня подряд и ее  заставил  прийти.  Она  из  тех  женщин,  которые
противятся  до  последнего,  а  затем  делают  вид,  что  уступают,   хотя
по-прежнему стоят на своем. Она меня смертельно ненавидит; не знаю, что  я
сделала ей плохого. Она двуличная, криводушная - настоящая старая  ведьма!
Когда я заметила вас вчера за обедом, я решила,  что  она  пригласила  вас
сюда себе в помощь.
   - Себе в помощь? - переспросил Уотервил.
   - Чтобы вы рассказали ей  обо  мне.  Сообщили  ей  какие-нибудь  факты,
которыми она воспользуется против меня. Можете говорить ей  все,  что  вам
будет угодно.
   Уотервил  так  напряженно  внимал  этому  порыву   откровенности,   что
буквально  забывал  переводить  дыхание,  и  сейчас   вдруг   почувствовал
настоящую дурноту. Он остановился; опередив его на несколько шагов, миссис
Хедуэй тоже остановилась и, обернувшись, взглянула на него.
   - Я еще не встречал такой неописуемой женщины!  -  воскликнул  он.  Она
поистине казалась ему дикаркой.
   Она засмеялась - он чувствовал, что она смеется над тем, какое  у  него
выражение лица, - смех звонко разнесся по величественному саду.
   - Неописуемой? Не понимаю. А вы все-таки попробуйте меня описать.
   - Вы совершенно лишены такта!.. - решительно произнес Уотервил.
   Она вспыхнула, хотя, как ни странно, по-видимому, не рассердилась.
   - Лишена такта? - повторила она.
   - О таких вещах не рассказывают.
   - А-а, понимаю, вы про то, что я обо всем говорю. Когда я  взволнована,
я должна выговориться. Я не могу иначе. У  меня  достаточно  такта,  когда
люди со мной хороши. Спросите  сэра  Артура,  тактична  ли  я...  спросите
Джорджа Литлмора. Вы что, целый день  собираетесь  там  стоять?  Нам  пора
возвращаться.
   И миссис Хедуэй вновь пустилась в путь;  Руперт  Уотервил,  возведя  на
мгновение глаза горе, не спеша догнал ее.
   - Погодите, пока я обоснуюсь  здесь,  вот  тогда  я  буду  тактична,  -
продолжала она. - Тут не до такта, когда спасаешь свою жизнь.  Вам  хорошо
говорить, когда у вас за спиной весь американский дипломатический  корпус.
Понятно, я взбудоражена. Я завладела тем, к чему давно  стремилась,  и  не
намерена выпускать это из рук!
   Пока они шли к дому, миссис Хедуэй объяснила Уотервилу, почему  он  был
приглашен в Лонглендс одновременно с ней. Уотервил предпочел  бы  считать,
что это достаточно объясняется его личными достоинствами, но миссис Хедуэй
придерживалась иного мнения. Ей  было  угодно  полагать,  что  вокруг  нее
бушует стихия  интриг  и  козней  и,  что  бы  с  кем  ни  произошло,  это
обязательно связано с ней. Уотервила пригласили потому, что он был - пусть
скромным - представителем американской дипломатической миссии,  и  хозяину
Лонглендса  хотелось  из  дружеских  чувств  к   миссис   Хедуэй   создать
впечатление, будто его прелестная  гостья  из  Америки,  о  которой  никто
ничего  не  знает,  находится  под   покровительством   этого   почтенного
учреждения.
   - Это поможет мне сделать первые шаги, - невозмутимо промолвила  миссис
Хедуэй. - Так что вольно или невольно, а вы мне помогли. Если бы сэр Артур
был знаком с посланником или с первым секретарем, он бы пригласил  их.  Но
он с ними незнаком.
   К тому времени как миссис Хедуэй окончательно развила свою  мысль,  они
успели подойти к дому, что послужило для Уотервила более  чем  достаточным
предлогом, чтобы задержать ее в галерее.
   - Вы утверждаете, что сэр Артур так прямо  вам  все  это  сказал?  -  с
несвойственной ему резкостью спросил Уотервил.
   - Сказал? Разумеется, нет! Неужто вы полагаете, я позволила бы ему хотя
намекнуть, что нуждаюсь в каких-то одолжениях? Хотела бы я послушать,  как
он говорит, что мне требуется помощь!
   - Не понимаю, почему бы ему так и не сказать... сами-то вы  перед  этим
не останавливаетесь, говорите каждому встречному.
   - Каждому встречному? Я говорю это вам и Джорджу  Литлмору...  когда  я
нервничаю. Вам - потому что вы мне нравитесь, а ему -  потому  что  я  его
боюсь. Вас, между прочим, я ни чуточки не боюсь. Я совсем одна...  У  меня
никого нет. Нужна же мне какая-то поддержка. Сэр Артур заметил, что  вчера
вечером я была с вами нелюбезна, и побранил меня  за  это;  вот  почему  я
догадалась, что у него на уме.
   - Очень ему обязан, - проговорил Уотервил, совершенно сбитый с толку.
   -