ом литературном фестивале, не дает ей позволения посвятить ему очередную книжку и даже не приглашает к себе на чашку чаю, любила повторять, что его слава раздута, величие писателя - не только в качестве, но и в количестве. В последнем, пожалуй, Далглиш склонен был с ней согласиться. И все же, открывая любой из томов трилогии, всякий раз испытываешь изумление. Они стоят как три могучие скалы над урезом моря, где столько литературных репутаций давно разрушилось, точно песочные замки, размытые приливами и отливами литературной моды. ?Настоятельские палаты?, в которых Синклер живет, рано или поздно исчезнут, поглощенные морем, но имя его в литературе останется.
     Далглиш был не настолько наивен, чтобы думать, будто великий писатель непременно должен оказаться и первоклассным говоруном, и, конечно, он не имел нахальства предполагать, что Синклер станет занимать его застольной беседой. Однако ужин прошел далеко не в молчании. Хозяин даже со знанием дела и вполне уважительно отозвался в разговоре о двух стихотворных сборниках Далглиша, притом чувствовалось, что не из желания быть приятным. В нем была какая-то чисто детская прямота и увлеченность. Исчерпав интересовавшую его тему, он сразу же переходил к другой. Говорили, главным образом, о литературе, хотя собственные произведения Синклера, похоже, больше не занимали, а любимым его легким чтением были детективы. К событиям в мире он был совершенно равнодушен. ?Люди, дорогой Далглиш, либо вынуждены будут научиться любить друг друга, в сугубо практическом, несентиментальном смысле этого слова, либо кончат самоуничтожением. Повлиять на исход в ту или иную сторону давно уже не в моей власти?. Но при всем том сказать, что он изверился, впал в безнадежность, Далглиш бы не мог. Он отошел от мира, но не с отвращением или отчаянием; просто человек достиг такой глубокой старости, когда ему стало все равно.
     Сейчас он разговаривал с Джейн Далглиш, они обсуждали вопрос, будет ли в этом году шилоклювка садиться на гнездо. К этой теме, в отличие от всех прочих, оба относились с самой упоенной серьезностью. Далглиш смотрел через стол на свою тетку. На ней была темно-вишневая блуза из тонкой шерстяной материи с закрытым горлом и узкими рукавами на пуговках чуть не до локтя. Очень подходящий костюм для выхода в гости на восточном побережье осенью, и она носила его с небольшими изменениями, сколько Далглиш себя помнил. Но теперь, вследствие необъяснимого хода вещей, так одеваться стало модным, и к ее природной непринужденной элегантности добавился оттенок современного шика, что, по мнению Далглиша, никак к ней не шло. Она сидела, подперев щеку левой ладонью. Ее длинные смуглые пальцы были унизаны фамильными перстнями, которые она надевала только по вечерам. В рубинах и брильянтах вспыхивали от огня свечей разноцветные искры. Теперь разговор перешел на человеческий череп, который Синклер недавно подобрал на береговой отмели. Затонувшие кладбища обыкновенно понемногу возвращают сгинувшие с ними останки, после шторма люди, гуляя по пляжу, находят в песке то берцовую кость, то лопатку, выбеленные морем и хрупкие от древности. Но целые черепа встречаются редко. Синклер рассуждал о возрасте своей находки, причем довольно здраво. Однако о другом мертвеце, недавнем, до сих пор речь не заходила. Далглиш уже готов был признать, что неправильно объяснил себе полученное от Синклера приглашение. Похоже, хозяин дома вовсе не интересуется убийством Сетона. Хотя все-таки трудно себе представить, чтобы ему просто вдруг пришла охота познакомиться с племянником Джейн Далглиш. В это время Синклер повернулся к нему и своим рокочущим голосом, растягивая слова, спросил:
     - Вас, я думаю, многие спрашивают, почему вы избрали профессию следователя?
     Далглиш сдержанно ответил:
     - Из тех, кому бы я стал объяснять, немногие... Мне нравится эта работа; она у меня сравнительно неплохо выходит; она удовлетворяет мое любопытство и, по крайней мере, не наводит скуку.
     - О да, скука! Ничего нет страшнее для писателя. Но, может быть, это еще не все? Мне кажется, служба в полиции ограждает вас от людей. Дает как бы профессиональный предлог для обособленности. Полицейские - люди не такие, как все. К ним относятся, как и к служителям церкви: внешне дружески, а по существу с недоверием. По-моему, вы принадлежите к тем, кому дорого одиночество.
     - Выходит, мы с вами в одинаковом положении, - отозвался Далглиш. - Моя крепость - моя работа, ваша - ?Настоятельские палаты?.
     - Однако они не оградили меня сегодня, - сказал Синклер, - от визита вашего коллеги инспектора Стенли Джеральда Реклесса. Расскажите об этом мистеру Далглишу, Алиса.
     Далглишу уже надоело открещиваться от Реклесса, но было интересно, каким способом Синклер выяснил полное имя инспектора. Наверное, простейшим: взял да спросил.
     Алиса Керрисон сказала:
     - Реклесс. Это не суффолкская фамилия. И вид у него какой-то больной. Язвенник, вернее всего. Слишком много работы, поди, и нервы...
     Насчет язвы она, возможно, права, подумал Далглиш, недаром он такой бледный, и глаза страдальческие, и глубокие борозды от носа к уголкам рта. Алиса ровным голосом продолжала:
     - Он явился сюда, чтобы спросить, не убили ли мы мистера Сетона.
     - Надеюсь, вопросы он задавал тактично?
     - Тактично, в меру своего разумения, - ответил Синклер. - Но цель у него была именно такая. Я объяснил ему, что даже не был лично знаком с Сетоном, правда, делал попытки читать его романы. Но у меня он не бывал. Из того, что я больше не могу писать, вовсе не проистекает обязанность общаться с теми, кто и никогда не был на это способен. К счастью, мы с Алисой можем засвидетельствовать алиби друг друга и на вторник вечером, и на среду вечером - ведь именно об этом времени, насколько мы поняли, идет речь. Я сообщил инспектору, что ни она, ни я не выходили из дому. Хотя не убежден, что он мне до конца поверил. Кстати, Джейн, он интересовался, не одалживали ли вы нам топор. Из чего я заключил, что вы, сами того не ведая, поставили орудие убийства. Мы продемонстрировали инспектору два наших собственных топора, оба, рад отметить, в исправном состоянии, и он мог лично убедиться, что их никто не использовал для отсекновения рук у бедного Мориса Сетона.
     Алиса Керрисон вдруг убежденно произнесла:
     - Он был плохой человек, и правильно, что он умер. Но убийство непростительно.
     - А чем он был плохой? - немедленно спросил Далглиш.
     Мог бы и не спрашивать. Было ясно, что рассказ Алисы Керрисон ему так или иначе выслушать придется. Он чувствовал на себе заинтересованный иронический взгляд Синклера. Значит, вот для чего его пригласили. Не получить от него сведения хотел Синклер, а наоборот - сам ему кое-что сообщить. Алиса Керрисон взволнованно выпрямилась на стуле, лицо ее пошло пятнами, руки под столом были стиснуты. Устремив на Далглиша сердитый и умоляющий взгляд смущенного ребенка, она забормотала:
     - Какое письмо он ей написал! Плохое письмо, мистер Далглиш. Он погубил ее. Все равно как если бы загнал в море и держал ее голову под водой.
     - Значит, вы читали это письмо?
     - Не целиком. Она его мне протянула не подумав, но потом опомнилась и забрала назад. Такое письмо ни одна женщина по своей воле не дала бы прочесть другой. Там были такие вещи, что я в жизни никому не смогу пересказать. Рада бы их позабыть, да никак. Он хотел свести ее в могилу. Он ее убил.
     Далглиш спросил:
     - А вы уверены, что это он писал?
     - Почерк был его, мистер Далглиш. Все пять листков исписаны его рукой. Только ее имя сверху впечатано на машинке, и больше ничего. Я почерк мистера Сетона знала хорошо.
     Естественно, подумал Далглиш. А жена Сетона и того лучше. Значит, Сетон сознательно довел жену до самоубийства? Если это правда, здесь проявилась та же злобная жестокость - хотя и большего масштаба, но одинаковой природы, - что и в убийстве кошки Брайса. Однако портрет расчетливого садиста выходил как бы слегка не в фокусе. Далглиш встречался с Сетоном только два раза, но тот совсем не производил впечатления чудовища. Чтобы этот педантичный, нервный маленький человечек с большим самомнением, так безнадежно не дотягивавший талантом до собственной славы, накопил в душе столь мощный заряд ненависти, - что-то не верилось. Хотя не исключено, что это неверие у него от зазнайства: возомнил себя великим диагностом зла. А ведь даже если не считать доктора Криппена, чья вина, допустим, не доказана, все равно известно сколько угодно других нервных и неловких мужей, которые действовали вполне ловко, когда им нужно было избавиться от жен. Разве он после двух встреч может состязаться в понимании внутренней сущности этого человека с Алисой Керрисон, знавшей его так близко? Тут имеется доказательство - письмо, которое, между прочим, Сетон, чья переписка в машинописных дубликатах аккуратно хранится, в его доме, почему-то счел нужным написать от руки...
     Далглиш открыл было рот, чтобы спросить, что Дороти Сетон сделала с письмом, но тут раздался телефонный звонок. В тишине огромной, тускло освещенной комнаты он прозвучал пронзительно и надсадно. Только теперь Далглиш осознал, что в глубине души думал, будто в ?Настоятельские палаты? вообще не проведено электричество. Он стал искать глазами телефонный аппарат. Звон как будто бы исходил от книжного шкафа в дальнем конце комнаты. Ни Синклер, ни Алиса Керрисон и не подумали встать и ответить. Синклер объяснил:
     - Не туда попали. Нам не звонят. Мы держим телефон исключительно на экстренный случай, наш номер даже в телефонной книге не значится, - и самодовольно посмотрел в сторону надрывающегося аппарата, словно радуясь его исправному состоянию.
     Далглиш поднялся.
     - Прошу меня простить, - сказал он, - но могут звонить мне. Он протянул руку и среди всевозможных безделушек на крышке шкафа нащупал гдадкую и прохладную телефонную трубку. Звон прекратился. Снова установилась тишина: казалось, что всем находящимся в комнате слышен голос инспектора Реклесса:
     - Мистер Далглиш? Я говорю из ?Пент-ландс-коттеджа?. Случилось кое-что, о чем я хотел бы поставить вас в известность. Вы не могли бы прямо сейчас прийти?
     И добавил, так как Далглиш замялся:
     - Я получил заключение медэкспертизы. Думаю, вам будет интересно.
     Он словно его заманивал. Но как бы то ни было, идти, конечно, придется. Вежливый, ровный тон вызова его не обманывал. Если бы они вместе расследовали одно преступление, тогда суперинтендант Далглиш вызывал бы к себе инспектора Реклесса, а не наоборот. Но они не расследуют вместе одно преступление. И если инспектор Реклесс желает допросить подозреваемое лицо - или пусть даже племянника подозреваемого лица, - право выбора времени и места принадлежит ему. Впрочем, небезынтересно было бы узнать, что он делает в ?Пентланд-се?? Мисс Далглиш, собираясь в ?Настоятельские палаты?, дверь дома, разумеется, оставила незапертой. В Монксмире вообще не принято запирать дома, и вероятное убийство соседа не заставило его тетку изменить свои привычки. Но чтобы Реклесс так запросто расположился в отсутствие хозяйки в чужом доме, это на него не похоже.
     Далглиш принес Синклеру извинения, каковые тот с готовностью принял. Далглиш подозревал, что, не привыкший к иному обществу, помимо общества Джейн Далглиш, тот рад был теперь, что их снова остается трое. Для чего-то Синклеру было нужно, чтобы он выслушал рассказ Алисы Керрисон, и теперь, когда дело сделано, старик отнесся к уходу гостя с облегчением и удовольствием. Только напомнил, чтобы Далглиш, уходя, захватил из прихожей свой фонарик, и обещал, что они с Алисой проводят его тетю до дому, так что ему не нужно за ней возвращаться. Джейн Далглиш выразила с этим полное согласие, хотя с ее стороны, подумал Далглиш, это могло быть просто щепетильностью. Реклесс позвал только его, и тети не хотела быть нежеланной гостьей в собственном доме.
     Никем не провожаемый, Далглиш вышел за порог и погрузился в непроглядную тьму, в которой глаз поначалу вообще ничего не различал, кроме белесой садовой дорожки непосредственно под ногами. Потом облака соскользнули с лица луны, и ночь обрела очертания, проступили тени, полные тайны и пропитанные запахом моря. Далглиш шел и думал о том, что в Лондоне человеку редко случается по-настоящему ощутить ночь, ее разгоняют огни и суета человеческая. А здесь она дышит, почти живет, и Далглиш чувствовал, как у него по жилам ползет атавистическая боязнь темноты, неизвестности. Даже сельский суффолкский житель, которому не привыкать к здешним ночам, и тот, проходя тропой над береговым обрывом, непременно ощутит что-то вроде мистического трепета. Здесь легко понимаешь, как возникли местные легенды, что будто бы иногда, осенней ночью, слышен во мраке приглушенный стук конских копыт - это контрабандисты везут тюки и бочонки со стороны Сайзуэлла, чтобы спрятать их на болоте или переправить в глубь страны через уэслтонские вере-щатники. Или что в такую ночь, если напрячь слух, можно уловить доносящийся с моря звон колоколов давно затопленных церквей - Святого Леонарда, Святого Иоанна, Святого Петра и Всех Святых, - погребальный звон за упокой душ усопших. А теперь, наверное, еще прибавятся новые легенды, будут наводить страх на местных жителей, чтобы сидели затемно по домам. Октябрьские легенды - о нагой женщине, в бледном лунном свете уходящей через прибой от берега навстречу своей смерти; и о мертвеце без рук, уносимом в открытое море.
     Назло страхам Далглиш решил идти над морем. Так получится минут на пятнадцать дольше, но Реклессу в ?Пентландсе? невредно подождать лишних четверть часа. Посветив вокруг, Далглиш нашел тропу и зашагал, ведомый, будто болотным огоньком, падающим под ноги пятном от карманного фонарика. Один раз он обернулся. ?Настоятельские палаты? темной массой заслоняли край ночного неба, только из щелей ставен на окнах нижнего этажа сочился свет - признак жизни, да вверху ярко сияло круглое окно, одиноко, как глаз циклопа. Пока Далглиш смотрел, окно погасло. Очевидно, кто-то в доме, вернее всего - Алиса Керрисон, поднимался наверх.
     Тропа подводила к самому обрыву. Снизу громче доносился грохот прибоя, где-то пронзительно вскрикнула морская птица. Ветер заметно посвежел, похоже, что собирался шторм. Здесь, наверху, казалось, будто и земля, и небо, и море охвачены общим непрестанным волнением. Извилистая тропа становилась все уже, справа и слева подступали кусты дрока и ежевики, цепляясь за ноги колючими побегами. Далглиш подумал, что, наверное, правильнее все-таки было бы идти нижней дорогой. Неплохо, конечно, заставить Реклесса ждать, но это желание, детское и бессмысленное, не стоит пары добротных брюк. Если тело Сетона несли к воде из ?Настоятельских палат? вот по этой тропке, на колючках наверняка остались следы. Реклесс, конечно, все здесь прочесал. Интересно, что ему удалось обнаружить? И не только заросли составляли препятствие. Там дальше на обрыве - штук сорок хлипких дощатых ступеней, подводящих к воде. Синклер, несмотря на возраст, мужчина крепкий, и Алиса Керрисон - здоровая деревенская жительница, но все-таки тело Сетона, даже при его малом росте, -изрядный груз, и проделать с ним этот путь крайне трудно, почти немыслимо.
     Слева среди кустов что-то забелело. Это был один из последних надгробных камней, оставшихся от обрушившегося в море старого кладбища. Почти все старинные могилы уже давно были на дне морском, и приливы, взимая с них дань, выносили иногда на пляж вместе с мусором человеческие кости. Но этот до сих пор устоял. Далглиш, свернув в сторону, подошел посмотреть. Камень оказался выше, чем виделось с тропы, и глубоко высеченная на нем надпись хорошо сохранилась. Далглиш присел и, посветив фонариком, прочел:

     В память
     Генри Уил. Скривнере, коего застрелили контрабандисты, когда он проезжал верхом в здешних местах сентября 24-го дня 1786
     Убитый пулею внезапною в пути,
     Я не успел молитву вознести.
     Помедли, путник, не дано нам знать,
     Когда Господь захочет нас призвать.

     Бедняга Генри Скривнер! Какой злосчастный случай занес его, одинокого всадника, на пустынную данвичскую дорогу? Он был, по-видимому, человеком состоятельным: вон какой прекрасный памятник ему соорудили. Сколько еще времени пройдет, прежде чем этот Скривнер, со своим памятником и благочестивой надписью, тоже канет в забвение на дне морском?
     Далглиш стал подниматься с корточек, потерял равновесие, луч фонарика качнулся и осветил могилу. Далглиш с удивлением увидел, что ее незадолго перед тем разрывали. Дерн был уложен на место, цепкие плети ежевики заново переплетены и густо нависали сверху, но земля безусловно была недавно разрыта. Далглиш опустился на колени и стал пальцами в перчатках разгребать рыхлый неутрамбованный грунт. Здесь до него поработали еще чьи-то руки. За несколько секунд он докопался до большой берцовой кости, потом вынул обломанную лопатку и, наконец, череп. Генри Скривнеру не придется скучать в могиле одному. Впрочем, Далглиш тут же догадался, в чем дело. Так Синклер или Алиса Керрисон распоряжаются человеческими останками, которые находят на пляже. Все кости были очень старые, выбеленные морской водой. Кому-то из них, вернее всего что Алисе, захотелось вновь предать их земле в освященном месте.
     Он сидел, думая об этой своеобразной паре, обитающей в ?Настоятельских палатах?, и вертел в руках старый череп, как вдруг его слух уловил мягкие удары шагов. Зашуршали кусты, и над ним возникла темная человеческая фигура, заслоняя ночной небосвод. Шутливо-иронический голос Оливера Лэтема произнес:
     - Все еще следопытствуете тут, суперинтендант? Вы похожи, смею сказать, на Первого Могильщика в любительском исполнении. До чего же вы ненасытный труженик! Но бедному Генри Скривнеру-то почему не даете почивать с миром? Теперь браться за расследование обстоятельств его убийства, пожалуй, поздновато, а? И потом, вы как будто незвано проникли на чужую территорию?
     - В меньшей мере, чем вы в настоящее время, - спокойно ответил Далглиш.
     Лэтем рассмеялся.
     - Значит, вы ужинали у Р. Б. Синклера! Надеюсь, оценили оказанную вам честь? Каковы же были комментарии нашего апостола любви по поводу крайне неприглядной кончины Мориса Сетона?
     - Очень немногословные.
     Далглиш принялся ладонью сгребать землю и хоронить череп - земля сыпалась на белую лобную кость, набивалась в глазницы и между зубами. Не прерывая работы, он сказал:
     - Я не знал, что вы любитель ночных прогулок.
     - Обзавелся этой привычкой совсем недавно. Весьма благодарное занятие. Чего только не увидишь.
     Далглиш завершил погребение, уложил на место куски дерна. Лэтем молча наблюдал за ним. А когда дело было сделано, повернулся и, ни слова не говоря, зашагал прочь. Далглиш негромко задал ему в спину вопрос:
     - Дороти Сетон прислала вам перед смертью письмо?
     Темная фигура остановилась, медленно обернулась. Лэтем тихо спросил:
     - Вас это каким-то образом касается? - и так как Далглиш промедлил с ответом, добавил: - Тогда зачем спрашивать?
     После чего в полном молчании снова повернулся и растаял в темноте.

16

     Фонарь над крыльцом горел, но в доме было почти совсем темно. Перед догорающим камином в скромном, беспросветном одиночестве сидел инспектор Реклесс, как гость, который не уверен, что ему будут рады, и старается расположить к себе хозяев экономией электроэнергии. При появлении Далглиша он встал и включил маленькую настольную лампу.
     Они стояли друг против друга, полуосвещенные ее слабым мягким светом.
     - Вы вернулись один, мистер Далглиш. Должно быть, неловко было уйти. - Голос инспектора звучал ровно, без выражения. Ни вопроса, ни укора - просто две фразы.
     - Ничего, отпустили. Я шел долговато: поверху, над морем. Как вы узнали, где меня найти?
     - Ни вас, ни мисс Далглиш не оказалось дома, и я предположил, что вы ушли куда-нибудь по соседству в гости. Начал с наиболее вероятного места. Дело в том, что объявились некоторые новые обстоятельства, о которых я хотел поста