го чулана, и Дигби отослал их Люкеру. Все проще простого. Как было предусмотрено планом. И теперь остался последний этап. Дня через два-три можно будет надиктовать финал. Я не испытываю к Дигби ненависти. Буду рада, когда он умрет, но готова удовольствоваться своим воображением, мне необязательно видеть его смерть в натуре. А вот что я не видела, как умирал Морис, это мне обидно..
     И кстати, последнее объяснение. Почему я не могла оставить его труп в Лондоне, просто сбросить, как узел тряпья, в какую-нибудь паддингтонскую канаву, и пусть валяется? Да очень просто. Необходимо было убрать кисти. Его кисти с ободранными до мяса костяшками пальцев, которыми он колотил изнутри в крышку своего гроба?.
     Голос смолк. Несколько секунд пленка бежала вхолостую. Потом Реклесс наклонился, щелкнул выключателем диктофона. И еще выдернул вилку из сети. Джейн Далглиш встала с кресла, что-то тихонько сказала Лэтему и вышла в кухню. Сразу стало слышно, как полилась вода, звякнула крышка чайника. Что она затеяла? - недоуменно подумал Далглиш. Неужели пошла готовить обед? Или хочет сварить кофе гостям? Чем заняты ее мысли? Теперь, когда все позади, интересует ли ее еще хоть сколько-нибудь эта история бешеной ненависти, нарушившей ход стольких жизней, включая ее собственную? Одно он знал точно. Если она когда-нибудь еще примет участие в будущих разговорах о Сильвии Кедж, то от нее не услышат сентиментальных сожалений на тему о том; что ?ах! если бы мы только знали!? и ?как же это мы не оказали ей поддержки!? Для Джейн Далглиш человек таков, какой он есть, и пытаться его переделать - глупо, а жалеть - неприлично. Никогда еще ее отстраненность не выступала так наглядно и не казалась такой страшной.
     Лэтем медленно отодвинулся от стены, сел в освободившееся кресло. Проговорил, с усмешкой качая головой:
     - Вот бедняга. Убит из-за неверного выбора ночной рубашки. Или это был неверный выбор спальни?
     Реклесс промолчал. Он аккуратно смотал шнур диктофона, взял ящик под мышку. И только у порога обернулся к Далглишу:
     - Мы выудили мотоциклетную коляску. Она лежала в двадцати ярдах от указанного вами места, мистер Далглиш. Еще одна чудесная догадка, сэр.
     Далглиш представил себе, как это все было. Безлюдный берег заводи перед плотиной, раннее солнечное утро, зелень и тишина, только из отдаления, с шоссе, долетает шум машин да звенит падающая вода. Грубые голоса мужчин, разбирающих на берегу снаряжение, чавканье грязи под подошвами резиновых сапог. И вот, наконец, из воды показывается поднимаемый объект, похожий на огромный полосатый кабачок, увешанный водорослями, с него стекают ручьи черной грязи, обнажая лоснящиеся бока. Но, конечно, на взгляд запыхавшихся полицейских, подводящих его к берегу, он совсем не огромный, а, наоборот, маленький. Ведь Морис Сетон был маленького росточка.
     После ухода Реклесса Лэтем с вызовом произнес:
     - Должен поблагодарить вас. Вы спасли мне жизнь.
     - Разве? Я бы сказал, как раз наоборот. Ведь это вы спихнули ее с крыши.
     - Случайно. Я не думал, что она свалится, - поспешил защититься Лэтем.
     Ну, разумеется, случайно, подумал Далглиш. Уж кто-кто, а Лэтем не способен жить с сознанием, что убил женщину, пусть и спасая свою жизнь. Что ж, если он намерен запомнить этот эпизод в такой трактовке, то лучше приступить к перекраске сразу, не оставляя на потом. Да и не все ли, черт возьми, равно? По его понятиям, Лэтему пора удалиться. О какой благодарности между ними может идти речь? Смешно и неловко. А провести утро за пустопорожней светской беседой - увольте. Слишком много ссадин на душе и на теле. Но была одна подробность, которую Далглишу еще хотелось уточнить. Он спросил:
     - Я все думаю, что привело вас вчера ночью в ?Дом кожевника?. Должно быть, вы видели их, Дигби и Кедж?
     Два конверта белели у него перед глазами, прислоненные к серой каменной стене. Подходит время вскрыть Деборино письмо. Стыдно и дико, что его так и подмывает бросить конверт в огонь не распечатав. То, что было, не отменишь одним решительным жестом и ни в каком огне не сожжешь. Далглиш расслышал ответ Лэтема:
     - Именно. В тот самый вечер, когда приехал в Монксмир. Я, кстати, приврал насчет времени своего приезда. В самом начале седьмого я уже был здесь. Пошел пройтись по высокому берегу. И разглядел сверху двух людей возле лодки. Сильвию я узнал, и мне показалось, что мужчина - Сетон, хотя наверняка я сказать не мог. Было темно, что они там делали, не разберешь, но, бесспорно, сталкивали лодку в море. И что за куль лежал на дне лодки, я не разглядел, но позже легко догадался. Меня это нимало н взволновало. По мне, так Морис получил по заслугам. Как вы, похоже, догадались, Дороти Сетон дала мне прочесть последнее письмо Мориса. Наверно, ждала, что я за нее отомщу. Увы, она не за того меня принимала. Я довольно насмотрелся на дурных актеров в этой смехотворной роли, чтобы еще на потеху публике играть ее самому. Но если кто другой за меня это сделал, то ради Бога. Однако, когда был убит Дигби, я подумал, что надо поговорить с Кедж, выяснить, какую игру она ведет. Услышал от Селии, что Сильвия собирается утром к Реклессу, и решил предвосхитить их разговор.
     Что толку было говорить Лэтему, что он мог бы спасти Дигби, если бы раньше нарушил молчание? Да и так ли это? Убийцы запаслись второй версией: пари с Морисом; испуг, когда обнаружилось, что он умер; решение отрезать у него ободранные руки, чтобы скрыть следы. Без признания невозможно было бы доказать, что Морис Сетон умер не естественной смертью.
     Далглиш зажал письмо Деборы между большим пальцем и забинтованной ладонью левой руки и попробовал свободными кончиками пальцев правой надорвать конверт. Прочная бумага не поддавалась. Лэтем нетерпеливо сказал:
     - Дайте-ка я.
     Длинные, желтые от никотина пальцы легко вскрыли конверт. Лэтем протянул его Далглишу со словами:
     - Пожалуйста, не стесняйте себя моим присутствием.
     - Да неважно, - ответил Далглиш. - Я знаю, что там написано. Не к спеху, - а сам между тем уже разворачивал единственный листок. Письмо состояло из восьми строк. Дебора никогда не отличалась многословием, даже в любовных письмах. Но скупость этих отрывистых финальных фраз была совершенно беспощадной. Что ж, вполне естественно. Перед людьми всегда встает этот выбор. Надо либо всю жизнь прожить бок о бок, на собственной шкуре проверяя его правильность. Либо же обойтись восемью строками и подвести черту. Далглиш стоял и машинально считал и пересчитывал слова, с бессмысленной тщательностью анализировал разгон строк, особенности написания букв. Она сообщала, что ей предложили работу в американском филиале фирмы и она дала согласие. К тому времени, когда он получит это письмо, она уже будет в Нью-Йорке. У нее нет больше сил висеть между небом и землей на периферии его жизни и ждать, пока он что-то надумает. И она полагает, что едва ли им еще доведется когда-нибудь увидеться. Так будет лучше для них обоих. Обороты традиционные, почти условные. Ни оскорбленного самолюбия, ни вызова. А если и писано с болью, то на крупном, уверенном почерке это никак не отразилось.
     Голос Лэтема, высокий и заносчивый, звучал на заднем плане - он толковал что-то о предстоящей поездке в ипсвичскую больницу, где ему назначен рентген головы, почему бы Далглишу тоже не поехать, пусть посмотрят его руку; злорадно рассуждал о том, сколько у Селии уйдет на адвокатов, прежде чем удастся прибрать к рукам наследство Сетонов; и снова старался ребячески неуклюже оправдаться в смерти Сильвии Кедж. Далглиш повернулся к Лэтему спиной, снял с каминной полки свое письмо, сложил оба конверта вместе и в сердцах попытался разорвать. Но сил не хватило, пришлось бросить их в огонь целиком. На сожжение писем потребовалось время - страничка за страничкой занималась огнем и обугливалась, заворачиваясь в свиток, чернила выцветали, у него перед глазами стихи начинали отливать на черном серебром, упрямо не соглашаясь умирать, а он даже не в состоянии был взять в руки кочергу и поворошить, чтобы они рассыпались и обратились в пепел.