енькой, но  стройной,
и некрасивость списал на застенчивость, которая вроде бы даже привлекала.
     -- Привет!-- бодро сказал он, помня о том, что слова приближают цель.--
Вот и мы...
     -- Вам кого?-- глаза ее в полутьме расширились.
     -- Ты что, Инга?..
     -- Вы ошиблись. Здесь такой нету.
     --  Как  нету?-- такого поворота он не ожидал.-- А это...  ну, какой?..
Шестьсот восьмой?
     -- Шестьсот восьмой, а Инги нет.
     Девушка  глядела  на   него   насмешливо,  или,  может,  это  ему  лишь
показалось.
     -- А вас как зовут?
     -- Не Инга.
     -- Извините...-- только и произнес Полудин, с трудом ворочая языком.
     Находчивостью он не отличался, это уж точно.
     Дверь  закрылась,  хрустнул   замок.  Виталий  постоял,  повернулся  и,
машинально  отхлебнув на  ходу из бутылки  глоток водки, растерянно побрел к
себе, все еще не желая  признать  себя попавшимся на  элементарный розыгрыш.
Хорошо еще,  что пижаму не взял с собой. Ничего не поделаешь. Злиться  не на
кого. Следующий раз не будь таким ослом. А сейчас забыть, забыть все.
     Кайф продолжается!


        5.

     Полудин  разделся,  лег  и,  укрывшись с  головой одеялом,  начал  было
дремать, когда снова раздался звонок. Пришлось подняться и взять трубку.
     -- Ну чего?-- обиженно спросил он.
     --  Ты  на  меня сердишься?--  спросила  она.-- Очень? Я  понимаю,  что
получилось глупо. Страшно стало, просто дух захватило.
     -- Чего же ты звонишь?
     -- Приходи...
     -- А ты опять?
     -- Нет, теперь приходи. Я уже почти не боюсь. Знаешь, как плохо одной?
     -- Если так, теперь уж ты иди!
     Она помолчала немного. В трубке было слышно ее прерывистое дыхание.
     -- Я не могу долго быть смелой. Меня не хватает.
     -- Ну ладно! Хочешь, выйду тебя встречать?
     -- Выйди.
     Короткие гудки.
     Полудин, то ли  сопя,  то ли  ворча, снова оделся  и  оглядел  комнату.
Кровать  расхристана, но  неизвестно, как  лучше:  застелить ее или оставить
готовой? Он погасил свет. Нет, так совсем темно. Зажег торшер. Свет погасить
успею, пусть лучше горит, чтобы эта трусиха опять не испугалась.  Усевшись в
кресло, он поглядел на часы: десять минут второго.  Дома они с женой ложатся
не позже пол-одиннадцатого,  потому  что без  пяти  семь щелкает будильник и
надо вставать. А тут -- кайф!
     Для храбрости  он отглотнул еще  водки  и пожевал  корочку. Глядя через
щель в полутемный коридор, он ждал.
     Она вплыла вихляющей походкой,  как сказал поэт, и, ожидая приглашения,
оперлась плечом о дверной проем.
     -- Я пришла,-- она сделала  шаг вперед к кровати и расстегнула пуговицу
на кофточке -- то ли оттого, что жарко, то ли хотела снять ее.-- Что  это ты
рисуешь?
     Листки с его расчетами так и лежали на полу, придавленные  линейкой. Он
качнулся, чуть не упал,  поднял бумажки, разложил на одеяле  и кратко описал
ей идею нового транспортера.
     -- Ты гений!-- она расстегнула еще одну пуговицу.
     Полудин не был уверен, что она что-либо поняла, но жена ему так никогда
не  говорила. Насколько мог,  стремительно поднялся с  кресла, взял  Ингу за
руку и потянул к себе. Она приблизилась послушно, будто загипнотизированная.
Он обхватил ее за плечи и  прижал так, что захрустели  кости. Защищаясь, она
впилась ногтями ему в спину.
     -- Сумасшедший! Гангстер! Супермен  чертов!-- задыхаясь, стонала она.--
Ты дверь запер?
     Как же он про дверь-то забыл? Полудин разжал руки и побежал к двери, по
дороге  больно ударившись  локтем о шкаф.  А вернулся  --  она прошмыгнула к
кровати  и  погасила  торшер.  Прошелестела  молния,  упало  на  пол платье,
стукнулись  туфли.  Он  видел ее силуэт на  фоне  окна,  слышал ее  дыхание,
чувствовал тепло и шел на это тепло осторожно, будто слепой.
     Инга  положила  холодные  ладони  ему на уши. Оранжевые отсветы рекламы
"Hotel Penza" дрожали  у нее на волосах, придавая ей неземной вид. Казалось,
она сама дрожит -- от любви к Полудину  или оттого, что в номере  прохладно.
Он рванулся вперед, но она юркнула  под одеяло. Остались одни глаза и черные
волосы,  разметавшиеся  на подушке. Он стал  стаскивать собственную  одежду,
впопыхах отрывая пуговицы и думая о том, что забыл Ингу сперва напоить. Ведь
это принципиальная ошибка, так все говорят.
     -- Иди ко мне, глупыш! Иди же...
     Впрочем, "глупыш" она не скажет. Позовет просто: "Иди ко мне".
     Сняв часы, Полудин взглянул на них.  Часы стояли: вчера утром он  забыл
их  завести. Сколько  прошло  времени, пока,  ожидая  ее,  он  проиграл  всю
ситуацию в голове, установить невозможно. Она наверняка уже спустилась. Если
спустилась...
     Дверь в коридор все время была открыта. Если б Инга прошла  мимо, он бы
не  мог не  заметить.  Швырнув  в  раковину  окурок,  он  подошел к двери  в
нерешительности. Нелепое, взвешенное состояние. Планер  оторвался от  земли,
но  не попал  в воздушный поток, который  должен поднять его.  Надо сесть на
землю, пока не швырнуло.
     Полудин захлопнул дверь, пнул  ногой  отвалившийся кусочек штукатурки и
стремительно  вернулся.  Он  еще отглотнул из бутылки и сморщился от  дряни,
которую называют водкой. Наверно, уже третий час. Хотелось лечь в коридоре и
заснуть. Собрав остатки сил, он, качаясь, добрел до кровати.
     Но стащить с себя брюки не успел: телефон зазвонил на всю гостиницу.
     Он снял трубку и ждал. Она набрала его номер и хотела, чтобы он спросил
первый. Они молчали, дыша друг на друга по проводу. Он скрипел  зубами, стоя
в одной брючине.
     --  Ты сердишься?-- наконец спросила она.-- Понимаешь, духу не хватило.
Скажи мне что-нибудь. Все, что хочешь, только скажи!
     Надо было обматерить ее, но раздражение уже прошло.
     -- Спать пора,-- устало и равнодушно промямлил он.
     -- Пора,-- послушно согласилась она.-- Но не хочется.
     -- А чего же  тебе хо...-- он  не  договорил.--  Откуда  ты вообще меня
знаешь?
     -- Я? Видела тебя в "Каса маре".
     Конечно,  в зале  "Каса маре" она видела его, раз  привезла  молдавское
вино! Он же там был и сам мог сообразить.
     -- Помнишь? Ты еще сказал: "Вот это вино!"
     -- И что? Все говорят: "Вот это вино!"
     -- Конечно, все. Но тогда сказал ты. Думаешь, я дура, да?
     -- Почем я знаю.
     -- Я не дура, честное  слово... Просто я пошла за тобой в гостиницу. То
есть не за тобой, а к себе.
     -- Утро скоро. Зачем звонишь?
     -- Не знаю. Мне не с кем поговорить. Может, придешь?
     -- Ну уж нет! Хватит, поговорили! Положи трубку.
     -- Не желаешь говорить? Может, ты тоже подонок? Клади сам.
     -- Я? Да я...
     Он  в  сердцах  бросил  трубку.   Хмель  не  прошел,  но  принял  форму
озлобления. Он  мужик, в  конце концов. Будто он сам  не может  решить,  как
поступить, идет на  поводу  у  сопливой девчонки, которую  и  видел-то  пять
секунд через дверную щель. И вообще у  него свой взгляд на  вещи. Да если бы
он  всерьез  захотел, он  бы  своего  добился. Просто  лень  было.  Ишь  ты,
поговорить!..
     Наверно, уже три. Спать. Немедленно.
     Забыться, тихо и блаженно, на удобной кровати, одному -- такой кайф еще
лучше.
     Раздевшись и стоя босиком, он поднимал  уже одеяло, чтобы забраться под
него, как опять зазвонил телефон.
     Полудин  твердо  решил  не снимать трубку,  но телефон  звонил, звонил,
звонил, звонил. Виталий прыгнул к нему и, с  размаху наступив на укатившуюся
водочную пробку, застонал от боли. Стоя на одной ноге и держа другую в позе,
которую йоги называют "Пальмой",  он сорвал трубку с  рычага и набрал первую
попавшуюся цифру. Теперь он недосягаем.
     Остаток  водки он  допил, и его сразу вырвало. Красивый половик посреди
комнаты выглядел теперь менее пристойно.
     Кайф успешно подходил к концу.
     Полудин  погасил  торшер,  вытянулся  под   одеялом,  согрелся.   Глаза
побродили по теням на потолке. Ему  захотелось вдруг позвонить жене. Поднять
ее  с постели  заспанную, с двумя  трубками бигудей сзади, закрученными так,
чтобы было удобней спать. Он  скажет,  что соскучился, и больше ничего.  Она
ответит раздраженно,  что он сошел с  ума,  что  она  давно  спит, но после,
подумав, прибавит, чтобы он скорее приезжал.
     Звонить на последние деньги он не стал: надо было  оставить на еду. Сон
окутывал сознание. Полудин похвалил себя за то,  как правильно и  решительно
он поступил только что. Довольство собой и водка  сделали тело  невесомым, и
старший инженер заснул сном праведника.


        6.

     Утром,  слушая  Полудина,   главный   конструктор   поморщился.  Старая
разработка  уже  была включена  в  план  и утверждена,  администрации завода
обещана премия от министерства. Да и самому Полудину, пока  он излагал, идея
с  механической рукой уже не рисовалась  такой  великолепной  находкой,  как
вчера.
     -- У нас не спорт,-- буркнул главный, отодвигая наброски, едва заглянув
в них.-- Мы -- химическое машиностроение.
     -- Все равно надо уметь прыгать!-- запальчиво  возразил Полудин.-- А то
всю жизнь не оторвешься от земли.
     --   Прыгать?--   переспросил   тот,    с   подозрением   взглянув   на
командированного.-- На Луне надо прыгать, там притяжение слабее. А тут бы на
животе  до  кладбища  доползти.  Кстати,  моя  секретарша  сказала,  что  из
гостиницы звонили. Что ты им там с ковром натворил?
     -- С ковром?
     -- Ну, не с ковром, с половиком. Секретарша  сказала, что ты уже отбыл.
Они тебе на работу написали, не удивляйся...
     И  главный  конструктор  встал,   давая  понять,  что  время  аудиенции
исчерпано.
     Половик  в гостинице, из-за которого подняли шум, напомнил о  нелепости
всего остального.  Командировка  заканчивалась. Зачем они вызвали  Полудина?
Завод  хотел  застраховаться  согласованиями  и подписями,  чтобы  в  случае
просчета  всю  вину  свалить в  главке  на проектировщиков.  Проектировал не
Полудин, а инженер Башьян, которая ушла в декрет. "Если она конструктор, так
я  тоже  могу  рожать",--  сказал  про  нее  Гурштейн  из  соседней  группы.
Расхлебывал  Полудин,  который  видел их всех в  гробу.  Хорошо  хоть  вечер
вчерашний удался на  славу. В общем, если еще можно так  культурно гульнуть,
жизнь не так плоха, как клевещут наши враги.
     Поставив ему в командировочное удостоверение отметку  "Выбыл" и печать,
секретарша  сказала, что  из Москвы звонил лично замдиректора Хануров и  она
ответила,  что у Полудина все в  порядке. Надо было подарить ей конфетку, но
карман не звенел.
     Откушав  дешевого пойла в заводской столовке  для ИТР, он, чтобы  убить
время, оставшееся до поезда, отправился безцельно бродить по городу.
     Тусклое солнце  просушило мостовые, а ноги были мокрые. Ночью отопление
отключили из-за режима экономии, и ботинки не высохли.  Он глядел на местных
женщин, и сегодня они  ему нравились  меньше, чем вчера. Вчера ему казалось,
что все они готовы  принадлежать ему одному, а сегодня выглядели загнанными,
блеклыми и чужими.
     Полудин обнаружил, что стоит перед  "Каса маре". Так молдаване называют
комнату, в  которой  принимают  гостей.  Дегустационный зал  молдавских  вин
открылся в Пензе недавно (смелая акция обкома по пропаганде дружбы народов с
учетом алкоголической их  любознательности). Заводские  завсегдатаи третьего
дня приводили Полудина в подвал на опохмелку. Сделали они это за свой счет в
надежде на ответное гостеприимство в Москве.
     Смуглые девочки в национальных костюмах подавали на подносах каждому по
нескольку  рюмок сразу.  В  них светились  марочные  вина.  Из репродукторов
доносилась лекция о  советских  винах, которые  лучшие  в мире. Потом давали
попробовать.  Букет,  аромат,  вкус... Но это были уже вина  для внутреннего
потребления  за рубли и  с  лучшими  в мире  они  имели лишь территориальную
близость. Впрочем,  командированный не  огорчился: сам он отличал лишь белые
от красных и  сухие  от  крепленых, а предпочитал  всем  прочим  сортам тот,
которого на ту же сумму наливают больше.
     Очереди в подвальчик в это  время еще не было,  так как вином торговать
до  двух запрещено,  и  трудящиеся дегустировали  только сильно разбавленные
водой соки. Но если бы и  продавали -- денег на вино у Полудина все равно не
имелось, так что запрет в данный момент его лично не огорчил.  Постояв перед
"Каса  маре",  он  побрел  по  улице  дальше.  Голова  болела, желудок  ныл,
поташнивало, но в целом все было хорошо.
     Ночной   эпизод,  когда  он   припоминал  теперь  детали,  казался  ему
состоявшимся  в  его пользу. Будет о чем со  смаком  рассказать узкому кругу
курильщиков в конце коридора. Основную сцену Полудин тут же решил  перенести
на балкон своего номера, где они с хулиганкой Ингой  делали это посреди ночи
на виду  у всего города. По пьяной даже  холода не чувствовали.  Он  ей  рот
рукой закрывал, чтобы она от кайфа  не кричала. Остальные подробности, решил
он,  придут  по ходу дела.  Говорят, правда, что  зам по кадрам и режиму уже
велел  установить в курилке микрофончик. Но, во-первых, за разговоры о бабах
вроде  пока  не  сажают,  а  во-вторых,  небось,  слух  насчет  микрофончика
специально распустили, чтобы меньше курили и больше работали.
     Полудин  замедлил шаги.  Он решил  вернуться, спуститься  в  подвальчик
"Каса маре" и  гордо попрощаться. Инга  ведь там, где  ж ей еще быть? Пускай
пожалеет, как много кайфа  она  потеряла.  Решив это  сделать,  Полудин, как
всегда, поступил обратным  образом. Он бросил окурок на тротуар,  растер его
мокрым ботинком, плюнул и зашагал к вокзалу.
     Вместо  "Каса  маре"  ему  вдруг  захотелось  домой,  на  кухню.  Жена,
соскучившись, отпросится с работы, все быстро подаст,  чтобы ему не пришлось
тянуться  ни за  вилкой,  ни  за чашкой. Она  свой  парень. Сядет  напротив,
коротко сообщит, с кем вчера  подрался сын в детском саду, и замолчит -- вся
внимание.
     Он,  не торопясь, поест,  закурит и  будет ей подробно втолковывать про
успешное согласование проекта, которое он  героически вынес на своих плечах,
расхлебывая грехи всего отдела. Про свою  колоссальную  идею  с механической
рукой, до которой нынешнему уровню  технического прогресса еще подниматься и
расти. Не забудет  он про гниду  Ханурова, который буквально берет за горло.
Про то, как его чествовали в дурацком "Каса маре" за их счет, как уложился в
командировочные, не заняв ни рубля,  и про то,  что в  Пензе  со жратвой еще
хуже, чем у нас, и куда это катится, непонятно.
     Он расскажет ей все.
     Все?
     Почти все.

            1972.



   Юрий Дружников.
   Последний урок

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Юрий Дружников, 1963-1988
     Источник: Ю.Дружников. Соб.соч. в 6 тт. VIA Press, Baltimore, 1998, т.1.
---------------------------------------------------------------

                                      Микророман

        1.

     Директор школы Гуров не знал, как поступить.
     Прямого указания сверху  не поступило,  сказали, мол, разберитесь сами,
но так,  чтобы до конца учебного года вопрос был решен правильно. Гуров уж и
в райком ездил, дескать, намекните,  как будет правильно? Там  отвечали: вам
же сказали  -- решите самостоятельно. Вот и действуйте. Ошибетесь -- тогда и
будем поправлять. Легко сказать! Если  ошибешься, уже ничего  не докажешь  и
никто старых заслуг  не вспомнит. Вот  почему Гуров откладывал.  Учебный год
между тем спешил к концу, откладывать дальше некуда.
     Месяц назад в  школу нагрянули  одна за другой три комиссии  из  разных
инстанций. Перекопали  до дна,  а  причину тщательно скрывали.  Гуров грыжей
чувствовал: что-то идеологическое. Но что именно, не мог  выяснить, несмотря
на  все   связи.  Ничего  страшного,  видимо,  не  раскопали,  иначе  бы  не
перепоручали. Одномоментно раскрутили б  дело  на полную катушку  и  сделали
оргвыводы. А тут почти утихло.
     Дела в школе обстояли не хуже, чем в соседних,  в чем-то даже  и лучше.
Учительскую перестало лихорадить, все вошло в свою колею. И вдруг...
     -- Ну, рады за  тебя.--  поздравил Гурова завотделом  школ в райкоме.--
что телега не подтвердилась.
     -- Телега?-- его словно током ударило.
     --  Ты будто с луны  свалился. Да анонимка, из-за которой весь сыр-бор.
Учитель-то географии Комарик  расхваливал на  уроке  фашистов и американский
империализм.
     -- Что?-- Гуров поперхнулся и закашлялся, не мог остановиться.
     -- Не  заходись... Возможно,  оговорился. Учитель старый,  уважаемый. А
насчет  того, что политики у  него  на уроках,  мягко говоря,  недостаточно,
факт,  к сожалению, установленный. Дыма  без огня не бывает. Там, где не все
пронизано идеологией, остаются щели. Вот  в  щель и подуло.  Кстати, сколько
ему?
     -- Шестьдесят один.
     --   Шестьдесят  один   плюс  беспартийный.  Надо  тебе   этот   вопрос
подработать.  Зря что ли комиссии  трудились? Хотя, конечно, учитель  на всю
Москву известный, разговоры пойдут -- дескать, не бережете кадры.
     -- Дак как же быть-то?
     -- Придумай.
     По дороге  домой Гуров, обиженно надувая губы, вспомнил,  как Пал Палыч
Комарик вылез недавно на  педсовете  с неуместным замечанием. Гуров ввел для
всей  школы  еженедельное тридцатиминутное чтение  вслух газеты "Правда",  а
Комарику  показалось, что  для младших классов это,  видите ли,  рановато  и
тяжело, мол, им стоять навытяжку, без движения.
     --  От  жизни отстаешь,  Палыч! Они ведь  будущие  защитники  родины.--
пристыдил его тогда Гуров, не придав значения недовольству Комарика.
     А оказалось, зря не придал.
     Хотел Гуров посоветоваться с учителями, которым доверял, но боялся, что
раньше времени слухи  по школе  поползут. Поэтому делиться ни с кем не стал,
кроме завуча, да и то под большим секретом. Сказал ей только для того, чтобы
попыталась отыскать автора анонимки  (а то завтра на меня напишут!). Но  она
не смогла догадаться, кто.-- многие учителя могли настрочить, а уж обиженных
и злобных родителей -- так пруд пруди.
     Мучился  Гуров  недолго:  если  указание  поступило,  лучше   выполнять
немедленно. И  уж  после  думай сколько  влезет.  Учителей  Гуров,  конечно,
собрал, дал  указание  предметникам уделять  больше  внимания линии партии и
нашим успехам. А  с Комариком  он придумал  прямо-таки гениальный ход, чтобы
все были довольны.
     -- Пал Палыч.-- он распахнул дверь учительской.-- Тебе не трудно  зайти
ко мне?
     И, вздохнув, скорей вышел. Убирают-то не за старость,  а за политику --
тут  уж мораль  ни при чем. Нечего распускать  интеллигентские  сопли.  Черт
дернул Комарика жалобу на себя спровоцировать. Учебное заведение все-таки --
язык за зубами надо  держать. С другой стороны, Гурова поставили в эту школу
не так давно  и скоро возьмут в  министерство. Как бы учителя не приняли шаг
нового директора за желание выслужиться или бюрократизм. И без того зовут за
глаза полковником.
     Гурова действительно  бросили  на укрепление  фронта  просвещения после
отставки  из армии, но он  всегда старался избегать муштры  и по возможности
разрешал другим вести себя, так сказать, не по уставу. Да все имеет пределы.
Что делать, если учитель не справляется с  ответственной миссией?  Устранить
человека  с почетом  -- это  не Гуров изобрел. Так и на  самом верху  делать
принято.
     Тем  временем Пал Палыч, отложив  все  дела, с готовностью захлестнул и
прислонил к стенке потертый портфель с поломанным запором. Он прошелестел по
коридору,   откашлялся,  предвидя  разговор,  открыл  директорскую  дверь  и
остановился посреди кабинета с непременным портретом того, кого надо. Старик
помнил,  что  в  этом  старом,  начала  века,  здании  гимназии,  в  том  же
директорском кабинете, на той же стене одно время висел Хрущев, а до него --
Сталин, до Сталина, говорили, Троцкий, а  до  Троцкого -- Николай-последний.
Портреты Сталина и Хрущева (куда их было девать?) и посейчас стоят в пыли