, что  депутаты  и  герои Советского  Союза
обслуживаются  вне   очереди.  Что   касается   начальства,  для   него  все
распределяется  без  очереди  по  особым  каналам  в  зависимости  от высоты
положения каждого. На определенном уровне их шоферы и секретари отправляются
в закрытые распределители и  там закупают все по особым спискам.  Начальники
заняты заботами о нашем счастливом будущем, и им некогда  стоять в очередях.
И, конечно, для того, чтобы думать о  нашем будущем, начальникам нужно лучше
питаться, им нужны особые продукты.
     Что касается  нас,  мы -- люди простые. Мы стоим в простых  очередях за
простой картошкой.
     Очередь -- явление  вечное, спешить  в ней ни к чему. Когда надо будет,
она сама подойдет,  если вы еще останетесь в живых. Впрочем,  право стоять в
долгой  очереди  передается  по  наследству, и это  одно из достижений нашей
замечательной системы. Если  умер отец,  его сын, представив соответствующие
документы, может продолжить дело отца и ждать нужную вещь, приходя в магазин
раз в месяц на перекличку.
     Однажды чужестранец, идя со мной по Москве, воскликнул:
     --  Но почему? Почему  вообще  существуют  эти  очереди?! Разве  у  вас
недостаточно населения, чтобы нанять трех продавщиц туда, где стоит одна?
     --  Продавщиц-то,  конечно,  хватит!  Но,  видите  ли,  три  продавщицы
продадут  весь запас  колбасы  за  полчаса.  И  что  тогда они  будут делать
остальную часть дня?
     Я думаю, кое-кто у нас  заинтересован в сохранении очередей.  У физиков
есть такой  термин: диссипация, то есть рассеяние энергии. Это когда энергия
куда-то  девается. Не  ведаю,  знают  ли физики, куда именно, но наши власти
знают очень хорошо. Очередь есть весьма  хитроумное и удачное нововведение в
области рассеяния человеческой энергии. Представьте себе жизнь без очередей.
Это очень  опасно для государства.  Чем люди заполнят день, если не придется
стоять в очередях? О чем начнут думать? Что им захочется делать? В сущности,
очередь -- это огромная государственная соковыжималка.
     Очередь  есть  суть  и  единственный  способ существования  российского
человека от рождения до смерти. Вся Россия стоит в очереди за лучшей жизнью,
и другого не дано. Писатели стоят  в очереди и после смерти, ждут признания,
издания своих книг, -- за примерами ходить недалеко.
     Что  касается  советских газет,  то  они  с  удовольствием сообщают  об
очередях  на  Западе. Когда  там  был энергетический кризис,  у  нас  охотно
печатали фотографии с очередями автомобилей у бензоколонок. Злые языки тогда
говорили,  что  эти фото снимают в Москве, исхитряясь, чтобы  не было  видно
зданий, марок  автомобилей и подробностей.  Но  так  или  иначе,  очереди на
Западе тоже бывают, и мы горды, что в этом тоже стоим впереди других стран и
что другие страны заимствуют достижения советской цивилизации.
     Однажды в очереди я услышал,  как человек,  простой  русский  работяга,
сказал:
     --  Часа два  простоишь,  так  не  то  что  в  Израиль  --  к  китайцам
согласишься уехать!
     Я и сам устал стоять в очередях. И хотя жаль было не достоять в очереди
в издательстве и увидеть вышедшей свою книгу, я отправился в ОВИР.
     Тут, за визами  за  границу, множество  видимых  и  невидимых очередей.
Шесть месяцев я ждал  в очереди только для того,  чтобы услышать одно слово:
"Отказано". С тех пор я стою в очереди и уже намотал на ус то же слово много
раз. Иногда здесь слышен шепот новичка:
     -- Кто последний в очереди за свободой? Я за вами!
     Эта очередь  --  своеобразный  клуб,  где нет  иных развлечений,  кроме
рассказывания и выслушивания  самых разнообразных слухов. Говорят, например,
что  тех, кто не хочет  уезжать, будут  заставлять уехать,  а тех, кто хочет
уехать, будут держать в очереди вечно.
     Вчера  я  встретил приятеля. Это произошло  в маленьком переулке  возле
ГУМа --  универмага  в центре Москвы. Мы остановились поболтать.  Неподалеку
змеилась  длиннющая очередь  к  двери с  надписью "Ж".  Сотни  две  девочек,
женщин,  старух  подпрыгивали в нетерпении. Вдруг наш разговор прервала леди
средних лет с бегающими глазами.
     -- Вы последний? -- воскликнула она.
     -- Я?!..
     Но не ожидая ответа, она крикнула:
     -- Я за вами!
     И приняла позу бегуна на старте.

     Москва, 1978.



   Юрий Дружников.
   В зените славы и после


     Источник: "Русская мысль", No 4083, 1995.
     Copyright: Юрий Дружников


                          Воспоминания о Савелии Крамарове


     Наши пути скрестились, когда он уже был кинознаменитостью.
     В  отличие  от Смоктуновского  или,  к примеру, Плятта  -- актеров  для
интеллигентного или,  скажем  шире,  образованного  зрителя, Крамарова знали
все. В детском саду строили рожи, повторяя его экранные гримасы. Пенсионеры,
забивающие "козла" под кустом сирени, употребляли выражения, запущенные им в
атмосферу  с экрана. К перелому своей жизни в  конце семидесятых он снялся в
сорока  двух  лентах. Он  был  в  зените  советской  славы  и  готовился  ко
всемирной.
     Если в вагон метро войдет Лев Толстой или даже Иисус Христос,  москвичи
вряд ли обратят внимание. А когда входил Крамаров, взгляды сосредоточивались
на нем. Через минуту подскакивал какой-нибудь матросик или стильная  девица,
прося  автограф.  Савелий  мгновенно  рисовал  свой  профиль  --  абрис  был
отшлифован годами.
     Он  любил демонстрировать свою славу.  Останавливался  возле  сопливого
мальчика в скверике и спрашивал:
     -- Кто я?
     И через секунду, растягивая рот в улыбке, тот произносил:
     -- Ты Крамаров.
     Очередной инспектор ГАИ, остановив его, вдруг начинал смеяться:
     --  Не  надо  документов! Контрамарочку  на  просмотр  для  жены  можно
получить?
     И отпускал с миром.
     Уже будучи отказниками, мы поехали в Пярну:  в Москве  шли шмоны  перед
Олимпийскими играми.  Через два  дня  в гостиницу явился  начальник ракетной
части, дислоцированной на закрытом для смертных острове Саарема.
     -- Товарищ Крамаров, -- стоя в дверном косяке и отдавая честь, начал он
издалека. -- Не надо ли вам чего?
     -- Проси засунуть тебя в ракету и послать в Нью-Йорк, -- шепнул я.
     -- Телевизора в номере нету, -- пожаловался Савелий.
     -- Установим!  Мебель новую завезем. Вы только не откажите выступить  у
нас в части перед офицерами. Вертолет пришлю в шесть ноль-ноль.
     Выступления его к тому времени прекратились, честолюбие требовало пищи,
Савелий согласился. До  шести вечера мне удалось его  убедить не  лезть ради
горячих аплодисментов в петлю ледяной секретности.
     Режиссер Юрий Завадский сказал мне как-то: "Актер есть человек, который
говорит чужие  слова не своим голосом". Если это справедливо, то относится к
Крамарову ровно на  пятьдесят  процентов: он говорил чужие слова собственным
голосом,  и  в  этом  состояли  его достоверность и обаяние. Но, конечно, он
говорил  чужие слова, своих  у  него и не  водилось. Он был  катастрофически
необразован. Грамотно он не мог написать  двух строк. Ничего не читал, кроме
рецензий на себя. Стены в его  московской квартире были оклеены вырезками из
киножурналов, про него писавших.
     Этот "чукча-нечитатель"  в  жизни не прочел ни одной книги  и хвалился,
что сумел избежать учебников, будучи  студентом Лесотехнического  института.
Он обожал  своего  друга  Жванецкого,  потому что его  можно  не  читать,  а
слушать. Книгу, которую я ему подарил, на следующий день увидел в квартире у
его подруги: он выскреб мою надпись и накарябал свою. Я спросил:
     -- Зачем?
     -- Книги, старик, покрываются пылью, -- назидательно сказал он.
     Откуда он это узнал, если книг у него не было? Впрочем, одну я заставил
его  прочесть,  когда мы  затеяли некую игру. Это была  самиздатная рукопись
"Как вести себя на допросах в КГБ".
     Почему он решил эмигрировать? Не у многих была такая серьезная причина,
как у него. Хотя я вовсе не уверен, что сам он ее осознавал.
     -- Про тебя написал Апдайк,  -- сказал я ему. -- "Цели наши, которых мы
достигаем, навевают на нас скуку".
     -- Кто это -- Апдайк?
     -- Твой будущий соотечественник.
     При  своих  скромных  потребностях и  не  будучи  напрямую  вовлечен  в
идеологию (клоун -- что  с него взять?), Крамаров имел все,  что  мог желать
так  называемый  "представитель  творческой  интеллигенции".  Его  юмор  был
доступен  наверху. Оставались депутатство в Верховном Совете да звезда Героя
труда,  но он  был человеком социально  выключенным. Только в  своем  амплуа
актером он был прирожденным и ничего другого делать не мог.
     И вот союзная слава перестала ублажать самолюбие.  Он подсчитал  (уж не
знаю,  откуда  взял такую  статистику), что в  США  сорок  четыре выдающихся
комедианта.
     -- Я буду сорок пятым, -- заявил он.
     При его целеустремленности  и  результатах, достигнутых на родине, мы в
его будущем успехе за  океаном не сомневались.  Ему отказали: слишком дорого
стоило  изъять  его  фильмы   из  проката  и  телевидения,  ведь  доходы  от
киноиндустрии,  если  я не ошибаюсь, стояли тогда  на следующем месте  после
водки. Он  считал, что стал заложником  своей популярности и  размышлял, как
подключиться к  нашей  борьбе за выезд.  Я свел Крамарова со своим приятелем
Эндрю  Нагорски, шефом  московского  бюро  "Ньюзуик".  Объясняя  ему причины
выезда, актер-отказник сказал, что он стал религиозным, а тут это запрещено.
     Должен  признаться,  что  я немного  скептически отношусь  к  внезапной
религиозности. Крамаров сделал обрезание и стал соблюдать обряды. Но выехать
ему религия не помогла.
     Началась      подготовка      к     открытию     нашего     совместного
литературно-эстрадного  театра, в обиходе ДК.  ДК -- дом  культуры,  удобная
аббревиатура  для  телефона,  а в действительности наши фамилии.  Я  написал
комедию "Кто последний? Я за вами" из жизни нашего брата отказника. Действие
происходило в приемной московского ОВИРа,  где  были установлены новые часы.
Согласно тексту  каждые  полгода  в часах открывается  дверца,  и миловидная
девушка в милицейской форме произносит: "Ку-ку!"
     Крамаров играл Крамарова, а я самого себя. Пустую крамаровскую квартиру
переоборудовали  в  фойе и зрительный  зал.  По  телефону  о  репетициях  не
договаривались, чтобы не привлекать  внимание ненужных  гостей. На  премьеры
каждый  день  приглашали избранных,  главным образом, по  понятным причинам,
иностранных корреспондентов.  Но вваливалась в квартиру вся отказная Москва,
плотно стояла на лестничной площадке и выплескивалась  во двор. Крамаров был
великолепен. Думаю, что это была его самая реалистическая самая вдохновенная
роль.  Игру нашу  прекратили просто:  у подъезда встала милиция;  для  входа
требовали у зрителей паспорта.
     Шум какой-то получился. Фильмы его продолжали крутить, только из титров
теперь вырезали его  фамилию. Он  учил  английский, однако уроки  с  молодой
пухленькой  училкой свелись  к другому занятию. Перед выездом  он знал  семь
английских слов и пытался запомнить восьмое.
     После его отъезда в "Литературке" появился фельетон "Савелий в джинсах"
о том,  как  некий актер мучается в США. Забавно, что фамилии  Крамарова  не
назвали,  рассчитывали на узнавание в узких актерских кругах. Думаю, сделали
это,  чтобы  у него не  возникло последователей. Стыдно  сказать,  но насчет
мучений агитка впервые не лгала.
     Бедой Крамарова  всегда  была дырявая память. Начал  он свою  актерскую
карьеру  в самодеятельности, но после,  в драмтеатре, не потянул, так как не
мог  выучить ни одной роли. В кино было легче,  потому что  советские фильмы
озвучивались в студии, и можно  было  прочитать  реплику  перед тем, как  ее
произнести в микрофон. Впрочем, монологов  от  него не требовалось. Выступая
перед  аудиторией и в  кругу друзей, он  всю  жизнь  повторял одни  и те  же
несколько  экспромтов,  но интересно,  что и  в сотый  раз слушать  их  было
смешно.
     Крамаров -- яркая личность в паноптикуме  советского кинематографа. Все
еще  трудно  ворочается язык, когда надо сказать "был". На фоне  грандиозной
идеи создания положительных героев он играл вроде бы дурачков. Но, в отличие
от фольклорного  Иванушки-дурачка,  герой Крамарова  никогда хитрей царей не
оказывался. В фильмах он  совок, отважный  в  поддаче  и  трусливый при виде
ментов.  Он выразил  суть советской  эпохи своим лицом, которое, как он  сам
любил повторять,  напоминает  противогаз. Исправив позже свое косоглазие, он
много  потерял.  Задолго  до  гласности  он создал образ  идеального  совка,
счастливого в своем идиотизме.  Актерская интуиция Крамарова состояла в том,
что он методично, из фильма в фильм, убедительно и смешно олицетворял быдло,
"винтиков" --  основное достояние сталинско-брежневского прогресса. Я не раз
говорил  ему, что  абсолютной ролью для  него, будь  он подростком,  было бы
сыграть в кино Павлика Морозова. Впрочем, подростков играют травести.
     Перемещения  этого крамаровского типажа  на другой континент в общем-то
не  получилось. Пропасть между двумя кинокультурами  оказалась для Крамарова
слишком велика.  Это не  вина,  а  беда замечательного  актера нашей  эпохи.
Некролог  в  газете  "Сан-Франциско  кроникл"  в  день его  похорон  восемью
строками покрыл  всю его голливудскую жизнь. Из-за плохого английского  круг
приемлемых  для него  ролей  сузился  до  шаржированных  русских персонажей,
которых в американских  фильмах не может быть много. Кагебешник в "Москве на
Гудзоне", советский космонавт в  "2010", русский посол  в "Красной  жаре"  и
русский  матрос в  "Любовной афере" --  вот круг съемок, в  которых ему дали
поработать.  Он говорил,  что  ему  платили  по  требованию  профсоюза  2000
долларов за съемочный день, но, к сожалению, роли были краткие,  все эпизоды
снимали подряд, а потом резали. К тому же американские фильмы выстреливаются
быстро, а решетка конкуренции жесткая.
     При этом достоинство профессионального актера  Крамаров  держал высоко.
Режиссер Марк Левинсон, снимавший  не так давно  фильм  "У  времени в плену"
("Prisoner of Time") о русских интеллектуалах  в эмиграции, уговорив меня на
роль писателя,  просил надавить на Крамарова сыграть пару  эпизодов. Савелий
отказался из-за того, что оплата меньше указанной выше.
     -- Лена Коренева у нас играет, -- убеждал я, -- Олег Видов...
     -- Нет, мне надо держать марку.
     Так мы с ним и не сыграли второй раз.
     Он храбрился,  много говорил о  Боге, но, что бы  ни  говорил, на  деле
бедствовал и страдал. Его московские интервью выдают стремление пустить пыль
в глаза о своем благополучии  в Голливуде  и вообще в Америке. Не хочу  быть
моралистом, но если есть люди, которым не стоило бы торопиться эмигрировать,
он, возможно,  был  в  их  числе. Он говорил мне, что  решил  жить  здесь, а
сниматься там.  Потом  собирался  жить то там, то здесь.  Все  это  было  бы
нормально,  но там  ему, спустя годы,  тоже не  удавалось вписаться  в  вяло
текущую  толчею. К  концу дней он  наладил,  наконец,  семейную жизнь, уехал
подальше от Голливуда в Сан-Франциско,  но часы его остановились. И  в плане
творческом, кажется мне, он умер, не доиграв. Обещанные ему роли, на которые
он надеялся  в последнее  время,  опять  уйдут к оставшимся  сорока  четырем
комедиантам. Жаль, что второго зенита славы Крамаров не достиг.

     1995.



   Юрий Дружников.
   Ликвидация писателя No 8552


     Copyright Юрий Дружников
     Источник: "Washington Post", November 18, 1979. Перевод с английского.


     В  Москве  исчез писатель, и довольно  долго это оставалось незаметным.
Писатель ведь -- не  актер,  не бизнесмен и не  политик. С утра до  ночи  он
дома,  за  машинкой, в одиночестве.  Возможно даже,  не подходит к телефону.
Одиночество  пока  все  еще  самое  лучшее  средство,  чтобы  писать.  Исчез
писатель,  и читатели  полагали,  что  он  сочиняет  новый  роман.  Наиболее
циничные коллеги жалели: небось, сменил чай на водку и спивается, как все.
     Сам писатель, однако, некоторое время и не подозревал, что он исчез. Но
однажды на улице его остановил критик и удивился:
     -- А вы разве не умерли в прошлом году?
     -- Насколько мне известно, нет, -- ответил писатель.
     --  Тогда  почему  же  мне  велели   вычеркнуть  ваше  имя  из  анализа
литературного процесса этого года?
     Потом  писателю  позвонила  библиотекарша,  добрая   и  умная,  которая
организовывала его встречи  с читателями по меньшей  мере пятьдесят  раз. Ее
скрипучий голосок он сразу узнал.
     -- Я звоню из  автомата,  --  затараторила  она.  -- По  имени  меня не
называйте. Пришло указание все ваши книги изъять и  сжечь. Ну, в общем...  я
их потихоньку самым старым читателям раздала... А что там у вас случилось?..
     Книги  писателя  исчезли  из магазинов.  Имя  перестало  появляться  на
страницах  газет  и  журналов. Голос  его, до этого  регулярно  звучавший  в
популярной радиопередаче  "Взрослым  --  о  детях",  умолк.  Немного  спустя
ликвидированный писатель услышал свое  собственное имя  в фойе  Центрального
дома литераторов. Незнакомый человек произнес:
     -- Слыхали новость? Ну, конечно, он уже в Америке. Еще один!
     Писатель и не знал, что он уже живет  в Америке. Он пошел в поликлинику
в  Москве лечить  зуб. Но главный  врач  поликлиники сказал, что он  получил
указание больше не лечить ни его, ни его семью.
     -- Вы хотите, чтобы я стал беззубым?
     -- Не я хочу, а я не хочу! Я не хочу себе неприятностей.
     Странные события  между тем  продолжались. Новый  юмористический  роман
писателя  "Каникулы  по-человечески"  в издательстве  "Советская Россия" был
снят с печатных  машин.  Писателю шепотом сказали,  что это было сделано "по
звонку оттуда". Книга прозы "Тридцатое  февраля" в  издательстве  "Советский
писатель"  и  сборник  рассказов  "Зайцемобиль"  в  издательстве "Московский
рабочий" также мистически исчезли, и автор не смог получить не только деньги
за свои труды, но и рукописи. Последних, как ему объяснили, не могут найти.
     Немного времени спустя приятель прилетел из Астрахани, красивого города
в устье Волги.  Он  был  свидетелем  странного эпизода.  Ранним  утром вдоль
набережной шли  две женщины в черных халатах и длинными ножами соскребали со
щитов  театральные  афиши с  именем  исчезнувшего писателя и вполне невинным
названием его комедии "Учитель влюбился".
     Теперь   писатель  и  сам  начал   сомневаться   в  своем   собственном
существовании. Он был абсолютно уверен,  что он  еще  не живет в Америке. Но
оказалось, он не живет и в Москве. Тогда где же он?
     Несуществующий  человек  был  раньше весьма  популярной  темой  русской
литературы.  Гоголевский герой, путешествуя по России, скупал  мертвые души.
Толстой вывел  на сцену живой  труп. Тынянов нарисовал  подпоручика Киже. Но
теперь  живого  писателя сделали  чем-то вроде вышедших из моды литературных
героев. Он  стал мертвой душой,  живым  трупом и подпоручиком  Киже. Новизна
ситуации  состояла   в   том,  что  как  писатель  человек   был   полностью
ликвидирован, но физически еще кое-как существовал.
     И в том, и в другом я был абсолютно уверен,  потому  что я сам оказался
этим исчезнувшим писателем. Ликвидировали меня самого.
     Любопытным было то  обстоятельство, что  Союз писателей не  посылал мне
никаких  бумаг  об исключении.  Последним  было письмо  с  благодарностью за
большую общественную работу в писательской организации,  --  за  то,  что  я
работал с молодыми писателями. Но это было "до". Что же делать теперь?
     Решил  я  играть в наивность: отправил письмо Георгию  Маркову, первому
секретарю Союза писателей. Исключен я или  нет? И если исключен, то на каком
юридическом основании? А если нет, почему меня лишили права заниматься своей
профессией?
     Ответа я  не получил. Видимо,  поскольку Союз уже ликвидировал