. Собравшись с духом, он
легонько оттолкнулся ногой от карниза и снова повис на руках.
     На этот раз он сменил способ  спуска и не перехватывал рук, а  скользил
по  веревке,  через  каждые  полметра  прекращая движение, чтобы не  набрать
опасной  скорости.   Будучи  уже   на  уровне  третьего  этажа,  Пирошников,
почувствовал,  как  веревку дернуло, и поднял  голову  вверх, где, к  ужасу,
увидел две  головы, высунувшиеся из открытого окна  Наденькиной комнаты. Эти
головы в  шапках, опрокинутые над ним, что-то кричали, но неразборчиво.  Тут
же  он ощутил,  что  веревку  неудержимо  тянут  наверх, и  стал  спускаться
быстрее, но встречные  движения гасили  друг друга, и Пирошников по-прежнему
оставался  на той  же  высоте.  Это  продолжалось какие-то  секунды, пока не
кончилась  веревка. Теперь Пирошников висел  на  самом  ее  кончике,  и  был
момент, когда он приказал  себе  разжать руки, но  смалодушничал. Момент был
упущен! Пирошников пропутешествовал  снова  мимо  карниза, на котором только
что отдыхал, но  пропутешествовал  уже  в другом  направлении, причем до его
слуха все явственней доносились яростное сопение  и бормотание  незнакомцев,
тянувших веревку  наверх. Через мгновенье  сильные руки подхватили под мышки
нашего героя и он был  волоком втащен  в западню, из которой  так неудачливо
пытался выскользнуть.
     Проделав это,  незнакомцы, оба в пальто  и  в шапках,  мигом  и  весьма
деловито  вязали его тою же самой  веревкой  и  усадили на диван, после чего
приступили к допросу.
     -- Ишь ты! -- проговорил тот, что постарше, в шапке с опущенными ушами.
-- Средь бела дня ухитряются... Ну, говори сразу, чего упер?
     Пирошников молчал, подавленный не  столько нелепым подозрением, сколько
возвращением  на  круги  своя.  Тогда  второй,   оказавшийся  при  ближайшем
рассмотрении  совсем  еще  юным   человеком,  почти  подростком,  спросил  в
нерешительности у первого:
     -- Может милицию вызвать, дядь Миш, а?
     --  Погоди.  Сами с  усами,  -- отозвался  дядя  Миша.  ("Родственничек
приехал,  -- слабо  шевельнулось в уме Владимира. --  Вовремя  поспел,  чтоб
его...")  -- Ты  вот  что,  парень, давай  выкладывай.  А ты,  Ленька,  пиши
протокол, чтоб все честь честью. Мы ведь умеем.
     --  Чего  выкладывать?  --  как-то  тихо и покорно спросил  Пирошников,
махнувши уж на все рукой.
     -- А все, -- сказал непреклонный дядя. --  Кто  таков? Какую имел цель?
Зачем пришел? Чего хотел?
     -- Желал бы я сам это знать, -- с расстановкой и весьма мрачно произнес
Владимир,  но тут  же встряхнулся, какие-то  бешеные чертики мелькнули в его
глазах, он рывком вскочил  с дивана (при этом оба его стражника метнулись  к
нему) и закричал: --  Да развяжите  вы меня! Довольно этой комедии! Никуда я
не денусь, ей-богу!
     --  Успеется,  --  ответил главный  инквизитор, толкая  его  обратно на
диван, куда молодой  человек повалился боком, так что  не сразу смог принять
нормальное  положение, несколько  секунд  извиваясь  на плюшевой  подстилке,
отчего та скомкалась и сбилась в кучу.
     --  А  так!  -- вскричал  Пирошников, наконец выпрямляясь.  --  Пишите,
пишите! Я все расскажу, только на себя потом пеняйте!
     -- Не грозись, -- строго заметил дядюшка.
     --  Пиши! (Подросток и вправду,  быстренько  достав с  полок карандаш и
бумагу, приготовился к протоколированию признаний Пирошникова.) Пиши! Будучи
в нетрезвом  состоянии, я, Владимир Пирошников, неизвестно каким путем попал
в данный дом, где теперь и нахожусь  в  состоянии ареста. ("Тьфу ты! Слишком
много  состояний!"  --  подумал он  в  скобках,  но  было уже не до  стиля.)
Написал?  Пытаясь  утром  покинуть  пределы дома и воспользовавшись для сего
парадной лестницей, я обнаружил, что вышеназванная лестница...
     --  Ты тут не юли! -- взорвался дядя, до того уничтожавший следы деяний
Пирошникова,  а  именно  закрывавший  окно  и  устанавливавший  кастрюли  на
подоконник. -- Ты нам мозги не вкручивай! Пьяным от тебя и не пахнет.
     -- Так то же вчера было!
     -- А ты давай про сегодня. Вчера мало ли что было!
     -- Послушайте, снимите же  веревку, давит, -- взмолился Пирошников.  --
Вы Наденькин  дядя,  вот  видите,  я вас  знаю. Вы приехали сегодня поездом,
утром.  Наденька  получила вашу телеграмму. Поезд...  поезд  27,  кажется, в
вагон уж и не помню. Все верно?
     -- Это еще ничего не говорит, -- заявил дядя, несколько озадаченный.
     Он  подошел  к  молодому человеку  и освободил  его от пут.  Пирошников
сделал несколько движений, разгоняя кровь по жилам.
     -- Писать будете? -- спросил он уже более уверенным тоном.
     --  Ленька,  погоди писать,  -- приказал родственничек,  присаживаясь к
столу   и  наконец-то   стаскивая  шапку.  --  А   ты,   друг,  рассказывай,
рассказывай... Только попростому, без всяких.
     И   Пирошников,  насколько   мог  по-простому  и  без  всяких,  изложил
слушателям по порядку всю историю сегодняшнего утра -- и лестницу с кошками,
и  утренний  разговор  с  Наденькой, и объяснение  с Георгием Романовичем, и
приключение с иконкой, и напоследок историю побега.
     Дядя  Миша слушал  его  все  более хмурясь, но молчаливо,  а  подросток
Ленька --  тот раскрыл  рот и смотрел на  молодого человека с  восхищением и
ужасом, как на пойманное привидение.
     -- Да... -- неопределенно протянул дядя, когда  Пирошников закончил. --
Одним словом, заварушка...
     Он встал  и прошелся  по комнате, поглядывая на Владимира исподлобья, а
потом, что-то решив, обратился к Леньке:
     --  Ты  вот что, племяш.  Иди-ка  домой.  Матери  привет и  скажи,  что
устроился хорошо. О Владимире  (тут он кивнул в сторону Пирошникова) пока не
звони. Так оно будет лучше.
     Однако  племяш, встав от стола и тиская шапку  в руках,  уйти почему-то
колебался. Он подозвал к себе дядю и, смущаясь, что-то тихо тому проговорил.
Дядя даже крякнул от неожиданности.
     -- Эк  тебя разобрало! Это ж все... -- Он кинул взгляд на Пирошникова и
продолжал,  понизив голос, не  настолько, однако, чтобы наш  герой не уловил
отдельных   слов.  --  ...Психоз...   больной...  чего  боишься,   дурень...
лестница... полный порядок.
     Но Ленька, смущаясь еще более и краснея,  потупился  и не уходил. Тогда
дядя,  нахлобучив  на него шапку,  сказал,  что ладно  уж, проводит  его  до
выхода, поскольку на лестнице и вправду темновато, как бы чего не случилось.
Уже  в дверях он обернулся к Пирошникову и  с  отеческой  какой-то ноткой  в
голосе,  с  вввниманием  каким-то  особенным  предупредил того,  что  сейчас
вернется, а пока настоятельно рекомендовал отдыхать.
     Пирошников  снова скинул ботинки,  повесил  пальто, надел тапки Георгия
Романовича и забился в плюшевый угол дивана. Оставалось ждать Наденьку. С ее
возвращением  связывалась  хоть  какая-то надежда  -- хрупкая, смутная... во
всяком случае, возможность перемены.
-==Глава 7. Все в сборе==-
     Наденька появилась на пороге  комнаты, легкая и деловитая, обремененная
кроме  своей  сумочки еще и сеткой, в которой были разные свертки,  блестела
крышечка  бутылки молока и торчал  батон;  появилась  она как-то бесшумно, и
глазам ее  предстала  исключительно  мирная картина: дядюшка с  Пирошниковым
играли в шашки.
     --  Надюшка пришла! --  закричал  дядюшка, смахивая  шашки  с доски. --
Продулся,  продулся,  как бестия...  Ну,  племяшка!  -- И  он  устремился  к
Наденьке, чтобы расцеловать ее, стиснув в своих родственных объятиях, на что
Наденька успела лишь крикнуть "Ой!" и рассмеяться.
     Пирошников, пробормотав: "Добрый день", выжидающе посмотрел на хозяйку,
а она, как  ни  в чем не бывало, освободившись  от дядюшки и  сняв пальто  и
белый халатик, подошла к Владимиру и спросила:
     -- Ну и как оно?
     И в этом вопросе заключена была бездна подтекста. Впрочем, несмотря  на
насмешливый тон  и оживленное Наденькино настроение, молодой человек заметил
в ее глазах что-то большее, чем простое любопытство;  он заметил и внимание,
и участие, и даже (на самом донышке вопроса) робость какую-то.
     Пирошников молча пожал плечами. Против его воли  получилось это излишне
надменно и  сухо,  так что Наденька сразу поскучнела, но виду перед дядюшкой
не  показала.  Напротив, не переставая расспрашивать  последнего о  каких-то
тете  Гале  да  Ваське  с Лешкой,  которые,  по всей  видимости,  составляли
семейство дяди  Миши,  Наденька принялась хлопотать по  хозяйству. Разговор,
однако,  был  затруднен  молчанием  Владимира, сидевшего  на  диване с видом
поневоле отчужденным, и некоторой настороженностью дяди, возникшей  сразу же
после первого вопроса, обращенного Наденькой к Пирошникову. Дядюшка  отвечал
рассеянно, а  взгляд его  все  время  перескакивал с племянницы на  молодого
человека и обратно. Да и Наденька  сама, видимо, чувствовала себя не в своей
тарелке.
     Пирошников первым  не выдержал такого положения и, встав,  обратился  к
Надежде Юрьевне (именно так он ее назвал, на что Наденька удивленно вскинула
брови)  с просьбой  выйти  с ним в коридор,  чтобы там наедине побеседовать.
Дядюшка подозрительно и с неприязнью  поглядел на Пирошникова и, прежде  чем
Наденька ответила, заявил, что он не гордый и может сам покинуть комнату.
     --  Дядя  Миша,  вы  не  обижайтесь.  Я вам потом объясню,  --  сказала
Наденька, но дядя Миша отрезал:
     -- Да уж  чего объяснять? Уж мне все  известно... -- И вышел в коридор,
разминая в пальцах папиросу.
     --  Обиделся... -- в растерянности произнесла  Наденька,  остановившись
посреди комнаты и опустив руки. -- Что тут у вас произошло?
     Молодой человек подошел к  ней и,  неожиданно для  самого себя взяв  ее
руки в свои ладони, начал говорить умоляюще, заглядывая собеседнице в глаза,
отчего Наденька  как-то  подобралась и застыла  неподвижно, как  выслеженный
зверек.
     --  Я  вас прошу...  --  говорил  Пирошников,  слегка  даже  поглаживая
Наденькину руку, впрочем совершенно  неосознанно, а скорее повинуясь кроткой
своей интонации. -- Я вас прошу, вы одна можете мне объяснить... Вы ведь  не
считаете меня идиотом, я вижу...  Где я нахожусь? Как мне  отсюда выбраться?
Вы должны это знать.  Понимаете, тут  приходил  ваш  муж...  (При этом слове
Наденька встрепенулась, а по лицу ее скользнула гримаска.)  Он  говорил, что
он тоже... Значит, вы знаете? Расскажите,  не  мучайте меня.  За этот день я
столько пережил, вы не представляете даже.
     -- А  ты что,  ничего-ничего не  помнишь? -- спросила  Наденька,  мягко
высвобождая руку, которую Пирошников отпустил со смущением.
     -- Что я должен помнить?
     -- Ну вот, как ты сюда попал, например?
     -- Да  помню же конечно! -- воскликнул Владимир, начиная нервничать. --
Это утром еще было, я запутался с этой лестницей...
     --  Да нет же, -- улыбнулась Наденька, -- ты  попал  сюда еще вчера. Не
помнишь?
     Пирошников  потер пальцем лоб, чтобы снова  сконцентрировать свои мысли
на вчерашнем вечере, который по-прежнему черным пятном лежал в  его  памяти,
но ничего нового припомнить не смог, а потому на лице его изобразились тоска
и безнадежность. Тогда  Наденька рассказала ему окончание вчерашней истории,
явившееся  для  Владимира  совершенным  откровением, ибо никакого намека  на
изложение события в его голове не запечатлелось. Недостающее звено выглядело
следующим  образом.  По  словам  Наденьки,  он  вчера,  и  довольно  поздно,
собственно даже сегодня ночью,  был приведен в ее  комнату  некоей  подругой
Наденьки...
     --  В  белой  шапочке?  --  вырвалось у Пирошникова,  на  что  Наденька
кивнула.
     Подруга эта  умоляла Наденьку оставить Пирошникова переночевать, потому
что иначе  с ним  могло  случиться, как она говорила, нечто ужасное.  И дело
было  даже  не в  том,  что молодой человек был  пьян,  а в выражении  такой
глубочайшей  безысходности и равнодушия,  которые были написаны на его лице,
такой потерянности, каких еще не случалось видеть ни Наденькиной подруге, ни
самой Наденьке. Подруга бегло упомянула о встрече на мосту и о тамошних, так
сказать,  словах Пирошникова, на что он, стоявший молча, вроде бы реагировал
вялыми, но протестующими  жестами. Сама  подруга  ("Как ее  зовут?" -- вдруг
спросил  Владимир.  "Наташа",  -- сказала Наденька), итак, сама  Наташа жила
неподалеку, но к себе  домой приводить ночью пьяного молодого человека, да и
не пьяного тоже, не имела никакой  возможности, поскольку жила с родителями,
которым подобный альтруизм вряд ли пришелся бы по душе.
     Короче говоря,  усилиями  двух молодых женщин с Пирошникова было  снято
пальто,  а сам он был уложен на раскладушку,  но не  в комнате Наденьки, а в
соседней, где сейчас никто не живет.  Проснувшись утром, Наденька его уже не
нашла  и предположила,  что  он благополучно  ушел,  но его возвращение,  да
вдобавок  с таким  ошеломленным  видом, навело ее на  мысль о  достопамятной
лестнице, с которой ей, увы, приходилось уже сталкиваться.
     -- А она  еще придет? Наташа... --  спросил  Пирошников,  изо всех  сил
пытаясь  припомнить  лицо своей  вчерашней знакомой,  проявившей о нем такую
заботу, но опять-таки не вспоминая ничего, кроме шапочки и длинных волос.
     --  Да,  -- ответила Наденька,  тонко  улыбаясь.  --  Я ей звонила. Она
придет сегодня же.
     -- Может быть, с ней мне и удастся...
     --  Это  было  бы  прекрасно,  --  сказала  Наденька  и  отвернулась  к
подоконнику,  где  стояли  кастрюльки.  Она  поочередно приподняла крышечки,
заглянув в каждую кастрюльку, потом, будто вспомнив что-то, спросила: -- Так
что же у вас произошло с дядей Мишей?
     -- Понимаете, он посчитал меня сумасшедшим -- видимо, так. Я на него не
в обиде, каждый на его  месте... Я  пытался вылезти через окно. Ну, а  потом
еще я ему рассказал кое-что.
     -- Через окно? -- рассмеялась Наденька. -- Господи, какой ты неразумный
человек! Неужели ты думаешь, что таким способом тебе удастся освободиться?
     -- А как  мне удастся?  -- в  свою  очередь спросил  Пирошников,  делая
особое ударение на вопросе. -- Как  ушел Георгий  Романович? Скажите, я хочу
знать. Он мне сам не ответил.
     Наденька нахмурилась и нехотя  сказала, что способ  Георгия Романовича,
по всей  вероятности, не слишком хорош  для Владимира, то есть, по существу,
повторила слова самого Георгия Романовича.
     -- Что  же  это?  Тайна?  --  воскликнул молодой человек,  подступая  к
Наденьке и желая, должно быть,  вырвать эту тайну, но она скользнула к двери
и высунулась в коридор, чтобы вызвать  бедного  дядюшку, который истомился в
обиде  и  неизвестности.  Раздосадованный  Пирошников   встретил   вошедшего
родственника  не слишком приязненным взглядом, но затем смягчился, вспомнив,
что в скором времени должна прийти  неизвестная Наташа, с которой он, помимо
своей воли, уже связывал какие-то надежды.
     Наденька  же, усадив дядю и  не дав ему опомниться,  заявила, что хочет
сразу  же  рассеять все недоразумения,  потому  как жить  им  всем  придется
вместе. Она четко и внушительно проговорила в лицо оторопевшему дядюшке, что
все рассказанное  Владимиром есть  чистая  правда, что  она  просит  дядюшку
отнестись  к  этому  спокойно  и  не  принимать  Владимира  за  тронувшегося
человека; что, наконец, она имеет сказать им обоим одну важную вещь.
     Дядюшка, как понял по его лицу Пирошников, ни  на секунду не усомнился,
что вся  речь  Наденьки  была направлена  на успокоение  не  его, а молодого
человека,  то  есть продолжается игра, долженствующая убедить  Пирошникова в
том, что  к нему относятся  как  к нормальному человеку. И он  охотно принял
правила игры и рассыпался перед Владимиром в восклицаниях -- он-де никогда и
не думал! да как могли предположить! да он всему верит! и прочее, и прочее.
     Пирошников  криво  усмехнулся,  но  дядюшкины  излияния  принял.  Тогда
Наденька сообщила им ту самую вещь, о которой было упомянуто. Она состояла в
том,  что  Наденька возымела намерение привести в  свою  комнату  еще одного
человека. Человек этот был мальчик лет пяти, Наденькин пациент, которого она
любила  больше других  своих пациентов и который до недавнего времени жил  с
матерью, не имевшей мужа.  Однако совсем недавно эта женщина вышла  замуж, и
мальчик не то чтобы стал  совсем уж лишним,  но вроде  того. Наденька поняла
это  сегодня,  посетив  больного  Толика  (так  звали мальчика)  и  выслушав
сетования матери на тесноту, занятость и тому подобное. Еще более убедили ее
в этом глаза мальчика, в которых она прочитала обиду и  горе, поэтому, почти
не  раздумывая, Наденька предложила  взять его  к  себе, на что  мать Толика
недоверчиво, но  согласилась, заметив,  что  оно и  кстати, поскольку она  с
мужем   собралась  куда-то   уезжать,  а  Толик   был  к  тому  единственным
препятствием.
     Все это Наденька изложила  ровным  и  спокойным голосом,  но Пирошников
заметил, что в глубине души  она волновалась, в особенности в том месте, где
говорила о больном ребенке. Дядюшка  вздохнул и сказал, что будет ей трудно,
ох как трудно. Наденька улыбнулась каким-то своим мыслям и сообщила, что она
сейчас же и приведет мальчика, а потом уж они все вместе поужинают.
     Она  мигом  оделась  и  упорхнула,  пообещав  быть   через  полчаса,  а
Пирошников  с  дядюшкой  некоторое  время  молчали,  обдумывая каждый  свое.
Пирошников стоял  напротив стены,  где  развешаны были детские фотографии, и
обозревал их, стараясь  угадать,  есть ли тут лицо  несчастного мальчика.  В
конце концов  он остановил свой  выбор  на  фотографии  ребенка с темными  и
широко расставленными  глазами, напряженно смотревшими прямо перед  собою, и
подумал, что такого мальчика тяжело будет Наденьке приблизить к себе и,  как
говорят, приручить. Его наблюдения прервал дядюшка,  сидевший  на диване под
фотографиями и обозревавший в свою очередь Пирошникова.
     -- Вот  что, Владимир,  хочу я тебе сказать... -- начал он с наигранным
добродушием. -- А не сбегать  ли нам  пока в магазин за винцом,  а? У меня в
чемодане белая имеется, боюсь только,  Надюшка пить не будет. А, к  примеру,
портвейн очень даже хорошо...
     Ох уж этот мудрый дядюшка! Сказал он это с ленцой, вроде бы и забыв про
пунктик  Владимира, про лестницу  эту треклятую, рассчитав, должно быть, что
именно так, исподтишка, он избавит его от навязчивой идеи, мимоходом как бы,
по забывчивости. Дядюшка  даже потянулся слегка, давая  понять, что не очень
настаивает,  можно и не ходить; и  глаза  чуть прикрыл, однако  наблюдал  за
молодым человеком  очень внимательно, готовый ко всяким неожиданностям, если
вдруг слова его заденут Владимира и напомнят ему нехорошее.
     -- А почему бы и нет? -- с готовностью отозвался Пирошников, предвкушая
ослепительное  мщение. После  того,  что произошло сегодня, он  окончательно
уверился в свойствах лестницы и знал наверное, что  никакой дядюшка с нею не
справится,  а  потому,  желая  проучить  последнего,  принял  предложение  и
продемонстрировал полное при этом простодушие. Дядюшка бросил на Пирошникова
обеспокоенный  взгляд,  но  не  заметил никакой игры  и,  обрадованный этим,
засуетился,  доставая деньги  и натягивая пальто  и шапку.  Пирошников  тоже
оделся,  и  они  вышли  в  коридор,  причем  дядюшка положил руку  на  плечо
Владимиру и без остановки что-то говорил, стараясь, должно быть, отвлечь его
внимание. Незадачливый психиатр  рассказывал  о том,  как  он доехал,  с кем
встретился  по  дороге  и  тому  подобное, нисколько  не ожидая последующего
страшного поведения лестницы.
     -- Какой это у нас этаж?  -- спросил Пирошников как бы невзначай, когда
они вышли на лестничную площадку.
     -- Да вроде бы пятый... -- ответствовал дядюшка, насторожившись.
     -- Ну-ну...
     Дядюшка засопел и только крепче стиснул руку молодого человека. Так они
прошли  в молчании до площадки,  которая, по всем расчетам, должна была быть
площадкой  первого  этажа,  и спустились еще  ниже.  Дядюшка  убыстрил  шаг,