Океанию - это даже  и  для
меня накладно. Это только для Сержика Мавроди подходит. А живут в Оке-
ании кенгуру. И еще подобные сумчатые.
   - Что они, хуже всех, что ли, - сумчатые кенгуру? Они - тоже звери,
не хуже других зверей.  Нет,  что ни говори, я с удовольствием побывал
бы в Океании. Жалею - не пришлось!
   - Кто говорит,  что кенгуру хуже?  Никто не говорит - хуже. Но, мо-
жет, дядя Костя, ты все ж таки пойдешь на компромисс? Мягкий знак - да
разве это принцип? Стоит ли из-за мягкого делать серьезную разборку?
   - Пойми, Костенька, тут действительный принцип! В моем возрасте - и
к кому-то примазываться,  выдаваться за родственника? Хотя бы за одно-
фамильца?! Нет и нет! Нынче мне как никогда надо глядеть фактам в гла-
за: я - Бахметьев, а он Бахметев! Есть разница! Налицо разница!
   - Тогда - не скучай,  дядя Костя,  а мне пора.  За мной с минуты на
минуту должны приехать.
   - Кто должен-то?
   - Милиция.
   - Милиция? Это как же? Это как же понять?
   Бахметьев К. Н. настолько удивился, что огорчение по поводу Океании
пусть временно, но забылось.
   - Ну как же!  Милиция меня сюда привезла,  значит,  и отсюда должна
увезти. И мне моего следователя подводить нельзя. Мы с ним кореши.
   - Ты, Костенька, что - подследственный? Или - еще кто?
   - Я? Я по всей форме подследственный. Дело на меня заведено, допро-
сы оформляются, все чин чином. Кто вздумает познакомиться с бумагами -
пожалуйста, все оформлено. Я месяц с хвостом обязательно под следстви-
ем должен находиться,  обстановка диктует.  Больше не надо, но месяц с
хвостиком - обязательно! Необходимо для тех же обстоятельств.
   - Уж не прикончил ли ты кого-никого? А? Если по душам?
   - Что ты, дядюшка, разве можно? Мне? Самому? Да не в жизнь!
   Тут и раздались четыре звонка подряд,  и Костенька поднялся со сту-
ла, все еще молодой и стройный.
   Такого - и в милицию?  Бахметьеву К. Н. сделалось неприятно: выбьют
в милиции Костеньке зубы, еще что-нибудь придумают?
   Костенька же был совершенно спокоен и крикнул:
   - Войди!
   В дверях пощелкал ключ,  вошел милиционер, звание старшина, рослый,
в годах и с усиками. Он вошел, взял под козырек:
   - По вашему приказанию явился!
   - Здорово!  - отозвался Костенька.  - Шагай в кухню,  подкрепись. У
нас восемь минут в запасе!
   Старшина еще козырнул и молча,  строевым подался в кухню. Бахметьев
К. Н. с удивлением спросил Костеньку:
   - Ключ-то  у старшины откуда?  Я же тебе один-единственный ключ да-
вал?
   - Где один,  там и много!  Это же, дядя Костя, не что иное, как за-
кон: где один, там обязательно много.
   Сильно чавкая, старшина из кухни подал голос:
   - Наши минуты - они правда что в обрез. Начальнику отделения машина
требуется на убийство ехать. Еще и неизвестно, какое убийство, - то ли
бытовое, то ли финансовое, то ли политическое.
   - А тогда - поторапливайся.  Сколько успеешь - твое, а с собой - не
брать. Я же не тебя, я дядюшку пропитанием обеспечиваю.
   - Живой все еще дедушко-то?  - снова отозвался старшина.  - Крепкий
дедко попался,  ничего не скажешь, крепенький. А я готовый как штык! Я
в любой момент - штык!  Такая служба - по минутам.  А убийство - оно в
подъезде совершено,  следовательно, политическое. Хлопот будет! Прессы
будет! Не оберешься! А че шебутиться - все одно преступник вне досяга-
емости!
   Еще в  завершение  встречи они успели перекинуться соображениями за
жизнь и за смерть.
   - Тебе хорошо, дядя Костя, помирать - ты смерти не боишься. Ты нас-
мотрелся  на нее вдоволь,  - не без зависти сказал Костенька.  - А мне
так худо:  я мертвяков на дух не переношу,  а если в моем  присутствии
кто вздумает помирать - бегу куда глаза глядят.
   - Я за тобой это качество давно уже знаю,  Костенька,  - согласился
Бахметьев К.  Н.  - Неприятное качество.  Негуманное и даже противоес-
тественное.  Что  касается лично меня - куда мне еще-то жить?  Хватит,
пожил.  Надо кому другому на планете место уступать. Без уступок жизни
не бывает.
   - Вот  это  и есть самое неприятное - уступать,  - глубоко вздохнул
Костенька,  а уходя, сделал дядюшке рукой, тоже вроде бы козырнул: - В
субботу - буду!  В первой половине дня. Поправляйся, дорогой, к суббо-
те. Окончательно!
   Такой был у Костеньки порядок:  он действительно навещал дядюшку  в
субботу, в первой половине дня, но не указывал, какая это будет суббо-
та - ближайшая, через одну, через две недели.
   Итак, племянник ушел до неизвестной субботы,  старшина милиции тоже
ушел почавкивая, а дядюшка стал думать о знаке "ь": в фамилии Бахметь-
ев он есть,  он в ней живет и действует, а в фамилии Бахметев его нет,
и уже нет фамильного родства, разве только случайное знакомство.
   А тогда единственно,  что можно было себе позволить,  - последовать
за Бахметевым П.  А. в Океанию. Пока еще жизнешка в тебе кое-как ютит-
ся. А можно было и отложить путешествие, поскольку в данный момент "ь"
как таковой сильно занимал  Бахметьева  К.  Н.,  навевая  воспоминания
детства. Знак этот произвел на мальчика особое впечатление, после того
как ему объяснили:  ни мягкого,  ни твердого - нет ни в  одном  другом
языке,  кроме русского, и русский язык без них стал бы не совсем русс-
ким. Вот какое значение у малютки этого, у знака "ь"! (значением знака
"ъ" Бахметьев К. Н. с самого начала пренебрегал).
   Ни одного слова, имени ни одного с "ь" не начинается, начинаться не
может,  "ь" - это не звук, только знак, и не более того, им заканчива-
ется множество звучных слов;  он,  мягкий,  целое племя повелительного
наклонения глаголов произвел.  То ли присутствуя, то ли отсутствуя, он
слова до неузнаваемости меняет:  "дал" и "даль", "кон" и "конь", "быт"
и "быть",  "мол" и "моль", "цел" и "цель" - что общего по смыслу между
этими словами?  Ничего, всякую общность смысла между ними "ь" исключа-
ет.  Если же "ь" свил себе гнездышко в середине слова ("родительница")
-  так это навсегда,  это птичка не перелетная.  А с каким задором "ь"
участвует в немыслимых играх русского языка,  то появляясь в словах, а
то  в них же исчезая?  В слове "конь" он есть,  а в слове "конный" его
уже нет,  в "Илье" - есть,  в "Илюше" - нет; в слове "день" - есть и в
слове  "деньской"  -  тоже есть,  а почему есть - неизвестно.  В слове
"смерть" - есть,  в слове "смертный" - исчез.  Тоже в словах "жизнь" и
"жизненный".
   Игры с  "ь" Бахметьеву еще в детстве нравились,  особенно на уроках
арифметики, когда надо было складывать и вычитать, множить и делить, а
он вместо того угадывал,  почему "пять", "шесть", "семь", "восемь" пи-
шутся с мягким знаком, а "один", "два", "три", "четыре" - без мягкого?
Почему,  кстати, "три" - оно везде, и в "тринадцати", и в цифре "трис-
та", а вот "четыре" есть в "четырнадцати", в "сорока" от "четырех" нет
ничего, а в "четырехстах" четыре явилось снова? Бахметьев и умножал, и
делил неплохо,  учитель его хвалил,  потому что не знал: арифметику-то
ученик  решил,  но вопросы со знаком "ь" так и остались для него нере-
шенными.
   Еще представлялось в детстве Бахметьеву, будто "ь" дружит со стран-
ными  близнецами,  с буквами "и" и "й",  и вот втроем они забираются в
избушку на курьих ножках и там смеются, а "ъ" к ним стучится: "Пустите
меня к себе!" - "Иди, иди отсюда, - отвечают ему из той избушки, - те-
бя почти везде отменили, а там, где ты остался, ты соседние буквы пор-
тишь!" - "Вас-то я,  честное слово,  не испорчу!" - плачется "ъ". "Все
равно уходи,  нам без тебя веселее!" Доведись нынче Бахметьеву К.  Н.,
взрослому,  на закате дней - он,  пожалуй, впустил бы "ъ" в избушку на
курьих ножках,  это было ему приятно сознавать - пустил бы!  Зачем зря
кого-то обижать? Хотя бы и "ъ"?
   Бахметьев К.  Н.  еще полежал, еще что-то о чем-то подумал - о про-
шедшей жизни,  о предстоящей смерти,  и к нему пришел-таки вопрос: что
же это значило,  когда в квартиру явился старшина милиции,  взял перед
Костенькой под козырек:  "По вашему приказанию явился!"?  Это при том,
что  Костенька признался:  он находится под следствием?  "Вот наградил
Бог племянничком!"
   Затем Бахметьев К.  Н. встал, какое-то время, не очень краткое, по-
держался  за  спинку кровати,  потом зашаркал на кухню...  На кухонном
столе не было ничего,  ни крошки - старшина милиции все подмел,  но  в
холодильнике было:  сыр импортный,  два вида,  колбасы,  импортные же,
трех сортов,  кусочек рыбы семги граммов, наверное, на двести, а также
и творожок,  бутылка пива,  маленькая бутылочка коньяка пять звездочек
(армянский) и, наконец, совсем уж маленький шкалик водки. Булки, хлеб,
чай, сахар - это как бы уже и не в счет, а само собой.
   Взглянув на содержание холодильника, Бахметьев К. Н. громко захлоп-
нул дверцу. "Вот это - жизнь! - испугался он. - Не жизнь, а что-то не-
возможное. И даже - невероятное!" Еще посидел около, погладил прохлад-
ную поверхность ладонью,  подумал:  "А впрочем, когда это жизнь у меня
была возможной?  И - вероятной? Никогда не была!" И он снова распахнул
холодильник.  Шкалик с водкой его особенно растрогал:  давно уже лике-
ро-водочная промышленность подобного разлива не производит,  народ пе-
решагнул через этакие емкости,  но вот нате вам - шкалик в натуре!  До
чего трогательная посудинка!  Ну прямо-таки детсадовский разлив! Слезу
вышибает!
   Что же со всем с этим делать-то?  Неужели все съесть?  Все  выпить?
Что о Костеньке думать? Неужели - ничего? Бахметьев К. Н. именно так и
решил в этот момент:  ни-че-го! Вернулся, посидел на кровати, посидев,
лег и уснул. Бахметьев К. Н. спал теперь без разбора, ночь ли, день ли
- ему все равно. Время идет к своему концу, и ладно. Стосерийный фильм
и тот кончается,  а Бахметьев К.  Н.  чувствовал: он со своей жизнью в
десять серий уложится запросто.
   Память не хранила все то, что было с ним когда-то, но сознание - не
так,  оно прорабатывало разные продолжения бывшего, продолжения, кото-
рые, слава Богу, так и не состоялись.
   Когда бы они состоялись в действительности,  это было бы хуже всего
плохого, с ним когда-то случившегося.
   Так вот,  нынче видел он сон: развалины без конца, без края - город
разрушен огромный,  при такой огромности  бывшего  города  обязательно
должна быть какая-нибудь река, и ее берега должны быть гранитными, ка-
кое-нибудь озеро или море должны быть?  Но ничего,  никакой воды здесь
почему-то не было. Кирпич, бетон, песок, железо, неопределенный строй-
материал, а в недрах развалин, в каждой груде, - камеры и даже бараки.
В бараках заключенные, само собою, голодные, но послушные необыкновен-
но, - входит начальник, а они уже стоят в шеренгу и по ранжиру: с пра-
вого фланга метра по три росту, с левого - вовсе лилипутики. Стоят не-
подвижно,  и никто не чешется.  Будто вшей на них ни одной.  Начальник
волосатый,  зубы наружу,  на кого пальцем укажет - тот в тот же миг из
строя исчезает.  Так же мгновенно, как умеет это Костенька. Но все это
не самое удивительное, но вот при начальнике писарь, карандаш на вере-
вочке через шею, он что-то быстро-быстро записывает не на бумагу, а на
ржавую железку,  и кажется Бахметьеву К. Н. - знакомая ему фигура. Кто
такой?  Не может быть,  но все равно так и есть: писарь этот он - Бах-
метьев К. Н.
   Еще не проснувшись, Бахметьев К. Н. плюется: тьфу! - а проснувшись,
не понимает: что за сон? откуда и как явился? Он лежит неподвижно, ше-
велением легко спугнуть догадку,  и вот в чем, оказывается, дело: дело
в том, что и в немецких лагерях, и в подземной Воркуте появлялась бы у
него  возможность прилепиться к начальству,  чуть-чуть,  а понравиться
ему.  Он крепкий был парень, выносливый, быстрый, толковый, хоть плен-
ный,  хоть заключенный,  а все равно начальники его примечали, бросали
на него свой взгляд.  Однако он встречал этот взгляд без дружелюбия  и
готовности. После даже и ругал себя последними словами - надо было ка-
кую-никакую, а сделать улыбку, а тогда вблизи начальства какая-никакая
корочка обязательно перепала бы.
   А еще было так:  в лагерь военнопленных приезжает кухня с похлебкой
и с кашей - дают желающим,  но сперва запишись в армию генерала Власо-
ва, чтобы воевать с Советами.
   Кто записывался, тех уводили из лагерей прямиком к Власову.
   Новоявленные вояки того и ждали:  в первом же бою перебежать к сво-
им. А что было в действительности? Перебежчиков свои тут же расстрели-
вали, до одного.
   А Бахметьев?  Вес 29,5 килограмма - но он на похлебку не покусился,
на перебежку к своим не понадеялся. Своих-то он знал, он сам был свой.
   Бахметьев К. Н. просыпался, делал освободительный вдох-выдох на ма-
нер физкультурного вдоха-выдоха и снова засыпал, уже в успокоенном от-
ношении к самому себе.  Ко всей окружающей действительности прошлой  и
настоящей он в своем сне тоже относился благосклоннее.
   Особенно не любил Бахметьев К. Н. сны политические, но они все рав-
но случались:  такая она привязчивая к человеку - политика. И видит он
парламент не парламент,  митинг не митинг, заседание фракции или шабаш
какой-то, но людей порядочно, и все доказывают и убеждают друг друга в
чем-то,  чего  они  сами толком не знают.  Все они тут вдвое толще и в
полтора раза ниже, чем люди натуральные, все такие же, как в его собс-
твенном телевизоре, который время от времени начинает показывать не на
весь экран,  а только на узкой полоске,  так что часы и те видятся  не
круглыми, но в виде эллипса.
   Теперь догадайся,  чем они,  какой проблемой заняты,  эллиптические
фигуры,  - мужики в плечах - во! - бабы в задницах и вовсе невообрази-
мые? Оказывается, это коммунисты изо всех сил рвутся обратно к власти,
потому что без власти не могут,  они без нее никто.  Вот она,  товарищ
Кротких,  с красным флагом-полотнищем от края до края всего события, и
еще одна по телевизору знакомая женщина,  та неизменно в первом  ряду,
будь это первый ряд президиума, митинга или демонстрации.
   А с кем же на пару коммунисты бушуют в борьбе за власть?  А это для
них не так важно.  К тому же в борьбе за власть пара всегда найдется -
только кликни.
   Опять же во сне:  большой зал,  большой президиум,  большой и лысый
председатель собрания ставит вопросы на  голосование:  кто  "за"?  кто
"против"? кто воздержался? "Принято единогласно! Переходим к следующе-
му вопросу!"
   Бахметьев К. Н. неизменно "за" и удивляется: почему все-то голосуют
точно как он? Или он самый умный? Не может быть! Впрочем, это же сон!
   Впрочем, и во сне,  и наяву к демократам он опять же относился кри-
тически: им положено быть самыми умными и умелыми, а на самом деле они
только и умеют, что за умников, за умельцев себя выдавать.
   Опять Бахметьев К.  Н. просыпается, не верующий ни во власть, ни во
что на свете,  осеняет себя крестным знамением,  начинает сон  обдумы-
вать.  Вывод:  вовремя он помирает, когда не надо разбираться, кто там
прав, кто не прав, - все равно правых не найдешь.
   А вот когда увлекался чтением,  возникло подозрение: не завидуют ли
ему классики?  Поди-кась хочется пережить столько же,  сколько пережил
Бахметьев К. Н., но жизнь поскупилась, выдала им судьбу полегче, и те-
перь,  когда Бахметьев К.  Н.  их читает,  они ему завидуют: подумать,
сколько этот человек пережил?!
   "Мое бы знатье,  - соображает Бахметьев К.  Н.  (во сне или  наяву,
значения не имеет), - мое бы знатье плюс умение какого-нибудь Толстого
либо около того - вот получился бы результат!  В  поэзии,  пожалуй,  и
нет, с поэзией ему не состыковаться, но что касается прозы..."
   С первого  же взгляда он понял:  человек его мечты,  его знаменитый
однофамилец, был этот биолог и физик Бахметьев Порфирий Иванович.
   - Здравствуйте, здравствуйте, батенька! - бархатистым и тихим голо-
сом заговорил однофамилец,  но и вытянув руки далеко вперед целоваться
не полез.
   Бахметьев К. Н. тоже не полез, он представился:
   - Бахметьев Константин Николаевич. Улица имени композитора Гудкова,
одиннадцать,  квартира  двести одиннадцать.  Год рождения - тысяча де-
вятьсот тринадцатый.
   - Совпадение!  А я в тринадцатом скоропостижно скончался.  То  есть
прямая эстафета!  Мы - ровесники! Как это прекрасно, как воодушевляет!
Ах да - забыл:  перед вами Бахметьев Порфирий Иванович - профессор Со-
фийского и Московского имени Шанявского университетов.
   - Как же, знаю! По "Словарю" и знаю!
   Бахметьев К. Н., не в пример своему однофамильцу, волновался, и ему
хотелось волноваться еще сильнее, глубже в собеседника вглядываясь.
   Тот был бородат,  густая борода его возникала повыше ушей.  Глаза -
голубое небо - Богом предназначены принадлежать человеку ученому, даже
когда этот ученый и не очень в Бога веровал бы. Для профессора профес-
сор  был несколько молод - лет сорок с небольшим,  но путь в науке был
перед Бахметьевым Порфирием Ивановичем распахнут уже давно.
   Он этим путем следовал,  следовал,  и вот встреча! Волнующая! Между
прочим,  о  существовании столь положительных людей,  как Бахметьев П.
И.,  Бахметьев К.  Н.  всегда подозревал. Более того: он не любил тех,
кто утверждал, будто таких людей нет, быть не может.
   Одно сомнение:  пристало  ли ему со своим средним образованием (ин-
дустриальный техникум, выпуск 1934 года) общаться с мировой величиной?
   Тотчас заметив смущение Бахметьева К.  Н., Бахметьев П. И. прогово-
рил:
   - Надеюсь,  беседа произойдет на равных.  Я давно мертвый, вы - все
еще живой, ну и что? Ну и ничего!
   - Слишком вы знамениты! Когда случилось-то? В первый раз?
   - Что именно? Что - в первый?
   - Когда вы узнали, что вы - знамениты? Припомните?
   - Родился в году тысяча восемьсот шестьдесят первом, уже счастливый
знак  -  освобождение крестьян от крепостной зависимости.  Мой батюшка
был крепостным.  Он еще раньше выкупился на волю, открыл в городе Сыз-
рани винокуренный завод, а мне дал хорошее по тому времени образование
- городское реальное училище.  По окончании реального он послал меня в
Швейцарию,  в Цюрих,  там я закончил университет,  при университете же
был оставлен...  А когда приезжал из Цюриха в уездную Сызрань на кани-
кулы, то становился большой знаменитостью - все городские газеты, их в
Сызрани множество было,  все писали: сын крепостного пребывает при Цю-
рихском университете!  А что в том было особенного? Вот если бы подоб-
ных случаев не бывало,  вот тогда это был бы прискорбный факт. Свобода
должна  в ком-то более или менее разумно воплощаться,  в каких-то лич-
ностях.
   - А ваше научное открытие? Ваше собственное, Порфирий Иванович?!
   - Анабиоз! - воскликнул Бахметьев П. И. с восторгом и объяснил Бах-
метьеву К. Н., что анабиоз уже в начальной стадии находит применение:
   первое: при лечении туберкулеза;
   второе: в холодильном деле.
   Объясняя, Бахметьев  П.  И.  улыбался невиданной Бахметьевым К.  Н.
улыбкой - опустив обе губы вниз,  к подбородку.  Удивительно... Однако
надо было учесть специфичность встречи, Бахметьев К. Н. учел, и сомне-
ний не осталось: улыбка была не только оптимистичной, но и приятной.
   - Поверьте,  дорогой Константин Николаевич,  это первые,  ну  самые
первые практические шаги, а дело - в перспективах! Какая же это наука,
какое научное открытие, если оно тут же, сразу же открыто от начала до
конца?
   Еще Бахметьев П.  И.  объяснил, что при анабиозе жизненные процессы
настолько замедляются (искусственно - при температуре до -160 градусов
С),  что обычная жизнедеятельность организма исключается, и только при
возвращении прежних условий существования она, жизнедеятельность, сно-
ва тут как тут.
   - Что же касается анабиоза в перспективе... Догадываетесь?
   - Знаю-знаю!  - с неожиданным восторгом первооткрывателя воскликнул
Бахметьев К. Н. - Анабиоз в перспективе - это свобода человека во вре-
мени! Правильно говорю?!
   Тут удивился Бахметьев П. И.:
   - Когда я ставил свои опыты над летучими мышами,  я не думал о сво-
бодах.  Мыши,  они и без меня совершенно свободны, они что умеют, то и
делают,  а чего не умеют, о том не мечтают. Н